Страница 2 из 16
Мы переправляемся через Каспий в Среднюю Азию. Нашу переполненную галдящую баржу медленно тащит маленький буксир. Сзади медленно уплывает земля, впереди зеленоватая пучина, вдали она сливается с синим небом. Я высоко сижу на горе вещей, арбу везет осел. Красная крышка от чайника валяется в пыли. Дальше один песок. Ургенч. Большой пустой двор – ни деревца, ни кустика, ни травки. Я сижу на горячей твердой земле и стучу по ней блестящим молоточком, дедушкиным подарком. Он называет меня навозным жуком за рассеянность и задумчивую медлительность.
Через год мы возвращаемся назад. Нас ждет похоронка на отца: «Умер от ран 28 января 1943 г.». У меня в руках темно-желтая с разводами целлулоидная коробочка, в которой лежат его запонки и то, что осталось от его золотых часов. От всех Старшенбаумов.
– Неправда, остался я. Буду жить за всех наших!
Мама устраивает меня в садик. Я роняю казенные стаканы и чашки, они разбиваются. Пью компот из старой алюминиевой кружки, принесенной из дома. Дедушка рассказывает: отец плохо относился к своим детям, и в старости они кормили его за отдельным столиком из алюминиевой миски, как собаку.
Через несколько дней я ухожу из садика. Запыхавшаяся мама находит меня у городской типографии. «И что ты тут делаешь?» – «Я гулаю». Показываю маме, как за большими витринами происходит чудо превращения белых бумажных простыней в газеты. Задумчиво говорю: «Вот дурныша мама, не пошла сюда работать». Мама тянет меня за руку, покрикивает, я ворчу: «Дедушка хороший, он не кричит».
Мы идем с дедушкой по улице, я спрашиваю буквы на вывесках. Он сидит за столом, читает заголовки в газете, по моей просьбе называет мне буквы: А, БЭ, ВЭ, ГЭ. Я один дома, у меня в руках бланк с маминой работы, я читаю заголовок из трех букв так, как называл их дедушка: А-КЭ-ТЭ. Мучительно повторяю много раз, ускоряя темп, пока не получается АКТ, это слово я слышал. Я гоняю по двору красную американскую банку с золотыми буквами MAR. Я читаю МАЯ, то есть моя. Я умею читать!
Солнечное утро, сегодня мне 5 лет. Мама печет мои любимые пирожки с картошкой. На сковороде они превращаются из белых в рыжие и коричневые. Мама вынимает их ложкой и перекладывает в большую белую эмалированную миску, на них долго пузырится кипящее масло. Я дую на пирожок, откусываю. Начинка обжигает язык, она подсоленная и поперченная. Чтобы остудить, часто-часто дышу, как собака в жару. Мать посылает меня на улицу с миской – угощать, пока не остыли.
На стуле у хозяйкиной двери неподвижно сидит старуха – мать хозяйки, во что-то укутанная, блаженно улыбается, не обращает на меня внимания. Выхожу за ворота. Вот дядя, я подбегаю к нему: «У меня сегодня день рождения, угощайтесь!» Он удивленно улыбается, берет пирожок, растроганно благодарит. Сменяются улыбающиеся мужские лица, я вглядываюсь в них: если я не узнаю папку, может, он узнает меня? Вечером сказали, что хозяйкина мама умерла.
Мы переезжаем на соседнюю улицу. Неподалеку от нас я обнаруживаю библиотеку. Библиотекарша ласково объясняет, что надо записать кого-то взрослого. Я привожу дедушку с паспортом и домой прихожу с книжками! Мне жалко потрепанных книг, моих единственных друзей, я подклеиваю их. Мне дают для этого и взрослые книги, допускают в хранилище, я сам выбираю себе, что читать.
У нас на стене появилась черная тарелка. Утром я просыпаюсь с гимном Советского Союза, днем дагестанские песни звучат вперемежку с русской классикой и патриотическими маршами. Я слушаю музыку, «Клуб знаменитых капитанов» и «Театр у микрофона». Вечером мы – местная мелкота – сидим на бревнах, сваленных у соседней стройки, я пересказываю, что прочитал и услышал, присочиняя что-нибудь свое и изображая героев в лицах.
9 мая 1945 года. Левитан объявляет, что война кончилась. Однополчанин отца рассказывает, что отец вечером пошел в госпиталь навестить раненого друга, на обратном пути в темноте попал на минное поле, и утром его нашли с оторванной ногой, истекшего кровью… Гость дарит мне железную немецкую обезьянку в красно-зеленом клетчатом кафтанчике. Натягиваешь нитку, проходящую сквозь нее, она взлетает, расслабляешь – сползает. К концу дня я отогнул скрепки – посмотреть, как это работает. Ничего не понял и соединил, как было, но обезьянка умерла.
