Игра в «Потрошителя»

Брунсвик, никогда не видевший Индиану, изумился, когда она открыла дверь: перед ним предстала валькирия, переодетая медсестрой, — совсем не так он представлял себе ароматерапевта. Он даже не ожидал увидеть женщину, полагая, что Индиана — мужское имя, как Индиана Джонс, герой фильмов, которые он смотрел подростком. Еще до того, как окончился первый сеанс, его захлестнула волна новых ощущений, с которыми было трудно совладать. Он гордился своим хладнокровием, тем, что может контролировать свои поступки, но близость Индианы, женственная, теплая, сочувственная, прикосновение ее сильных рук и разлитая в воздухе смесь ароматов, приглашающих к неге, обезоружили его, и целый час, покуда длился сеанс, он пребывал на небесах. Поэтому возвращался, как смиренный проситель, не столько затем, чтобы излечиться от мигрени, сколько затем, чтобы видеть ее, снова испытать экстаз того, первого сеанса, который, впрочем, уже не овладевал им с прежней силой. С каждым разом ему, будто наркоману, требовалось больше.

Робость и неловкость помешали ему со всей искренностью открыться Индиане, но намеки множились и учащались в опасной прогрессии. Другого Индиана выставила бы без колебаний, но этот ей казался таким хрупким, несмотря на армейские ботинки и грубую, мужественного покроя, куртку, что она боялась нанести ему смертельную рану. О таких своих переживаниях она мельком упомянула Райану Миллеру, который пару раз видел Брунсвика. «Почему ты не отделаешься от этого жалкого хорька?» — спросил он. Вот именно: потому что Брунсвик был жалким.

Сеанс прошел лучше, чем она ожидала. Индиана отметила, что вначале пациент нервничал, но в процессе массажа расслабился и проспал все двадцать минут, посвященные рэйки. В конце Индиане пришлось слегка встряхнуть его, чтобы согнать дремоту. Она оставила пациента одного, чтобы тот оделся, а сама вышла в приемную, где пахло как в азиатском храме, хотя палочка ладана уже догорела. Она открыла дверь в коридор, чтобы проветрить, как раз в тот момент, когда Матеуш Перейра явился навестить ее, забрызганный краской и с растением в горшке, которое принес Индиане в подарок. Дни художника проходили в долгих сиестах, окутанных дымом марихуаны и перемежающихся приступами творческой активности, что не мешало ему внимательно следить за окружающим: он был в курсе всего, что случалось в Норт-Бич и особенно в Холистической клинике, которую почитал своим домом. Первоначальное соглашение с домовладельцем состояло в том, что художник должен был оповещать его обо всех перемещениях съемщиков в обмен на чаевые и бесплатное жилье на чердаке, но, поскольку здесь редко случалось что-то достойное упоминания, условия договора с китайцем как-то размылись. Привычка бегать по этажам, разносить почту, откликаться на жалобы и выслушивать признания обернулась дружбой со съемщиками, которые стали для него единственной семьей, особенно Индиана и Юмико, лечившие его ишиас соответственно массажем и иглоукалыванием.

Перейра заметил, что японский цветочный магазин перестал присылать икебану по понедельникам, и сделал вывод: что-то произошло между Индианой и ее возлюбленным. Жаль, подумал Перейра: Келлер — человек культурный, знаток искусства, в один прекрасный день мог бы купить картину, даже одну из больших, например скотобойню, его шедевр, вдохновленный разделанными тушами Хаима Сутина. С другой стороны, понятное дело, раз Келлер испарился, он сам мог бы время от времени приглашать Индиану к себе на чердак, покурить, насладиться любовью; это не помешает творчеству, если не войдет в привычку. Платоническая любовь Перейре немного прискучила. Индиана отблагодарила за растение целомудренным поцелуем и быстро распрощалась: пациент, уже одетый, вышел в приемную.

Матеуш Перейра исчез в конце коридора, а Брунсвик расплатился за два сеанса, наличными, как он всегда это делал, и не принял расписки.

— Это растение, Индиана, лучше держать подальше от глаз клиентов. Это марихуана. Тип, который его принес, здесь работает? Я его видел несколько раз.

— Он художник, живет на чердаке. В холле висят его картины.

