Игра в «Потрошителя»

— Сколько часов, шеф, у вас не было ни крошки во рту? Дождетесь гипогликемии. Бутерброд с экологически чистой курятиной на цельнозерновом хлебе. Здоровая пища. Ешьте.

— Я думаю.

— Ну и новость! О ком?

— О деле психиатра.

— То есть об Айани, — театрально вздохнула Петра. — И раз уж вы о ней упомянули, шеф, докладываю: к вам посетитель.

— Она? — вскинулся инспектор, снимая ноги со стола и поправляя рубашку.

— Нет. Молодой человек весьма приятной наружности. Слуга Эштонов.

— Галанг. Приведи его.

— Нет. Сначала поешьте, жиголо подождет.

— Жиголо? — переспросил инспектор, впиваясь зубами в бутерброд.

— Ой, шеф, какой вы наивный! — воскликнула Петра, выходя.

Через десять минут Галанг уже сидел перед инспектором, по ту сторону письменного стола. Боб Мартин допрашивал его пару раз в доме Эштонов, где молодой филиппинец, одетый скромно, в черные брюки и белую рубашку с длинным рукавом, хранящий непроницаемую мину и ступающий бесшумно, по-кошачьи, казался незаметным. Однако же парня, который явился в департамент полиции, не заметить было трудно: стройный, атлетического сложения, с черными волосами, завязанными на затылке в короткий хвост, наподобие косички тореро; руки ухоженные, на губах то и дело мелькает белозубая улыбка. Галанг снял плащ цвета морской волны, и, увидев классическую подкладку в черно-бежевую клетку, Боб Мартин узнал фирму «Burberry»: к таким вещам ему, с его заработком, не подступиться. Интересно, подумал инспектор, сколько зарабатывает Галанг — или кто-то покупает ему одежду? Элегантный, экзотически красивый, он мог бы сняться для рекламы мужского одеколона с чувственным, таинственным ароматом; Петра, однако, внесла бы поправку: для подобной цели он снимался бы голым и небритым.

Мартин быстро прокрутил в уме доступную информацию: Галанг Толоса, тридцать четыре года, родился на Филиппинах, эмигрировал в Соединенные Штаты в 1995 году, год проучился на высших курсах, работал в туристической компании «Клаб Мед», в спортивных залах и в Институте сознательного программирования тела. Он спрашивал у Петры, что это за чертовщина, и та ответила, что теоретически речь идет об интенсивном массаже позитивной направленности, который, по идее, должен оказывать благотворное воздействие на ткани организма. Колдовство вроде того, что практикует Индиана, заключил Боб, чьи представления о массаже ограничивались грязным салоном с азиатскими девушками в коротких штанишках, с голой грудью и в резиновых перчатках.

— Простите, что отнимаю у вас время, главный инспектор. Вот, проходил мимо, решил зайти поговорить, — улыбнулся филиппинец.

— О чем?

— Буду с вами откровенен, инспектор. У меня вид на жительство, я добиваюсь гражданства и не хочу быть замешанным в полицейское расследование. Боюсь, из-за дела доктора Эштона у меня могут возникнуть проблемы, — сказал Галанг.

— Вы имеете в виду убийство доктора Эштона? Не зря боитесь, молодой человек. Вы находились в доме, у вас была возможность проникнуть в кабинет, вы хорошо знали привычки жертвы, у вас нет алиби, а если немного покопаться, определенно найдется и мотив. Хотите что-нибудь добавить к вашим прежним показаниям? — Любезный тон полицейского не мог скрыть угрозу, звучавшую в его словах.

— Да… Ладно, вы об этом сами только что упомянули: мотив. Доктор Эштон был тяжелым человеком, у меня было с ним несколько столкновений, — промямлил Галанг. Улыбка исчезла с его губ.

— Поподробнее, пожалуйста.

— Доктор грубо обращался с людьми, особенно когда выпивал. Его первая жена, да и вторая тоже, выдвигала на бракоразводном процессе обвинение в дурном обращении, можете проверить, инспектор.

— Он когда-нибудь применял к вам насилие?

