Страница 140 из 167
Во сне он стоял у пекарни и снова глядел на мертвых мать и дочь.
— Кем они были? — спросила она.
— Как ты сумела прийти сюда?
Она показалась. У нее было лицо той, с кем вместе он убивал.
— Ты видишь сон, я вижу сон. Ты знал их?
Он заметил, что лицо все-таки не то же самое. Жестокость и безумие не исчезли, но уменьшились, будто разделенный сон смягчил, убрал многое из бодрствующего «я».
— Нет. Они умерли при падении города.
— Любимый, ты всегда с такой охотой погружаешься в скорбь.
Переступая через устилающие улицу трупы, она подошла, с любопытством посмотрела на тела дочери с матерью.
— Так всегда на войне. Кипят битвы, мелкие люди умирают.
В его груди пробудился давний, долго копившийся гнев.
— Мелкие люди?!
— Да, любимый, мелкие люди. — В ее голосе звучали усталость и скука, словно она втолковывала ребенку прописную истину, которую тот постоянно забывал. — Слабые, глупые, ограниченные разумом и амбициями. Все те, кто не похож на нас.
Его гнев растет и, ничем не стесненный, выливается в слова, которые он так и не сумел произнести во время путешествия, заполненного убийствами:
— Ты — болезнь человечества, отрава на лице мира. Но скоро тебя сотрут с него.
В ее лице нет гнева, лишь печаль и мудрость. Он вспоминает о том, сколько ей веков и сколько смертей она повидала.
— Нет, я — единственная твоя любовь, — с легкой улыбкой говорит она.
Он отстраняется, отходит, но не может отвести взгляд от ее лица.
— Я понимаю тебя, — идя за ним, говорит она. — Пусть ты стараешься погрести чувство на дне памяти, яришься, чтобы затмить его гневом. Но ты видел будущее, уготованное нам с тобой вместе. И мы придем к нему.
— Это злое наваждение! — шепчет он.
— Нашему ребенку было не суждено родиться, — неумолимо и безжалостно произносит она. — Но мы родим другого, заложим династию настолько великую…
— Хватит! — кричит он.
Его гнев так силен, что женщина умолкает. От ярости крика по земле сна бегут волны, угрожают разрушить хрупкую ткань видения.
— Я никогда не хотел участвовать в твоих безумных интригах! Как ты могла вообразить хотя бы на мгновение, что я могу поддаться твоим фантазиям? Что за безумие гонит тебя? Кто так извратил тебя, толкнул к подобному? Что случилось по другую сторону той двери?
Она смотрит в его глаза. Ее лицо мертвеет, и во взгляде видится не злость, но откровенный ужас.
— Ты видишь сон, и я его вижу, — поясняет он. — Девочка лежит в постели, плачет и глядит на дверь в спальню. Ты помнишь об этом, когда бодрствуешь? Ты хотя бы знаешь об этом?
Она моргает, медленно отходит.
— Бывали времена, когда я думала убить тебя. Когда мы путешествовали, я иногда доставала нож и прикладывала к твоей шее, пока ты спал. Я боялась тебя, но говорила себе, что всего лишь злюсь на множество твоих грубостей и жестокость, твою заботливо лелеемую ненависть ко мне. Откуда-то я знала, что моя любовь к тебе погубит меня. Но я ни мгновение не жалею о ней.
Она тянется к нему, и он не понимает, отчего позволяет ей коснуться себя, раскрывает руки навстречу ей, обнимает. Она тесно прижимается к нему, и в ее шепоте слышится плач.
— Любимый, настало время вернуться ко мне, в Волар. Если хочешь, иди с армией. Это неважно. Но удостоверься в том, что среди твоих людей есть тот целитель. Если я в течение тридцати дней не увижу вас обоих на арене, Рива Мустор умрет.
Вождя бывших рабов Новой Кетии звали Каравек. Наверняка это было имя его господина, забитого до смерти в первую ночь бунта.
— Он украл у меня свободу, я украл его имя, — кисло улыбнувшись, сообщил бывший раб. — Мне кажется, это честный обмен.
Здоровенный мужчина лет сорока пяти, седая щетина неряшливо торчит на некогда бритой голове. Но, несмотря на телосложение и свирепый вид, голос Каравека выдавал образованность. Его не обманули прошлые победы, и он был способен здраво оценить обстановку. Он явился в губернаторский особняк в компании десяти вояк, вооруженных до зубов и глядящих на владыку флота с подозрительностью, граничащей с откровенной враждебностью.
