Страница 15 из 21
Пинкуса манили не секс, не деньги, не слава и не власть – он искал величия, величия в том смысле, в каком его понимал Арнольд. Это стремление никогда в нем не ослабевало.
Пинкус родился девятого апреля тысяча девятьсот третьего года и был старшим из шестерых детей. В его роду встречались и гении, и безумцы. В тысяча восемьсот девяносто первом семья его деда переехала в Нью-Йорк из Одессы – космополитического российского города с растущей экономикой, где жили люди самых разных национальностей. Но Россию захлестнули еврейские погромы, и семья Пинкусов сбежала. Между тысяча восемьсот девяносто первым и тысяча девятьсот десятым годом из России в США уехало около миллиона евреев, и временами казалось, будто все они разом поселились в Нью-Йорке, в восьми кварталах Нижнего Ист-Сайда. Там недолго жили и Пинкусы.
Дедушка Грегори, Александр Григорьевич Пинкус, открыл на Манхэттене ресторан, но быстро прогорел. Он перевез семью в Колчестер, штат Коннектикут. Однажды на ферму пришел человек по имени Гирш-Лейб Сабсович, предложил Александру Григорьевичу переехать в коммуну «Вудбайн», штат Нью-Джерси, и отдать старшего сына Иосифа в сельскохозяйственную школу барона де Гирша. Так всего за несколько лет семья успела пожить в богатом, но опасном русском городе, потом в перенаселенных трущобах Нью-Йорка и оказалась в утопической сельскохозяйственной коммуне в Нью-Джерси.
Еврейская сельскохозяйственная колония «Вудбайн» была кибуцем до того, как кибуцы появились. Ее создал барон Морис де Гирш – один из самых богатых евреев в мире, отпрыск семьи банкиров королевских дворов Европы. Он считал, что исход из России – это беспрецедентная для его народа возможность улучшить свою жизнь и создать крепкие сообщества по всему миру. Барон решил отдавать значительную часть своего состояния на устройство еврейских колоний. За всю свою жизнь он пожертвовал более ста миллионов долларов. Часть этих денег пошла на строительство колонии «Вудбайн», пять тысяч триста акров на самом юге Нью-Джерси, где щедростью барона были построены дома, школы, амбары, фабрики, электростанция, пожарная станция, синагога, театр и боулинг. Все улицы назывались именами американских президентов, кроме самой главной, поименованной Гирш-авеню. К приезду Пинкусов население коммуны превысило тысячу четыреста человек, и на три четверти это были евреи. В школе учились девяносто шесть детей, и с ними – Иосиф Пинкус, сын Александра Григорьевича.
Хотя в старшем классе было всего двенадцать учеников, главным для всех девочек был Иосиф Пинкус. Он выглядел не фермером – принцем: высокий, худощавый, с элегантными чертами, каштановыми кудрями и темно-карими глазами. «Такой красивый, что дыханье замирает», – сказала одна девочка из «Вудбайна», дочь бакалейщика – Лиззи Липман. Она была из интеллигентной семьи, брат ее стал известным профессором агрономии, но серьезное образование для женщин в те годы не поощрялось. Лиззи пришлось уйти из школы в четырнадцать и начать работать – она мыла лампы на фабрике «Дженерал Электрик» за три доллара в неделю, пока ее брат готовился к колледжу. Ум у Лиззи был остер, как колючая проволока, и столь же жестким был ее характер. Она умоляла родителей о таком же образовании, как у брата, но ей было отказано. «Сколько ночей я рыдала перед сном, – писала она позже, – осознавая с отвращением, что мой удел навечно – жертвы и служение, что все мои мечты и надежды должны быть задушены и похоронены в глубине сердца».
Не только об образовании мечтала Лиззи Липман, но и о молодом красавце Иосифе Пинкусе, который, окончив школу, вернулся туда преподавать агрономию. Он был очень умен и твердо верил в улучшение природы с помощью современной науки. Он призывал учеников и колонистов думать, как применять современные технологии для улучшения продуктивности растений и животных.
