Он придет

Майло встал и нацелился взглядом в окно, неотрывно глядя куда-то поверх сосен и эвкалиптов. С моего места мне была видна завивающаяся вдалеке струйка дыма – кто-то затопил камин.

– А у тебя тут и вправду классно, Алекс. Тебе не скучно жить в таком раю и абсолютно ничего не делать?

– Ни капельки не скучно.

– Угу. Тоже думаю, что нет. И про Хэндлера и ту девчонку ты больше и слышать ничего не хочешь.

– Только нечего изображать тут пассивно-агрессивное расстройство, Майло. Выкладывай, зачем пришел.

Он обернулся и посмотрел на меня сверху вниз. Теперь его крупное некрасивое лицо выглядело еще более усталым.

– Я полностью подавлен, Алекс. – Он протянул мне пустую чашку, словно какой-то огромный Оливер Твист, которого только что хлопнули пыльным мешком по голове. – Наверное, только по этой причине я готов вынести еще чашечку этой отвратительной бурды.

Я взял чашку и налил ему добавки. Майло шумно отхлебнул.

– У нас есть возможный свидетель. Ребенок, который живет в том же доме. Девчонка в полном раздрае, сама толком не знает, что видела. Я как глянул на нее, так сразу про тебя подумал. Что ты мог бы с ней поговорить – может, даже загипнотизировать, чтобы встряхнуть ее память.

– А у вас что, нет штатных психологов?

Он полез в карман пальто и вытащил пригоршню полароидных снимков.

– Глянь-ка, какая красота.

Я взял их, присмотрелся. От увиденного меня чуть не вывернуло наизнанку. Быстро сунул ему фотки обратно.

– Убери ради бога и больше мне такого не показывай!

– Небольшой беспорядочек, угу? Говорю же – мясо. – Майло допил чашку, запрокинув ее к самому носу, чтобы стекло все до капли. – А все наши штатные психологи – это всего лишь один-единственный парень, который поставлен следить, чтобы в наши доблестные ряды не пролезли всякие шизики. А задача номер два у него – отлавливать тех шизиков, которые все-таки умудрились к нам просочиться. Вдобавок по детишкам он не спец. А вот ты – да.

– Но я совершенно не спец по убийствам.

– Забудь ты про убийство! Это моя проблема. Просто поговори с девчонкой, которой всего лишь семь лет от роду.

Я по-прежнему колебался. Майло примирительно выставил вперед ладони – совершенно белые, словно он долго оттирал их пемзой.

– Эй, я не имел в виду совсем уж бесплатно! Я готов проставиться. Знаю одно неплохое итальянское местечко, ньокки там – пальчики оближешь. И совсем неподалеку от…

– От этой бойни, как ты изволил выразиться? – Я скривился. – Нет уж, спасибо. А потом, я за тарелку макарон не работаю.

– И чем же тебя тогда можно соблазнить? У тебя ведь и так все уже есть – и дом в горах, и классная тачка, и шмотки от «Ральф Лорен»… Даже кроссовки и те «Ральф Лорен»! Господи, в тридцать три года уже типа как на пенсии, и с рожи загар не сходит… Да меня только от одного перечисления всего этого зло берет!

– Да, но счастлив ли я?

– Думаю, что да.

– И ты абсолютно прав. – Я подумал про жуткие фотографии. – Так что бесплатная контрамарка на фильм ужасов мне тоже не нужна.

– Знаешь, – заметил Майло, – я готов поспорить, что за всей этой твоей деланой зрелостью и умудренностью скрывается обычный молодой оболтус, готовый на стену полезть со скуки.

– Чепуха.

– Нисколько не чепуха. Сколько времени уже прошло – шесть месяцев?

– Пять с половиной.

– Хорошо, пять с половиной. Когда мы с тобой познакомились – поправь меня, если я ошибаюсь, – ты был полон жизни, энергии через край, на все свое суждение. Котелок варил на всю катушку. А теперь я только и слышу, что о пользе гидромассажа, да за сколько ты пробегаешь свою долбаную милю, да какие офигительные закаты видать у тебя с террасы… Выражаясь на твоем жаргоне, это регрессия. Всех забот – натянуть шортики поцветастей, на роликах прокатиться да в водичке поплескаться. Как и половина населения в этом городе, ты функционируешь на уровне шестилетки.

Я расхохотался.

– И ты делаешь мне это предложение – влезть с головой во все это мясо с кишками – исключительно в качестве трудотерапии?

