Страница 10 из 11
Отчим время от времени, в приступе очередного гнева непонятно на что, начинал швыряться тем, что под руку попадет. Попадали все больше «нелетающие» пустяки вроде носков и прочих предметов гардероба. Но иногда подворачивались и более подходящие «снаряды»: тарелки, ботинки, журналы. Он так наловчился, что нередко перебрасывал очередной «снаряд» через отгораживавший его диван шкаф. Мия давно собиралась поставить на верх шкафа пару чемоданов, но так и не собралась, и «артиллерийские атаки» отчим продолжал беспрепятственно. Что он сейчас-то швырнул? Обо что она споткнулась?
Почему ночью предметы как будто исчезают с привычных своих мест? Вот где, скажите, этот чертов выключатель? Правда, отчим наверняка проснется и поднимет привычный хай. И маму разбудит, вот это действительно жаль. Но свет включить придется. Даже если окажется, что это всего лишь упавшее с вешалки пальто.
Свет зажегся словно бы сам по себе: шаря рукой по стене у входной двери, Мия наткнулась на выключатель почти случайно… и тут же хлопнула по нему опять, настолько диким показалось увиденное.
Нет, не может быть… померещилось, когда свет неожиданно вспыхнул. Да и после такого сна немудрено.
Тем не менее второй раз она нажимала на выключатель, затаив дыхание…
– Мама? – позвала почему-то шепотом. Как будто боялась разбудить.
То, обо что она споткнулась, было маминой ногой, протянувшейся через коридор, из двери в большую комнату до обувного шкафчика под вешалкой. Мама лежала на боку, левая нога, согнутая в колене, неловко торчала вбок, правая рука вытянута вперед. Словно мама пыталась ползти по-пластунски…
– Мама? – повторила Мия, падая возле нее на колени. Мысли скакали в голове безумным калейдоскопом. Поскользнулась? Отчим на нее напал? Но как, он же без посторонней помощи не в состоянии со своего дивана подняться. Бросил чем-то? Но между дверью в комнату и его «ложем» – шкаф. Ухитрился швырнуть что-то поверх? Но на полу – ничего нет! Только мама… Лежит и даже не пытается подняться… Ударилась? В обмороке?
Но это же мама! Она не падает в обмороки! Она всех сильнее! Что бы ни было – смерть мужа (этого Мия, ясное дело, помнить не могла), инсульт и паралич отчима (это она помнила, пожалуй, слишком отчетливо), – мама лишь улыбалась неуверенной своей, как будто робкой улыбкой, говорила тихо «ничего, мы справимся» – и принималась за работу. Мыла, стирала, делала уколы, бегала по пациентам (в том числе и бесплатным – как соседям откажешь), недоедая и недосыпая, стояла у плиты и кухонной раковины – и никогда, никогда не жаловалась!
Вокруг глаз у нее залегали темные тени, иногда она даже ужинать не могла – от усталости, отодвигала тарелку, опять улыбалась: «ничего, я потом, сейчас не хочется».
Мия помогала, конечно, в меру своих сил, но даже от пустякового мытья посуды нередко старалась увильнуть… Ей и в голову не приходило, что запас маминых сил не бесконечен!
Теперь она все-все будет делать! Честное слово!
– Мама…
Протянув руку, она коснулась плеча, обтянутого выцветшим ситцем наизусть знакомого халата в ромашках и васильках. Тело тяжело перевалилось на спину.
Мия отдернула руку, испугавшись не столько этой тяжести, сколько холода под тонкой тканью. И лишь через мгновение увидела мамины глаза – уже помутневшие, мертвые.
– Мийка, ты там, что ли, шкандыбаешь? – донесся с отгороженного шкафом дивана раздраженный голос отчима. – Только заснул, тля! Анька, угомони свое отродье, что за бардак посреди ночи?!
Мия закусила губу, чтоб не заорать в голос, не кинуться туда, за шкаф, не начать молотить по этому ненавистному лицу – морде! – чем под руку попадется. Пока не заглохнет!
Пожилая, с серым от усталости лицом врачиха приехавшей через час «Скорой», услышав гневные вопли отчима, даже бровью не повела. Точнее, только ею и повела. А Мию, вздохнув, погладила, как маленькую, по голове:
– Инфаркт. Не печалься, она не мучилась: кольнуло в груди, потемнело в глазах – и все.
Правду ли говорила врачиха или лгала привычно, успокаивая, Мие знать не хотелось.
