Новые страхи

Не стану утверждать, что освоил «Райли». Назвав его разбитым, я нисколько не преувеличил. Мотор гремел, как катящийся с горы бочонок с болтами. Поездка напоминала катание на некоторых ярмарочных каруселях, нас мотало и болтало на каждом ухабе, и рессоры от этого не спасали. Рози, казалось, к этому привыкла.

Когда ехали через город и позади была видна бухта, я сказал:

– Где тут у вас гробовщик?

– Только что проехали.

– Мебельная мастерская?

– Дональд Бадж. Кузен моего отца. Также коронер и изготовитель шкафов.

Через две минуты мы выехали за город и оказались на унылой вересковой пустоши с небольшими возвышенностями, которая тянулась до самого горизонта.

– Вы здесь с детства живете? – прокричал я, стараясь быть услышанным, несмотря на свист ветра и потрескивание ветрового стекла.

– Да, – сказала она. – Во время войны здесь все переменилось. Мы думали, все снова станет по-прежнему. Но нет, не становится, вы согласны?

– Наши ожидания не сбываются, – сказал я.

– Доктор Лофтон ведь не вернется, правда?

– Всегда остается надежда.

– Так мы говорим пациентам.

Я оторвался от дороги и посмотрел на нее.

– Мне вы можете сказать откровенно, доктор. Для меня быть медсестрой – работа, а не развлечение в свободное время. Я не собираюсь всю жизнь проработать здесь. – Затем, слегка изменив тон, она сказала: – Сейчас у телефонной будки будет развилка.

Я посмотрел вперед по дороге.

– Здесь повернуть?

– Нет еще. Следующий поворот после развилки.

После поворота дорога стала ухабистая, и словосочетание «перетряхивание костей» не дает представление о том, что она с нами делала. Если такое происходило при каждом посещении больного на дому, легко было понять, почему «Райли» разваливался на части. Так мы проехали примерно милю, и дорога наконец стала совершенно непроезжей, хотя до дома Таллоков оставалось еще метров сто.

Они жили в одноэтажном фермерском коттедже с побеленными стенами и дерновой крышей. К дому примыкала овчарня из дикого камня. Я взял с сиденья чемоданчик с медицинскими принадлежностями, и до дома Таллоков мы дошли пешком.

У двери сестра Керквуд постучала и крикнула:

– Дейзи, тут к тебе доктор.

За дверью послышалась возня. Пока мы ждали, я осмотрелся. Художники любят такие места, считают их романтичными, но все, что я видел, говорило о тяжелой жизни. В нескольких ярдах от дома на цепи сидела собака, показавшаяся мне наделенной человеческой душой. Она напоминала другую собаку, которую я видел накануне вечером, хотя, по правде сказать, то же самое можно было сказать о любой собаке на этом острове.

Заставив нас подождать столько, сколько потребовалось для срочного приведения в порядок себя и комнаты, Дейзи Таллок открыла дверь и пригласила нас войти. На ней было платье с цветочным рисунком, волосы она поспешно заколола.

Дейзи предложила нам чаю. Сестра Керквуд настояла на том, что чай заварит сама. Хотя в связи с этим Дейзи поднялась с места с необходимой любезностью, было заметно, что ей это тяжело. Опыт последней недели явно обошелся ей недешево.

– Не хочу причинять никакого беспокойства, доктор, – сказала она. – Просто устала, и только.

Доктора люди уважают, но говорить предпочитают с медсестрой. Услышав снаружи блеяние овец и лай не одной собаки, а нескольких сразу, я вышел из дома, чтобы дать возможность женщинам спокойно поговорить. Таллок загонял десятка два овец в грязный загон, примыкавший к дому. Смешанное стадо, если судить по меткам. Сегодня на Таллоке были матерчатая кепка и синие рабочие штаны на подтяжках. Я сообразил, что твидовые брюки, которые я накануне принял за рабочую одежду, на самом деле были его лучшими воскресными.

Я подождал, пока он загонит овец, и тогда подошел к нему.

– Это была бы девочка, – сказал я. – Но… – Я не договорил. Что я мог еще добавить? Но тут мне пришла мысль, которую я и высказал: – Возможно, вы захотите, чтобы дальше вас это не пошло. Зачем осложнять положение?