Работая в школе, Иосиф влюбился в коллегу-учительницу. Родители и друзья не одобрили возможный брак, и Иосиф впал в депрессию – раннее предупреждение о тех эмоциональных трудностях, что будут терзать его всю жизнь. Он покинул колонию и уехал на ферму во Флориду. После отъезда они с Лиззи стали переписываться, и их любовь занялась от бумаги и чернил. В тысяча девятьсот втором они поженились, и их захватывающий роман закончился вместе с началом брака. Для Лиззи, как и для почти всех женщин ее поколения, жизнь, полная жертв и служения, началась месяцев через девять после свадьбы. В тысяча девятьсот третьем году она родила сына, Грегори Гудвина Пинкуса, первого из шестерых ее детей.
В тысяча девятьсот восьмом году, когда Гуди было пять, семья уехала из колонии «Вудбайн» и поселилась в квартире на Симпсон-стрит в Бронксе, возле станции метро «Седьмая авеню», затем Пинкусы переехали в Ньюарк, затем обратно в Бронкс – в пятиэтажный краснокирпичный дом на Дженнингс-стрит, 741. Семья Пинкусов примкнула к местному ответвлению Свободной синагоги рабби Стивена Уайза – реформистской конгрегации, призывавшей своих приверженцев не признавать условностей и бороться с социальной несправедливостью. Рабби Уайз, открытый сионист, участвовал в создании Национальной ассоциации прогресса цветного населения в тысяча девятьсот девятом году, работал в комитетах по выявлению коррупции в городском руководстве Нью-Йорка и боролся за права профсоюзов.
В Бронксе у Грегори Пинкуса был первый сексуальный опыт в возрасте около десяти лет. Служанка – полька по имени Мария – «взяла его в постель… и делала разное». Что именно «разное»? Он так и не рассказал. Один из его братьев спросил, изнасиловала она его или нет, и Гуди ответил, что нет, этого быть не могло, она себя тряпкой замотала. Если он когда-нибудь и развивал эту тему, то никто из родственников ничего об этом не написал.
Подростком Пинкус часто записывал в дневник свои размышления о счастье («Всю мою жизнь я был так счастлив, что все, чего могу желать, – это той же радости в будущем»), о религии («Я верю, что Бог или то, что я называю Богом, есть воплощение всех наших идеалов»), о своих недостатках («Я действительно должен выработать у себя тщательность, аккуратность и вообще бережливость – качества, на которые раньше не обращал внимания»), о дружбе («самое священное чувство на земле») и о сексе («Моя привязанность проще всего находит выражение в поцелуе. Родственников я целую совершенно свободно, а друзей не могу совсем. Как же выразить мою любовь к ним? Она рвется наружу… Я очень влюбчив, и это сильнее меня»).
Он вырос высоким и сильным, как отец, но выглядел как интеллигент: круглые очки в металлической оправе и длинные каштановые волосы. Он жаловался, что окружающим трудно выдерживать его бурные чувства. Будучи студентом Корнеллского университета, он писал матери, что хотя любит ее, но ее старомодных взглядов на секс не разделяет:
Мне хватило глупости (или смелости) усомниться в ценностях и стандартах, которые тебе преподносились как бесспорные. И некоторые из них испытания не выдержали. Мои умозаключения могут быть в действительности совершенно ложными, но для меня они истинны, и если я откажусь от них, то заплутаю без ориентиров. Но я не думаю, что наши мысли так уж сильно расходятся. Возможно, в тех вопросах, что затрагивают секс, небольшая разница есть. Сексуальное желание не считаю ни низким и унизительным, ни возвышенным и священным. Я его считаю в основе своей нормальным и чистым жизненным инстинктом. Разумеется, радость от его удовлетворения, разрядка напряженных эмоций – не греховны. Но удовлетворение этого желания развратом никогда не принесло бы мне радости; девушка, с которой я его удовлетворю, должна его со мной разделять. Но я не думаю, что для этого удовлетворения следует ждать свадьбы, и не чувствую, что обязан ее ждать, потому что не вижу, каким образом какой-нибудь официальный обряд что-нибудь улучшит. Мне кажется, что ты это понимаешь. И неужели такой естественный и чистый жар следует подавлять и считать низким лишь потому, что мировой судья не пробормотал несколько слов?
Дальше в письме Пинкус рассказывал, что влюбился в молодую женщину по имени Дина, которая бросила его из-за его «полигамной натуры». Но он не грустил: «Я в нее больше не влюблен, и она в меня тоже. Мы оба этому рады».