Страница 104 из 167
Щит издал странный гортанный звук. Рива не сразу поняла, что он смеется.
— Нам дали мечи. Каждому из нас враги дали мечи, чтобы мы дрались. И я дрался… но не сумел никого спасти. Когда бой закончился, они добили раненых и взяли меня, единственного, кто еще держался на ногах. Я им показался забавным.
— Гарисай, — пробормотала Рива.
— Что? — вздернув голову и внезапно оживившись, спросил Щит.
— Когда меня схватили, так назвал меня один из красных. Вы знаете, что это значит?
Он откинулся на решетку, и на его губах появилось подобие прежней саркастической усмешки.
— Да, знаю. И это значит, что нам повезло бы, если бы нас просто убили.
Потекли ужасающе монотонные дни. Пленников не выпускали из клетки. Их рацион составляли две миски каши в день и две кружки воды, которые просовывали сквозь щель в окованных железом бортах повозки. Ложек не дали, пришлось есть пальцами. Для телесных отходов поставили ведро, и требовались совместные усилия, чтобы выплеснуть содержимое через прутья. И то приходилось выжидать, пока погонщик сойдет наземь. Тот любил вовремя хлестнуть быков, чтобы те дернулись и пленников окатило их же нечистотами.
— Красноцвет, — глядя на усеянные красными цветами поля, утром десятого дня проговорил Щит. — То есть мы где-то милях в сорока от Волара.
— Вы знаете эту местность?
— Я побывал здесь юнгой много лет назад. Я тогда еще ходил на торговце и не знал мудрости и выгоды пиратской жизни. Воларцы растят лучший красноцвет, и он всегда приносит изрядный куш — конечно, если выдержишь манеры воларцев и сумеешь договориться.
— То есть ваша ненависть к ним родилась задолго до войны?
— Нет, в те времена это было всего лишь отвращение. Я знаю, что у моего народа множество недостатков, но работорговля среди них не значится. Любой мельденейский капитан, решивший заработать на рабах, становится изгоем и лишается корабля.
Повозка замедлилась. Погонщик уставился на что-то впереди. Вскоре показался предмет его интереса: высокий столб с поперечиной наверху, похожий на виселицу. С нее свисало нечто изуродованное и бесформенное. Рива не сразу опознала в уродливом предмете труп. Ноги почернели и обуглились, словно поленья, ступни сгорели полностью, выпотрошенный живот зиял пустотой. Трудно было понять, мужчина это или женщина. Судя по лицу, наверное, все-таки мужчина. Труп изрядно разложился, лицо покрывала растрескавшаяся маска ссохшейся кожи, но рот остался широко раскрыт, зубы оскалены в застывшем крике. Смерть этого человека была крайне мучительной.
Погонщик что-то пробормотал себе под нос, взмахнул кнутом, и быки пошли быстрее.
— Казнь Трех смертей, — пояснил Щит. — Сперва причиняющий ужасные муки яд, затем сожжение, затем вырывание кишок. Традиционное воларское наказание за измену, хотя его не использовали уже много лет.
Вскоре показался другой столб. Висевший на нем труп был так же изуродован, но вдобавок казненному выкололи глаза. Рива спросила у Элль-Нестры, несет ли это какой-либо дополнительный смысл, но тот лишь пожал плечами:
— Наверное, кто-то попросту получает удовольствие от заплечной работы.
К ночи они насчитали больше сотни столбов, по десятку на каждую милю дороги.
Волар показался на следующее утро. Рива приподнялась, выгнув спину, чтобы рассмотреть имперскую столицу, когда повозка въехала на гребень холма в миле к западу от города. Вниз дорога бежала безукоризненно ровной прямой полосой и уходила в западное предместье, где рядами выстроились друг за другом одноэтажные и двухэтажные дома. У Волара не было стен. Щит пояснил, что разрастающаяся столица поглотила их столетия назад.
— Говорят, это самый большой город в мире, — добавил он. — Хотя я слышал, что на дальнем востоке есть еще несколько, способных оспорить это звание.