Прощаться пришло неожиданно много народу. Подруг у матери не было – не до подруг, когда такая жизнь. И в поликлинике своей она давно уже только числилась – частные вызовы кормили куда лучше. Но – набежали. Ладно хоть только прощаться, ни на кладбище, ни тем паче на поминки почти никто не собирался, ну, может, семь-восемь человек, не больше. Мия вздохнула облегченно: соседи-то в их тесной двушке вполне разместятся…
Отчима временно переместили на кухню. Сперва хотели в Миину комнатенку, но втиснуть туда еще один диван было невозможно, а сидеть двое суток в инвалидном кресле он категорически отказался, как и ложиться на раскладушку. Кухонный диванчик (довольно большой, кстати) его тоже не восхитил, однако других вариантов не имелось, и отчим, скривив недовольно рот, согласился.
Раскладушку поставили на лоджию. Она выходила на юго-запад и потому за день неплохо прогревалась. Мия в очередной раз благословила неправдоподобно теплую для апреля погоду: куда бы иначе было разместить на ночлег Витька? Тот явился еще ночью, сразу, как Мия ему позвонила, но иногда ей думалось, что лучше бы и не являлся. Отводить отчима в ванную и туалет брат помогал, а в похоронных хлопотах толку от него не было. Даже платочки – тетя Лиза подсказала, что непременно надо платочки соседским бабулькам раздать, – Мие пришлось покупать самой! Витек же – одно название, что старший брат! – все сидел на лоджии и лакал свое пиво – типа, «горевал по маме». А то и вовсе уходил, буркнув невнятно «пойду проветрюсь». Проветрюсь, ну конечно!
Дух в квартире, несмотря на открытые окна, висел тяжелый. Мамино сухонькое тело почти не пахло, от гроба исходил лишь слабый аромат сухих цветов (ими были пересыпаны хранившиеся в отдельном пакете вещи «для больницы или похорон», мама даже это предусмотрела!).
Отчима же кто-то из сердобольных соседей снабдил выпивкой, и теперь от него несло вдобавок еще и перегаром. Жалельщики, чтоб их всех так же пристукнуло! Мия, пока Витек помогал отчиму справить нужду, обнаружила под кухонным диванчиком, на который его переложили, пустую водочную бутылку и, покопавшись в постели, еще одну, полную. Но это, похоже, было не все: в хлам отчим не напивался, однако перегарный дух слабее не становился, значит, посасывал потихонечку. Мия еще раз обыскала диванчик и ничего не нашла. Отчим был хитрый. А может, ему тишком еще подносили. Идиоты!
Мия едва сдерживалась, чтобы не заорать: это он ее убил! Бред, конечно: прикованный к дивану паралитик, которого даже кормить с ложечки приходилось (не всегда, одна-то рука у него работала, но частенько он принимался капризничать, притворялся, что и левая сторона «отключилась»), не сумел бы маму даже толкнуть…
Но она все равно, вопреки логике, считала отчима убийцей.
– Чтоб ты сдох!
Он дышал хрипло, с присвистом. Что-то как будто клокотало в исхудавшей, но по-прежнему широкой груди, под застиранной клетчатой рубахой. Сердце, должно быть, подумала Мия скептически. Будто у него есть сердце!
– Это ты ее убил! – вырвалось у нее непроизвольно.
В глазах отчима, поблекших, но все еще красивых, что-то мелькнуло. Словно рыба, вильнув, ушла на глубину. Словно отчим хотел скрыться от Мииного взгляда, полыхающего жаркой, испепеляющей ненавистью. Словно отшатнуться хотел, но не получилось. Конечно, не получилось. Даже если бы он мог полноценно двигаться – сзади его подпирала диванная спинка. Только чуть заметно шевельнулись на укрывавшем колени старом одеяле скрюченные пальцы.
Мия наклонилась к нему почти вплотную, вперив взгляд в выцветшие из когдатошней синевы до блеклой серости глаза, и повторила тихо, почти беззвучным, свистящим шепотом:
– Ты ее убил, тварь!
– М-мне н-над-до в-врач-ча! – гнусаво потребовал он.
– Перебьешься. Не до тебя. Тьфу, гадость! – Ее передернуло.
Вонь шибала от худого, но обрюзгшего тела, сжимая горло тошнотными спазмами. Мия давно заметила, что вонять отчим начинал уже через час после гигиенических процедур, и поставляемая кем-то особо сердобольным выпивка эту особенность, похоже, еще усилила. Но обтирать полупарализованную тушу сейчас чаще чем пару раз в день не было ни времени, ни, главное, желания.