Он придет

– Это мои бабушка с дедушкой, – пояснила миссис Куинн.

Отсюда виднелась кухонная кабинка, из которой доносился запах жарящегося бекона. На кухонном столе я заметил большой пакет чипсов со вкусом лука и сметаны, а также шестибаночную упаковку газировки «Доктор Пеппер».

– Классно.

– Они переехали сюда в тысяча девятьсот втором. Из Оклахомы.

Почему-то это прозвучало как извинение.

Из-за некрашеной деревянной двери доносились внезапные взрывы хохота, аплодисменты, удары гонга и трескучие звонки. Какая-то телевикторина.

– Вон там она – телик смотрит.

– Спасибо, миссис Куинн. Пусть себе пока смотрит. Мы позовем ее, когда будем готовы.

– Дневные передачи ей не посмотреть, всё в школе да в школе. Вот и смотрит теперь.

– Разрешите присесть, мэм?

– Ой, да-да, конечно!

Она суетливо заметалась по комнате, придерживая полотенце на голове. Принесла пепельницу, поставила на приставной столик. Мы с Майло уселись на диван, а себе хозяйка притащила раскладной пляжный стульчик из кухни. Несмотря на худобу, ляжки у нее были довольно мясистые. Вытащив пачку сигарет, она прикурила и сразу затянулась так, что ввалились щеки. Майло перешел к делу.

– Сколько лет вашей дочери, миссис Куинн?

– Бонита. Зовите меня Бонита. Мелоди еще совсем маленькая. Только семь в прошлом месяце стукнуло.

При упоминании дочери она почему-то особенно нервничала. Жадно затягивалась сигаретой, надолго задерживая дым внутри. Быстро сжимала и разжимала пальцы на свободной руке.

– Мелоди может оказаться единственной свидетельницей того, что произошло здесь вчера ночью. – Майло хмуро посмотрел на меня.

Я знал, о чем он думает. В комплексе от семидесяти до ста жильцов, а единственный свидетель – малолетний ребенок.

– Я боюсь за нее, детектив Стёрджис. Вдруг кто узнает? – Бонита Куинн уставилась в пол, словно если долго смотреть туда, то можно раскрыть все потаенные тайны бытия.

– Могу вас заверить, миссис Куинн, что никто ничего не узнает. Доктор Делавэр уже много раз выступал в роли специального консультанта полиции. – Врал Майло совершенно бесстыдно и бойко. – Он хорошо понимает, что все нужно держать в секрете. А потом, – протянул руку и похлопал ее по плечу (мне показалось, что сейчас она взовьется к потолку), – все психологи работают со своими пациентами только на конфиденциальной основе. Так ведь, доктор Делавэр?

– Именно так. – Сейчас явно не стоило влезать во всю эту мутоту касательно прав детей на личную жизнь – когда это конфиденциально, а когда нет.

Бонита Куинн издала какой-то странный писк, который я затруднился интерпретировать. Больше всего он походил на те звуки, которые издавали лягушки на наших лабораторных работах по физиологической психологии – сразу перед тем, как иголка шприца протыкала им череп.

– А этот ваш гипнотизм ничего там у ней не повредит?

Я переключился на своей голос профессионального мозгоправа – спокойный, умиротворяющий тон, который за годы был настолько отработан, что в нужный момент включался просто автоматически. Объяснил ей, что гипноз – никакое не волшебство, а всего лишь сочетание усиленной фокусировки внимания с глубоким расслаблением, что люди склонны вспоминать какие-то вещи более четко, когда они расслаблены, и что именно поэтому полиция применяет этот метод к свидетелям. Что дети более восприимчивы гипнозу, чем взрослые, потому что они менее замкнуты и подвержены фантазиям. Что это не больно, а на самом-то деле даже приятно для большинства детей и что вы не можете навсегда остаться в загипнотизированном состоянии или сделать в нем что-либо помимо своей воли.

– Любой гипноз, – заключил я, – на самом деле самогипноз. Моя роль сведется лишь к тому, чтобы просто помочь вашей дочери сделать то, что для нее совершенно естественно.

Бонита наверняка поняла не более десяти процентов из сказанного, но это, похоже, ее немного успокоило.

– Вот что правда, то правда – насчет естественного-то. Она только и делает, что мечтает всю дорогу. Грезит наяву.