– То же и доктор Лофтон говорил. Выше голову, жизнь продолжается, родите себе еще ребенка. Но она не хочет так относиться к этому.

Он прошел к овчарне и вернулся с ведром охры в одной руке и палкой в другой с накрученной на ее конец тряпкой – чтобы метить овец.

– Это овцы Джона Петри? – спросил я.

– Так и есть, – ответил он. – Но кто-то должен их метить и стричь. Он вообще вернется?

– Всегда есть надежда, – сказал я. – А что его собака?

Таллок посмотрел на животное у конуры, наблюдавшее за нами.

– Бидди? – сказал Таллок. – Эта собака мне ни к чему. Следующий раз убежит и пропадет – не пойду ее искать.

– Собака? – сказала медсестра Керквуд и ухватилась за приборную панель. Мы, подпрыгивая на ухабах, поехали обратно к дороге. – Старшая медсестра Гарсон будет в восторге.

– Буду держать ее в бараках, – сказал я. – Старшей сестре Гарсон об этом знать ни к чему.

Медсестра Керквуд обернулась и посмотрела на Бидди, сидевшую в открытом багажнике. Колли выставила морду на ветер и в полном блаженстве закрыла глаза.

– В добрый час, – сказала медсестра Керквуд.

В тот вечер, дождавшись подходящего момента, я тайком впустил Бидди в палату.

– Джон, – сказал я. – К вам посетитель.

Я стал постепенно привыкать к работе. Посещал больных на дому, выбрал время для знакомства с местными светилами от священника до почтальона и секретаря пастбищной комиссии. Большую часть времени Бидди разъезжала со мной в багажнике «Райли». Как-то вечером я поехал в город и взял ее с собой в бар. Теперь люди меня уже узнавали. Должно было пройти еще некоторое время, чтобы меня приняли за своего, но я чувствовал, что начало положено.

Старшая сестра Гарсон сказала, что Дональд Бадж, гробовщик, забрал тело мертвого младенца для погребения, и добавила, что он пожаловался на состояние, в котором обнаружил тело. Я попросил направить его ко мне, чтобы я объяснил медицинские обстоятельства ситуации, но Бадж ко мне так и не обратился.

На следующий день в помещение возле библиотеки пришел Томас Таллок, один.

– Мистер Таллок, – сказал я. – Чем я могу вам помочь?

– Не мне, – сказал он. – Дейзи, но она не придет. Можете прописать ей что-нибудь тонизирующее? Что-нибудь, что ее приободрит. Что я ни делал, ничего не помогает.

– Дайте ей время. Ведь прошло лишь несколько дней.

– Ей все хуже. Теперь уж из дома не выходит. Уговаривал навестить ее сестру, но она только к стене отворачивается.

Я выписал ей снадобье Пэрриш, безопасную красную жидкость, подслащенный раствор фосфата железа, который в лучшем случае укрепил бы ей аппетит, а в худшем не подействовал бы вовсе. Вот и все, что я мог предложить. Депрессию в те времена полагалось преодолевать, «взяв себя в руки». Тех, кто не мог этого сделать, считали упрямцами, людьми, которые во что бы то ни стало пытаются привлечь к себе внимание. Последнее особенно часто относилось к женщинам. Таллок, человек, едва освоивший грамоту даже по островным стандартам, был необычайно внимательным супругом для своего времени.

С Джоном Петри произошло просто чудо. Я тогда думал, что обманываю старшую медсестру, но сейчас понимаю, что она, скорее всего, смотрела на присутствие собаки в палате сквозь пальцы. После каждого такого посещения Петри дышалось легче, и спал он спокойнее. Пришел день, когда я услышал от него первые слова. Он жестом попросил меня наклониться к нему и сказал в ухо:

– Из вас будет толк.

После такого одобрения я оглянулся и обнаружил ожидающего меня констебля, который стоял с головным убором в руке. Вид у него был такой, будто он не знал, какому протоколу следовать, как себя держать. Неужели место у постели умирающего подобно церкви? Он не хотел рисковать.

– Простите, что отвлекаю от работы, доктор. Надеюсь, вы рассеете мои опасения.

– Могу постараться.

– Ходят слухи о мертвом ребенке Таллоков. Над ним надругались?