Когда Элль-Нурин предложил формальный союз от имени королевы Лирны, Каравек сказал:
— Новая Кетия — не Волар. Это деревня по сравнению со столицей.
— Там еще многие в рабстве, как вы были здесь, — сказал Френтис.
— Да. Но я не знаю их. И мои люди не знают их.
— Королева гарантировала всем жителям провинции место в Объединенном Королевстве, — сказал Элль-Нурин. — Вы сейчас — свободные люди под королевской защитой. Но свобода имеет цену…
— Пират, не тебе поучать меня о цене свободы, — буркнул Каравек. — Половина рабов этого города заплатила за свободу своими жизнями.
Затем он обратился к Френтису и заговорил тише и спокойнее:
— Брат, ты знаешь так же, как и я, насколько шаткое у нас положение. В любой момент гарнизоны южных городов могут пойти на нас, чтобы отвоевать город. Мы не сможем отразить их, если наши силы уйдут погибать в Волар.
Френтис хотел сказать, что победа в Воларе покончит с империей, но вовремя опомнился.
— Я знаю, — вместо этого проговорил он. — Но я со своими людьми должен отплыть на Волар. Любой желающий может присоединиться к нам.
— Мы взялись за оружие из-за тебя, — сказал Каравек. — Восстание Красного брата стало великой надеждой в сердцах тех, кто скован цепями. А теперь я вижу, что наше восстание, наша борьба за свободу — всего лишь диверсия для того, чтобы перед вашей королевой встало меньше врагов по пути на Волар. А если империя и падет, что тогда? Вы уплывете и оставите нас перед хаосом развалившейся державы?
— Я обещаю вам, — сказал Френтис, — что, когда наше дело в Воларе будет закончено, вне зависимости от королевского желания я вернусь сюда и помогу вам.
Он посмотрел на Элль-Нурина и добавил:
— А королева заверила меня в том, что, если ваше положение здесь окажется безвыходным, ее корабли увезут вас за океан, где вы получите все права жителя Объединенного Королевства и землю.
— Он говорит правду? — сощурившись, спросил Каравек у Элль-Нурина.
— Лишь глупец, ни во что не ставящий свою жизнь, осмелился бы лгать от королевского имени, — с восхитительным хладнокровием ответил владыка флота.
Вождь повстанцев крякнул, запустил пятерню в лохматую шевелюру, нахмурился, сдвинув мохнатые брови.
— Ладно, я поговорю с людьми. Думаю, можно набрать для вас тысячу мечей. Надеюсь, ваша королева оценит.
— Она теперь и ваша королева, — напомнил Френтис. — И она никогда не забывает сделанное для нее.
Освобожденные варитаи расположились в руинах Старой Кетии вместе с большим количеством ранее одетых в серое. Те предпочитали компанию бывших солдат обществу новых свободных горожан. Началось все с того, что несколько десятков серых убежало в руины, спасаясь от разъяренной толпы. Но ее кровожадность заметно убыла при виде семи сотен варитаев в боевом порядке. Перед строем стоял Плетельщик, сложивший руки на груди и смотревший на толпу с явным неодобрением. Но люди не расходились, и могла пролиться кровь, если бы не прибыл мастер Ренсиаль с отрядом конницы. С тех пор в руины тянулся нескончаемый поток обнищавших воларцев, большинство из города, но немало и возвращающихся с юга беглецов. Бродячая жизнь пришлась по вкусу не всем.
— Варитаи пойдут? — спросил Френтис у Плетельщика в руинах, оставшихся от зала совета старого города.
Зал был не круглым, а прямоугольным, от большой площадки в центре поднимались шесть рядов мраморных ступеней. Крыша исчезла, но остались поддерживавшие ее когда-то массивные колонны, хотя и обломанные на половине высоты. Площадку покрывала мозаика. Плитки выцвели на солнце, местами раскрошились, но все равно оставляли впечатление замечательного творения, величия, разрушенного войной.
— Их теперь зовут по-новому, — заметил плетельщик. — «Политаи», то есть «сбросившие цепи» на староволарском. Да, они пойдут на Волар, потому что там много нуждающихся в свободе братьев. Но я попрошу их оставить здесь достаточно воинов, чтобы охранять собравшихся людей.