Чем дальше они заезжали в город, тем выше делались здания. Роскошные пригородные особняки сменились неширокими улочками и доходными домами. От главной улицы ответвлялся целый лабиринт узких проходов. Риве это напомнило скверные бедные кварталы Варинсхолда, теперь уже разрушенные вместе со всем городом.
— Она хотела все тут сжечь, — глядя на проползающие за решетками улицы, тихо пробормотал Щит. — А мы бы помогли ей поднести факел.
Рива снова подумала о Лере. Рива часто думала о ней. Та пришла из лесных краев к югу от Алльтора и привела с собой дюжину женщин, своими силами освободившихся из рабства, проливших вражескую кровь и желающих проливать еще. Рива вспомнила, как они в благоговении пали на колени вокруг нее. Легенда о Благословенной госпоже разлетелась далеко, и увидеть ее во плоти стало для несчастных женщин знаком свыше, знамением о том, что их страдания не напрасны. И в день смерти Лера глядела с таким же благоговением и обожанием. И ее голос был полон радости. Лера умерла за ложь.
— Мне нужна хотя бы тень шанса, ничтожная его часть, — пробормотала Рива, — и я сожгу этот город дотла.
Щит снова сел и обмяк, и его вялый голос был полон обиды:
— Миледи, вы пошли за мечтой безумной женщины, и она заразила безумием нас всех. Вы посмотрите по сторонам. Как можно даже мечтать о том, чтобы низвергнуть империю, способную построить такое?
— Мы раздавили армию, хотевшую раздавить нас, — напомнила Рива. — Пусть их города сильны и велики, сами люди слабы, их души черны, осквернены веками жестокости.
Щит поднял руки, побренчал цепями.
— Однако нас привезли умирать ради их удовольствия.
— Отчаяние — грех, противный любви Отца, ибо оно есть потакание слабости, а надежда — доблесть сильных душ.
— Откуда это?
— Третья книга, Книга Борьбы, стих третий, «Испытание пророков», — сказала Рива и вспомнила, что ни разу за все время плена не размышляла о Книге Разума.
И то сказать, какой здесь прок от разума?
Похоже, воларцы очень любили статуи, преимущественно — бронзовых воинов у каскадных фонтанов и в аккуратных парках, лежащих за тесными перенаселенными пригородами. А самой примечательной особенностью внутренней части города оказались башни, огромные угловатые строения из мрамора, высившиеся буквально повсюду. Странно, но здесь было практически пусто, лишь суетились ссутуленные робкие рабы, вычищали птичий помет и ухаживали за растениями. Наверное, прохожих не наблюдалось из-за того, что с башен десятками свисали тела. Некоторых явно подвесили заживо, судя по красно-бурым потекам на стенах.
— Их императрица любит производить впечатление на подданных, — заметил Щит.
Повозки подкатили к самому большому зданию из всех, какие видела Рива: чудесному строению овальной формы в красно-золотых цветах. Семидесяти футов высотой, пятиярусное, оно казалось совершенно необычным и странным. Куда-то подевалась любовь воларцев к углам и граням, ярусы были составлены из элегантных арок, изящно закругленных колонн, напоминающих ножки винных бокалов.
— Это большая арена Волара, — сообщил Элль-Нестра. — Наслаждайтесь видом. Скорее всего, эта арена — последнее, что мы увидим в своей жизни.
Воины в красных доспехах плотным кольцом окружили повозку. Погонщик отомкнул двери и цепи, отошел в сторону и истерично взвизгнул — приказал выходить. Его мокрое от пота лицо едва не дрожало от страха. Погонщик, очевидно, хотел поскорее убраться подальше от красных. Рива вылезла с трудом, спина и ноги болели от каждого движения. Она пыталась упражняться в поездке, но долгое сидение в тесноте и цепях ослабит даже самых крепких. Шагнув наружу, Щит застонал и упал на колени.
— Встань, — приказал спокойный равнодушный голос на языке Королевства, не испорченном и тенью акцента.
Говорил мужчина лет сорока в простом черном платье, с худым непримечательным лицом, с зачесанными назад темными волосами, седеющими на висках, и гладкой чистой кожей.
Прищурившись от солнца, Щит глянул на мужчину и процедил:
— Не вижу кнута.
— Мне не нужен кнут. Подчинись — или умрешь.