– Вот именно. Гипноз – это как раз что-то вроде этого.

– Учителя постоянно жалуются, говорят, что она спит на ходу, оттого и не успевает… – Она обращалась ко мне так, будто ожидала, что я что-нибудь по этому поводу предприму.

Вмешался Майло:

– А Мелоди не рассказывала вам еще что-нибудь насчет того, что видела, миссис Куинн?

– Нет-нет! – Она выразительно помотала головой. – Мы про это с тех пор и не заговаривали.

Стёрджис вытащил свой блокнот и перелистнул несколько страниц.

– У меня тут записано, что Мелоди не могла уснуть и около часа ночи сидела в гостиной – то есть в этой самой комнате.

– Наверное. Я ушла спать в половине двенадцатого, а потом еще покурить вставала, минут в двадцать первого. Она тогда спала, и я не слышала ее, пока меня опять не сморило. Я бы услыхала. Мы спим в одной комнате.

– Угу. И она сказала, что видела двух мужчин… Вот тут написано: «Я увидела больших дяденек». Потом офицер ее спросил: «Скольких, Мелоди?» а она ответила: «Двух, а может, трех». Когда он спросил ее, как они выглядели, всё, что она могла ответить, это что они были темные. – Теперь он обращался уже ко мне: – Мы спрашивали: черные, латиносы? Ничего. Просто «темные».

– Это может означать «тени». В семь лет это что угодно может означать, – сказал я.

– Ясно.

– Это может означать или двоих мужчин, или одного человека, отбрасывающего тень, или…

– Ладно, не продолжай.

Или вообще ничего.

– Она не всегда говорит правду. Про все.

Мы разом повернулись к Боните Куинн, которая за те несколько секунд, что мы не обращали на нее внимания, успела докурить свою сигарету и зажечь следующую.

– Я не хочу сказать, что она такая уж врунья. Но правду говорит не всегда. Не пойму, как вы вообще можете на нее полагаться.

– У вас в чем проблема – она хронически врет обо всем на свете или только в том случае, когда ей грозят какие-то неприятности? – уточнил я.

– Второе. Когда она не хочет, чтобы я ее отшлепала, – а я знаю, что если что-то разбито, то это наверняка она. Но Мелоди говорит: нет, мамочка, это не я. И тогда получает вдвойне. – В поисках поддержки женщина посмотрела на меня: – За то, что правду не говорит.

– А еще какие-то проблемы с ней есть? – мягко спросил я.

– Вообще-то она хорошая девочка, доктор. Мечтательная только, не может нормально сосредоточиться.

– Да? – Мне надо было как следует понять этого ребенка, если я собирался хоть как-то преуспеть с гипнозом.

– Как надо сосредоточиться – так всё, никак.

Ничего удивительного, если большую часть времени она заперта в крошечной комнатушке наедине с телевизором. Наверняка в этом комплексе исповедуют принцип «Только для взрослых», и от Мелоди Куинн здесь требовалось вести себя тише воды ниже травы. Довольно весомый сегмент населения Южной Калифорнии воспринимает попадающихся на глаза младенцев и древних стариков чуть ли не как личное оскорбление. Словно никто не хочет напоминаний о том, откуда они вышли и к чему неизбежно придут. Подобное отрицание действительности, дополненное хирургическими подтяжками, трансплантацией волос и макияжем, создает маленькую успокаивающую иллюзию бессмертия. Пусть даже ненадолго.

Я был просто-таки уверен, что Мелоди Куинн проводит большую часть своего времени в четырех стенах, хотя комплекс может похвалиться тремя плавательными бассейнами и прекрасно оборудованным спортзалом. Не говоря уже о том, что до океана рукой подать, пляж всего в полумиле. Все эти радости – только для взрослых.

– У нее весь дневник в замечаниях – что не может сидеть спокойно, постоянно отвлекается… Я сводила ее к врачу. Он сказал, что у нее суперактивность. Что-то там в голове.

– Гиперактивность?

– Да, точно. Ничего удивительного. У ее папаши тоже тут были не все дома. – Бонита постучала себя по лбу. – И наркота тебе, и винище… – Она вдруг резко умолкла, бросив испуганный взгляд на Майло.