Он придет

Мне вспомнилось, что я слышал на лекции одного из старших профессоров на выпускном курсе, полном честолюбивых будущих психотерапевтов:

«Когда вы приходите к решению зарабатывать на жизнь, помогая людям, испытывающим эмоциональные страдания, вы также принимаете решение в буквальном смысле тащить этих людей на собственной спине, причем достаточно долго. К чертям все эти разговоры о профессиональной ответственности и уверенности в себе! Все это пустые словеса. Вам предстоит каждый день в своей жизни сталкиваться с беспомощностью. Ваши пациенты будут липнуть к вам, как цыплята, готовые прибиться к первому же живому существу, как только высунут голову из скорлупы. Если вы не способны управиться с этим, идите в бухгалтеры».

Сейчас счетоводная книга, полная бездушных цифр, представлялась мне более чем желанным зрелищем.

Глава 7

В половине восьмого вечера я поехал в мастерскую Робин. Прошло уже несколько дней с тех пор, как мы в последний раз виделись, и я здорово соскучился. Она открыла дверь, одетая в просвечивающее белое платье, выгодно оттенявшее смугловатый оттенок ее кожи. Волосы распущены, в ушах золотые кольца.

Она протянула мне руки, и мы надолго застыли в объятии. Зашли внутрь, так и не отпуская друг друга.

Ее обиталище представляло собой старый склад на Пасифик-авеню в Венис[26]. Как и у множества подобных мастерских в округе, никакой вывески нет, окна наглухо закрашены белой краской.

Робин провела меня через переднюю в рабочую зону, набитую всякой всячиной, начиная с электроинструмента – циркулярная пила, ленточная пила, сверлильный станок – и заканчивая стопками напиленной древесины, среди которых, как обычно, были раскиданы пресс-формы для выклейки кузовов различных инструментов, стамески, измерительные линейки, шаблоны… В помещении стоял знакомый запах опилок и клея, пол усыпан стружкой.

Пройдя через болтающиеся на пружинах распашные двери, мы оказались в жилой зоне: гостиная, кухня, маленький кабинет. Наверху, на чердаке, – спальня. В отличие от мастерской ее личное пространство не было ничем заставлено или завалено. Большую часть мебели она сделала своими руками, и кругом царило цельное твердое дерево, простое и элегантное.

Робин усадила меня на мягкую кушетку с тканевой обивкой – рядом стоял керамический поднос с кофе, пирогом, салфетками, тарелками и вилками, – сама присела вплотную ко мне. Я взял ее лицо в ладони и осторожно поцеловал.

– Привет, дорогой!

Когда мы обнялись, я ощутил под тонкой тканью ее твердую спину – твердую за податливой, полной волнующих изгибов мягкостью. Робин работала руками, и меня всегда изумляло это редкостное сочетание крепких мускулов и чисто женской роскоши ее тела. Что бы она ни делала – осторожно поворачивала заготовку из розового дерева у жадных челюстей ленточной пилы, просто шла рядом со мной, – любое ее движение было отмечено непогрешимой уверенностью и грацией. Встреча с ней стала самым лучшим событием во всей моей жизни. Уже ради одного этого стоило бросить работу и карьеру.

Однажды я со скуки забрел в магазин гитар Маккейба в Санта-Монике, где принялся перебирать старые ноты и один за другим пробовать развешанные по стенам инструменты. Присмотрел одну особенно привлекательную гитару, вроде моего «Мартина», но даже еще лучше изготовленную. Меня восхитило мастерство мастера – это была штучная ручная работа, – и я пробежался пальцем по струнам, которые отозвались чарующим, долго не смолкающим звуком. Сняв гитару со стены, я немного поиграл, и звучала она ничуть не хуже, чем выглядела.

– Нравится?

Голос был женский, и принадлежал он потрясающему созданию лет двадцати пяти. Она стояла совсем близко от меня – как долго, я точно не знал, поскольку с головой ушел в игру. Личико в форме сердечка, увенчанное роскошной копной золотистых кудрей. Миндалевидные глаза, довольно широко расставленные, цвета старого красного дерева. Невысокая, не выше пяти футов и двух дюймов, с худенькими запястьями, переходящими в тонкие изящные руки с длинными, сужающимися к концам пальцами. Когда она улыбнулась, я заметил, что два верхних резца чуть выдаются относительно остальных зубов, что придавало ее улыбке какой-то необъяснимый шарм.