Мы с пацанами играем на территории склада запчастей машин и тракторов. На меня валится огромное заднее колесо трактора. Каждое мгновение отделяется от другого, как кадр замедленной съемки. Никаких эмоций. Я оставляю колесу щиколотку, но она сама опускается в щель между двумя железками. Придавливает больно, но без перелома.
Мама берет меня в городской сад, мы садимся на скамейку, к нам подходит симпатичный дядя, присаживается. Мама знакомит нас. Он намного старше ее, какой-то пришибленный. Смотрит на нее, как виноватый голодный пес. Вспоминает, как хорошо она училась в школе, он был тогда учителем истории. Я помню, враг народа. Рассказывает про штрафбат и заградотряды. Мама встает, мы уходим, он остается сидеть с потерянным видом. У мамы скорбное измученное лицо.
– Мама, развеселись!
Я с мамой на базаре. Теснота, жара, продавцы нараспев перекрикивают друг друга: «Воды, воды, кому холодной воды!», «Эскимо на палочке для красивой дамочки!» А вот лоток с разными пузырьками, трубочками, коробочками. За ним стоит маленький человек в белом халате и белой шапочке и выкрикивает: «Ат галавы! Ат жилудки!» Кавказский доктор Айболит. Вспоминается тетя Клара и мамина подруга в белом халате. Я тоже так хочу.
1 сентября. Иду в 1-й класс, читая на улице «Золотой ключик», и все уроки продолжаю читать под партой. Быстро рисую палочки и кружочки и снова за книжку: что еще случится с этим итальянским Иванушкой-дурачком? Учительница объясняет, что 5 – отлично, 4 – хорошо, 3 – средне, 2 – плохо. Я прибегаю домой радостный: «Встречайте троечника!» Мама умиленно качает головой, говорит дедушке: «А шейненький», как будто я не понимаю, что это значит «хорошенький».
Вечер, на столе ночник – прикрученная керосиновая лампа. Я сижу с книжкой у открытой дверцы печки, в которой еще тлеют головешки. Мама заботливо ворчит: «Глаза испортишь!» В мои обязанности по дому входит: ходить по воду, за хлебом и керосином, подметать полы, мыть посуду, зимой – еще и колоть дрова для печки, растапливать ее, выгребать и выносить золу.
Колонка, откуда я ношу воду, во дворе большого дома в соседнем квартале. Я в галошах, чтобы расплескавшаяся вода не мочила туфли. Зимой их негде сушить. Хлеб по карточкам. Главное – чтоб не вытащили талоны в толкучке, когда открывают магазин. Женщины визжат, пацаны лезут к прилавку по головам, я за ними. На уроках я достаю учительницу умными вопросами, меня называют профессором и философом. Во второй класс я иду в школу № 1, где учатся сыновья власть имущих. Первый сдаю письменную работу, не проверив, и бегу на улицу. Мое любимое развлечение: идти за человеком, угадывая его выражение лица, потом обогнать и оглянуться: угадал?
У нас появляется патефон и пластинки. Я насвистываю мелодию. Мама останавливает: «Последние деньги высвистишь». Дедушка покупает мне пионерский горн, потом барабан. Устав от моего шума, отбирает их в обмен на губную гармошку. Мама приводит меня в музыкальную школу, чтобы не болтался на улице. На обучение идет пенсия за отца. Я катаюсь с ледяной горки на скрипке в деревянном футляре-гробике, подкладываю директору кошку в рояль, попадаю в милицию за стрельбу из рогатки по уличным фонарям…
Соседская девчонка с ватагой хихикающих подружек сопровождает меня в музыкальную школу по другой стороне улицы. Она присылает подругу с запиской: «Давай играть в маму-папу». К записке прилагается вырезанный из журнала цветной портрет Сталина и брикет клюквенного киселя. Я отвечаю отказом и блаженно грызу кисло-сладкий концентрат.
Хозяйка, у которой мы живем, вручает мне топор и курицу, просит зарубить. Я крепко беру птицу за желтые холодные чешуйчатые ноги и кладу на бок головкой на чурбан. Она замирает. Круглый красный глаз прикрывается белой пленкой. Хозяйка тоже щурится на солнце, выжидающе улыбается. Топор мягко вонзается в чурбан. Маленькая головка с закрывшимся глазом отпрыгивает, как на пружине. Моя левая рука разжимается. Белое тельце падает на землю, поднимается на ноги и бегает вокруг меня, заваливаясь на один бок и спотыкаясь, пока не валится, задрыгав ногами.