— Они мне кажутся ужасающими, но я в этом не разбираюсь. Завтра будет чингиале, рагу из дикого кабана, в кафе «Россини»… Даже не знаю… мы могли бы пойти. Если ты хочешь, конечно, — бормотал Брунсвик, уставившись в пол.

Такое блюдо не значилось в меню, его предлагали только избранным клиентам, посвященным в тайну, и тот факт, что Брунсвик оказался одним из них, свидетельствовал о его упорстве: этот человек за очень короткий срок добился того, что его приняли в Норт-Бич по-свойски. У других на это уходили десятилетия. Время от времени хозяин кафе «Россини» ходил на охоту в окрестности Монтеррея и возвращался с тушей кабана, которую, страшное дело, самолично разделывал на кухне и готовил среди прочих деликатесов лучшие сосиски в истории человечества, основной ингредиент пресловутого чингиале. С месяц тому назад Индиана опрометчиво приняла приглашение Брунсвика поужинать вместе и провела два часа, длившиеся целую вечность, борясь со сном, пока он читал ей лекцию о геологических формациях и о разломе Сан-Андреас. Этот опыт ей не хотелось повторять.

— Нет, Гэри, спасибо. Я проведу выходные с семьей, нам есть что отметить. Аманду приняли в Массачусетский технологический институт с половинной стипендией.

— У тебя, похоже, гениальная дочь.

— Да, но ты выиграл у нее партию в шахматы, — любезно улыбнулась Аманда.

— Все остальные выиграла она.

— Как! Ты снова встречался с ней? — встревожилась Индиана.

— Мы играли по Интернету, несколько раз. Аманда научит меня игре в го, это сложнее шахмат. Го — китайская игра, ей больше тысячи лет…

— Я знаю, Гэри, что такое го, — перебила Индиана, не скрывая раздражения: в самом деле, не человек, а какая-то напасть.

— Ты, кажется, рассердилась — почему, что стряслось?

— Я не допускаю, Гэри, чтобы моя дочь общалась с пациентами. И прошу тебя, пожалуйста, больше не вступай с ней в контакт.

— Но почему? Я не извращенец!

— Я ничего такого не думала, Гэри. — Индиана попятилась, удивленная, что этот забитый тип способен повысить на нее голос.

— Понимаю: ты, как мать, должна защищать свое дитя, но меня не нужно бояться.

— Разумеется, но все же…

— Я не могу прервать общение с Амандой, ничего ей не объяснив, — перебил ее Брунсвик. — По меньшей мере я должен с ней поговорить. Более того: если позволишь, мне бы хотелось оказать ей знак внимания. Ведь ты говорила как-то, что девочка хочет котенка?

— Ты очень любезен, Гэри, но у Аманды уже есть кошечка, ее зовут Спаси-Тунца. Котенка нам подарила одна моя подруга, Кэрол Андеруотер, — наверное, ты ее видел здесь.

— Значит, я придумаю для Аманды какой-нибудь другой подарок.

— Нет, Гэри, ни в коем случае. Мы ограничим наше общение стенами этого кабинета. Не обижайся, ничего личного.

— Нет, Индиана, — личного очень много. Неужели ты не догадываешься о моих чувствах? — выпалил Брунсвик, весь зардевшись, с отчаянным выражением лица.

— Но ведь мы едва знаем друг друга, Гэри!

— Если ты хочешь больше узнать обо мне, Индиана, спрашивай, я — открытая книга. Холост, детей нет, собран, трудолюбив, добрый гражданин, порядочный человек. Было бы преждевременно посвящать тебя в мое финансовое положение, но скажу наперед: оно очень хорошее. Во время кризиса многие потеряли все, что имели, но я остался на плаву и даже обогатился, поскольку хорошо знаю фондовый рынок. Уже много лет я делаю вклады и…

— Это совершенно меня не касается, Гэри.

— Прошу тебя, Индиана: подумай над тем, что я сказал; если нужно ждать — я подожду, сколько захочешь.

— Лучше тебе отступиться. А также лучше поискать другую целительницу: я не смогу больше тебя обслуживать не только из-за нашего последнего разговора, но и потому, что мое лечение принесло тебе мало пользы.

— Не поступай так со мной, Индиана! Только ты можешь вылечить меня, благодаря тебе я чувствую себя гораздо лучше. Я больше не обеспокою тебя признаниями, обещаю.