– Да. По-моему, просто класс.

– Не сказала бы.

Она подбоченилась, отставив бедро, – весьма выдающееся во всех смыслах бедро. Ее отличал тот тип фигуры – крепенькой, грудастой, с в меру впалым животом, – которую не мог скрыть даже рабочий халат, который она набросила поверх свитера с высоким горлом.

– В самом деле?

– В самом деле. – Она взяла у меня гитару. – Вот в этом месте, – постучала пальчиком по деке, – слишком много сошкурено, слишком тонко. И баланс между головкой грифа и кузовом мог бы быть получше. – Взяла несколько аккордов. – В общем и целом по пятибалльной шкале – твердая четверочка.

– А вы, похоже, в таких делах сечете.

– А как же еще. Это ведь я ее сделала.

В тот же день она пригласила меня к себе в мастерскую и показала мне инструмент, над которым как раз работала.

– Этот должен быть на пятерку. А та у меня из первых. Опыт приходит со временем.

Через несколько недель она призналась, что это был способ меня подцепить – в некотором роде женский вариант приглашения «показать гравюры»[27].

– Мне понравилось, как ты играл. Так чувственно…

После этого мы стали встречаться регулярно. Я выяснил, что в семье Робин была единственным ребенком – не совсем обычной дочерью искусного столяра-краснодеревщика, который обучил ее всему, что знал про то, как превратить простые доски в произведения искусства. Попробовала поучиться в колледже, специализируясь на дизайне, но регламентация ее всегда бесила – равно как факт, что ее отец интуитивно знал о форме и функциональности гораздо больше, чем все преподаватели и учебники вместе взятые. После его смерти она бросила учебу, взяла деньги, которые он ей оставил, и вложила их в мастерскую в округе Сан-Луис-Обиспо. Познакомилась с несколькими местными музыкантами, которые стали приносить ей инструменты в ремонт. Поначалу это было не более чем побочное направление ее деятельности, поскольку Робин пыталась зарабатывать на жизнь разработкой и производством мебели на заказ. Но потом стала проявлять куда больший интерес к гитарам, банджо и мандолинам, которые попадали к ней на верстак. Прочитала несколько учебников по изготовлению музыкальных инструментов, поняла, что все требуемые умения у нее есть, и сделала свою первую гитару. Звучала та великолепно, и она продала ее за пятьсот долларов. Это ее окончательно зацепило. Через две недели она переехала в Эл-Эй, где музыкантов хоть отбавляй, и основала мастерскую.

Когда я ее встретил, Робин делала по два инструмента в месяц плюс занималась ремонтом. Благодаря объявлениям в специализированных журналах набрала заказов на четыре месяца вперед. Начала прилично зарабатывать.

Я наверняка влюбился в нее еще при нашей первой встрече, но мне понадобилась пара недель, чтобы окончательно это осознать.

Через три месяца мы стали поговаривать о том, чтобы съехаться и жить вместе, но этого так и не случилось. Никаких возражений философского плана ни у одной из сторон не имелось, но ее обиталище было слишком тесным для двоих, а мой дом не мог уместить ее мастерскую. Понимаю, это выглядит не слишком-то романтично – позволять встать на пути таким приземленным материям, как жилплощадь и личное удобство, – но мы настолько хорошо проводили время вместе, сохраняя свою независимость, что не было особых стимулов что-то менять. Часто она могла остаться у меня на ночь, а в другое время уже я заваливался к ней в лофт. А бывало, что по вечерам каждый из нас шел своим путем.

Пока что это нас вполне устраивало.

Прихлебывая кофе, я поглядывал на пирог.

26

  Прибрежный район Большого Лос-Анджелеса с каналами и внутренней гаванью.

27

  Старинный джентльменский способ заманить даму к себе домой со вполне определенными целями, ставший расхожей поговоркой. Еще говорят, что настоящий джентльмен отличается тем, что, приглашая даму посмотреть гравюры, действительно показывает ей гравюры.