– Алекс, да ты отсидишь себе всю жопу, пытаясь по Фрейду достичь нирваны через инерцию, но у тебя все равно ничего не выйдет! Помнишь, как там у Вуди Аллена: излишняя зрелость – это нехорошо, можно перезреть и испортиться?[4]

Я хлопнул себя по голой груди.

– Пока никаких признаков порчи не вижу.

– А они изнутри сидят, потом проявятся – вылезут, когда ты меньше всего ожидаешь.

– Спасибо вам, доктор Стёрджис.

Он с отвращением посмотрел на меня, вышел в кухню и вернулся, вонзив зубы в обнаруженную там грушу.

– М-м… Вкуснота!

– Кушай на здоровье.

– Ладно, Алекс, забыли. Я с этим психиатром и этой девицей Гутиэрес как-нибудь сам разберусь. Все, что у меня есть, – это семилетняя девчонка, которая вроде что-то видела или слышала, но слишком напугана, чтобы все это осознать и хоть как-нибудь связно изложить взрослым дядям. Я прошу у тебя всего два часа твоего времени – уж чего-чего, а времени-то у тебя навалом – и вот что получаю: шиш с маслом.

– Не гони лошадей. Я не сказал, что отказываюсь. Дай мне уложить все это в голове. Я только что проснулся, а ты врываешься ко мне таким вот макаром и сразу огорошиваешь каким-то двойным убийством…

Дернув рукой, чтобы оттянуть обшлаг рубашки, Майло присмотрелся к циферблату своего «Таймекса»[5].

– Десять тридцать семь. Бедное дитя. – И, смерив меня уничижающим взглядом, он опять вгрызся в грушу, отчего сок потек у него по подбородку.

– Во всяком случае, ты наверняка помнишь, что вышло, когда мне пришлось последний раз иметь дело с полицией. Тот опыт оказался для меня довольно травмирующим.

– Да, с Хиклом и впрямь нехорошо вышло. Но ты тогда и сам был потерпевшим – в некотором роде. Я нисколько не заинтересован тебя во все это по полной втягивать. Просто побеседуешь с малышкой часок-другой. Как я уже говорил, может, гипноз попробуешь, если у тебя не будет возражений… И сразу едем есть ньокки. Я вернусь домой и попробую угомонить своего возлюбленного, а ты можешь опять запереться в своей башне из слоновой кости. Конец пьесы. А на недельке можно будет просто так куда-нибудь сползать – к примеру, по сашими в японском квартале вдарим… Ну так как?

– А что этот ребенок в принципе видел или слышал? – спросил я, с тоской наблюдая, как блаженный денек ничегонеделания на глазах вылетает в трубу.

– Тени, голоса каких-то двух человек – может, трех. Но кто там на самом деле знает? Она ведь совсем кроха, да еще такая моральная травма… Мать ее перепугана ничуть не меньше, и у меня сложилось впечатление, что в плане интеллекта она отнюдь не физик-ядерщик, для начала-то. Я просто не представляю, с какой стороны зайти, Алекс. Я уже по-всякому пытался: и утешал, и сюсюкал… Может, если б там оказался инспектор по делам несовершеннолетних, то что-нибудь бы да вышло, но теперь их раз-два и обчелся. Наше начальство лучше еще три дюжины заместителей наберет, которые только бумажки перекладывать умеют.

Грушу он догрыз до самой сердцевины.

– Тени, голоса… Вот и всё. Ты ведь вроде спец по психолингвистике? Знаешь, на каком языке общаться с малолетками. Если сможешь заставить ее открыться, будет здорово. Если она даст хоть что-нибудь похожее на словесный портрет – вообще фантастика. Ну а если нет, то делать нечего – по крайней мере, мы пытались.

Психолингвистика… Давненько я не употреблял этот термин – последний раз это было вскоре после того происшествия с Хиклом, когда я вдруг поймал себя на том, что окончательно потерял над собой контроль, а лица Стюарта Хикла и всех детишек, над которыми он измывался, безостановочно кружились у меня в голове. Майло тогда потащил меня выпить. Где-то часа в два ночи он громогласно вопросил, почему дети так долго держали все это в себе.

«Они ничего не рассказывали, потому что никто не знал, как их слушать, – объяснил я тогда. – Они считали, что сами во всем виноваты».

4

  Фраза из фильма американского режиссера В. Аллена «Энни Холл» (1977), сразу же раздерганного на цитаты.

5

  Дешевая марка наручных часов.