Страница 2 из 3
Одной из главных причин моего пребывания в Англии было, кроме чтения лекций в ряде английских университетов, интенсивное участие в интересном движении: в православно-англиканских съездах – для выяснения вопроса о сближении обоих Церквей и установления общности и различия их взглядов (Fellowship of St. Sergius and St. Albans – «Братство св. Сергия и св. мученика Албонея[1]»).
Такова внешняя схема этих годов моей жизни, когда я был долгое время совсем один – несколько близких мне и любимых мной русских семей были мне как бы второй семьей. Через многочисленных членов этих семей я особенно близко влился в жизнь русской эмиграции в Париже и переживал ее основные проблемы и задачи. Мне ясно из личного опыта: в первую очередь, говоря о значении русской эмиграции, нужно думать о русской семейной – религиозной и культурной – традиции и ее роли в русской эмиграции (и для России вообще).
На фоне того перечня некоторых внешних фактов моей жизни, хочу остановиться на том, что я видел и вижу – вблизи и издалека – из работы русской эмиграции в области ее духовного служения России. Работа эта часто была (и отчасти еще есть) и вглубь идущая и, думаю, не пропавшая даром. Помню даже некое внешнее цветение этой культурной работы русской эмиграции до Второй Великой Войны: сначала (до переезда большинства ее участников во Францию в 1923-24 гг.) – в Берлине, потом – в Париже. Были и еще два таких замечательных центра – Прага и Белград, не считая ряда других, второстепенных.
Группировалась эта работа вокруг ряда замечательных людей, и некоторые семьи играли здесь роль. Но семьи имели прежде всего свою особенно важную нравственно формирующую, воспитывающую сердце задачу. Это относится ко всем периодам эмиграции, это и была, и есть до сих пор живая сила. Сколько вырастало кругом замечательных русских семей, сплоченных прежде всего вокруг невидимого внутреннего сияния матери – этого очага семьи! В самые первые времена эмиграции и во все последующие были и есть такие матери. Так, в русском Баден-Бадене (в начале 20-х годов) вспоминается мне с особенной силой сияющий тихим внутренним светом доброты и ласковости к людям и внутреннего стояния перед Богом образ кн. Марии Николаевны Гагариной. Три дочери и сын-подросток. И так много приходило в их дом людей, и одиноких стариков, и одиноких юношей (я сам был еще довольно молод, хотя преподавал уже в Университете[2]), и веяние теплоты, доброты и преображенной жизни духа исходило от нее и незаметно влияло на окружающих. И было радостно видеть дружбу дочерей с матерью: они чувствовали ее духовную красоту. Я невольно думал о моей матери, когда месяцами жил в течение нескольких лет в этой очаровательной семье. Жили они в чудном нагорном парке над Lichtentaler Alle в двух не очень больших домах, соединенных между собой висячим мостиком; другой мостик вел прямо из гостиной на втором этаже в подымающийся вверх в гору огромный старый сад, поросший рододендронами, сиренью, а еще выше – в персиковую рощу. И чувствовалась Тургеневская эпоха. Вилла была приблизительно времени пребывания Тургенева в Бадене и полна она была старой мебели, старых гравюр, портретов и книг. За парком шла дорога все выше в горы уже по горному хребту. И русская усадьба и Шварцвальд соединялись как-то в одно целое. Какие прогулки вверх, в горы, можно было делать по утрам! Была в гостиной и старая книга с записями бывавших здесь гостей. Бывал здесь, например, в 60-х годах прошлого века поэт гр. А.К. Толстой. В начале 20-х годов XX-го века это место было духовным центром жизни русского прихода в Баден-Бадене. И из этого церковного и просто радушно-человеческого центра много добра разливалось кругом. Это был, вместе с тем, и музыкальный центр высокого уровня, основная ячейка церковного хора – чудные голоса трех сестер и их 18-летнего брата. И мужем одной из сестер был тончайший знаток музыки С.М. Осоргин. Бывали здесь и музыкальные вечера в небольшом кругу – рояль, виолончель. Устраивались и лекции внизу, в помещении под церковью.
Другим центром – тоже церковным, но также и просветительным – был дом кн. Григория Николаевича Трубецкого в Кламаре под Парижем. Огромная доброта, живое пылание духа и чувство культурно-общественной ответственности кн. Григория Николаевича питали духовную энергию многих и сыграли большую роль в жизни Парижской русской эмиграции. Источник этого вдохновения был глубоко христианский, глубоко связанный с жизнью Церкви. Григорий Николаевич основал два прихода в годы эмиграции: Baden bei Wien и в Кламаре. И был этот уютный старинный дом (перестроенный в конце XVIII века из pavilion de chasse Короля Генриха IV, начала XVII века) с большим садом, в двух минутах ходьбы от большого старого Кламарского леса, большим средоточием не только жизни церковной, церковного служения, но, повторяю, и большим культурно-просветительным центром. Русские философы, богословы и общественно-культурные деятели собирались здесь не раз по вечерам за чашкой чая. И живший в Кламаре сравнительно неподалеку Бердяев, и о. Сергий Булгаков, и Карташев, и молодой, тогда еще не священник, доцент богословия г. Флоровский, и Вышеславцев, и Бунаков-Фундаминский, и друг русских мыслителей, руководитель ИМКА-ПРЕСС, очаровательный американец д-р РА. Anderson, и проф. В.В. Зеньковский (тогда еще не протоиерей), и русские ученые из других мест зарубежья, появлявшиеся иногда в Париже, – пражские профессора (П.Б. Струве), философ С.Л. Франк и И.А. Ильин из Берлина, племянник хозяина – высокоталантливый, часто парадоксальный (тогда он был евразийцем, это не нашло сочувствия в Кламаре), но всеми любимый филолог Николай С. Трубецкой, приезжавший из Вены, и еще ряд церковных деятелей; бывал здесь и любитель древней иконописи В.П. Рябушинский.
В отличие от некоторых представителей тогдашних течений русской эмиграции, Григорий Николаевич Трубецкой соединял истинно христианскую направленность и широту духа, глубокую укорененность в лоне
Православной Церкви с непрерывным горением о России, с жаждой послужить России, с жаждой сохранить непрерывность духовной традиции, помочь молодому поколению донести ее до грядущего – хотя бы дальнего – восстановления свободной России.
Но если дом Трубецких был одним из вдохновляющих и потому тем более важных центров духовной жизни эмиграции в Париже[3], то очередная работа проводилась в небольших, переполненных лекционных залах, устроенных на средства Американской «ИМКИ» (русского эмигрантского юношеского (студенческого) центра на rue Montparnasse).
Впрочем, там были далеко не только юноши, но и зрелые пожилые люди, но, конечно, особенно много юношей, и девушек. Очень много было духовной восприимчивости, и горячих споров, и внутренней объединенное™, но и ряд юношеских эмоциональных преувеличений и довольно сильное расхождение в частных мнениях.
А «Русская Прага», то есть Прага сосредоточенной русской эмигрантской работы на фоне невероятной архитектурной красоты с ее потрясающе величественными Храдчанами[4], дворцовым холмом над рекой и всей «Малой Строной» дворцов богемской знати эпохи Возрождения или Барокко, церквами и монастырями, с великолепными садами, общественными и частными, при дворцах магнатов! Помню сады в стиле итальянского Барокко XVII века при доме-дворце графов Врба – с террасами, расположенными друг над другом, причем ступеньки с террасы на террасу шли через таинственные базальтовые гроты с бьющими в глубине источниками. Мой старый дядя (кузен моего отца), который почти всю эмиграцию прожил в Праге и был одним из вдохновителей и руководителей национальной – культурной и общественной – работы русской эмиграции в Праге, дергал меня за рукав, когда мы проходили по этим старым улицам или улочкам мимо этих дворцов или остатков этих дворцов (где-нибудь внутри какого-нибудь фабричного двора), со словами: «Смотри, какой дворец, какая изумительная литая чугунная решетка!» Впрочем, дворцы на Малой Строне под Храдчанами, из которых выселены были потомки их прежних владельцев, оставались нетронутыми в своей архитектурной красоте. И этот знаменитый мост через Влтаву и статуя Карла IV Люксембургского, Короля Богемского и Императора Священной Римской Империи – довольно несуразная, длинная-предлинная фигура, но любимая чехами – на площади перед этим мостом… И на фоне этой величественной красоты и этой насыщенности историей и старой культурой (причем в Праге особенно ярко выступало взаимодействие, а подчас и антагонизм разных исторических факторов: Чешская Королевская власть, Священная Римская Империя средних веков и времен контр-реформации, богемские могущественные и часто высококультурные чешские магнаты, очень значительное по богатству и числу еврейство и иезуитский орден – каждый из этих факторов оставил яркие архитектурные памятники себе) – на фоне этих скрещивающихся влияний (итальянского ренессанса, германского средневековья) создался уютный, скромный по внешности, но чрезвычайно плодотворный оазис русской культуры в эмиграции, русской научной, воспитательной профессорской деятельности и прилежной студенческой работы, русской церковно-общественной жизни.
1
Мученика британского, начало IV века.
2
Мне было 32–33 года.
3
Граф Константин Аполлинариевич Хрептович-Бутенев, тесть Григория Николаевича, живший с ним в одном доме в Кламаре (принадлежавшем гр. Хрептовичу), должен быть назван здесь как человек огромной доброты, праведности и преданности Церкви и России, который материально много помог духовному просвещению в эмиграции (он первый дал значительную сумму на покупку будущего Сергиевского Подворья).
4
Чешское название этого знаменитого дворца-замка почему-то по-русски передавалось как «Градчин».