— Да, трижды, потому что я пытался защитить госпожу.

Инспектор подавил любопытство и стал ждать, пока Галанг сам продолжит рассказывать, наблюдая за выражением его лица, жестами, едва различимыми гримасами. Полицейский привык к вранью и полуправде, смирился с мыслью, что лгут почти все, одни из тщеславия, чтобы выставить себя в выгодном свете, другие из страха, а большинство — просто по привычке. Во время допроса в полиции человек всегда нервничает, даже если ни в чем не виноват, дело полицейского — истолковывать сказанное, определять, когда подозреваемый кривит душой, а когда чего-то недоговаривает. Он по опыту знал, что люди, стремящиеся угодить, такие как Галанг, не выносят неловких пауз в разговоре; стоит отпустить поводья, как они наговорят даже больше, чем следовало бы.

Ждать пришлось недолго: через тридцать секунд филиппинец выдал тираду, которую наверняка приготовил заранее, однако от желания казаться убедительным запутался в словах. Он познакомился с Айани в Нью-Йорке десять лет тому назад, на пике ее карьеры: они подружились, даже больше — стали как брат с сестрой, помогали друг другу, виделись почти ежедневно. Наступил экономический кризис, оба потеряли работу, и в конце 2010 года, когда она познакомилась с Эштоном, положение было просто отчаянным. Когда Эштон и Айани поженились, она взяла Галанта с собой в Сан-Франциско в качестве управляющего, должность куда как ниже его квалификации, но он хотел уехать подальше из Нью-Йорка, где совсем запутался в денежных и прочих делах. Платили ему немного, но Айани кое-что передавала ему за спиной у супруга. Ему было тяжело видеть, как страдает его хороший друг: на публике Эштон обращался с женой как с королевой, а дома втаптывал ее в грязь. Сначала изводил ее психологически, в чем ему не было равных, потом дошло и до рукоприкладства. Не раз он видел, как Айани замазывает тональным кремом синяки. Галанг пытался помочь ей, но несмотря на то, что они доверяли друг другу, Айани отказывалась обсуждать эту сторону своего брака, ей было стыдно, будто она сама виновата в жестоком обращении мужа.

— Они часто ссорились, инспектор, — заключил Галанг.

— Из-за чего?

— Из-за всякой ерунды: то ему не нравилось какое-нибудь блюдо, то Айани звонила из дому своим родным в Эфиопию, то доктор Эштон бесился оттого, что ее узнавали повсюду, а его — нет. С одной стороны, он любил выставлять себя напоказ, бывая на людях с Айани, с другой — норовил держать ее взаперти. Одним словом, ссорились они из-за таких вещей.

— И из-за вас тоже, мистер Толоса?

Этот вопрос застал Галанта врасплох. Он открыл было рот, чтобы возразить, но передумал и молча кивнул, удрученно потирая рукою лоб. Ричарда Эштона, сказал филиппинец, выводила из себя их дружба, он подозревал, что Айани покупает приятелю вещи и дает деньги, а он ее покрывает во всем, что бы она ни делала: тратила ли деньги, выходила из дому, поддерживала знакомства, которые Эштон запрещал. Психиатр испытывал обоих — унижал его перед Айани или грубо обращался с ней, пока Галанг не выдерживал и не вставал на ее защиту.

— Видите ли, инспектор: должен признаться, порой во мне вскипала кровь, меня так и подмывало врезать ему как следует и сбить с ног. Уж не знаю, сколько раз мне приходилось оттаскивать его от жены, толкать, удерживать, как невоспитанного ребенка. Однажды даже пришлось запереть его в туалете, пока не успокоится: он гонялся за госпожой с кухонным ножом.

— Когда это произошло?

— В прошлом месяце. Последнее время ситуация улучшилась: отношения наладились, супруги помирились, снова заговорили о книге, которую собирались писать. Айани… миссис Эштон была довольна.

— Хотите что-то еще добавить?

— Нет, инспектор, это все. Я хотел объяснить вам, как обстояло дело, не дожидаясь, пока горничные все расскажут на свой лад. Понимаю, это бросает на меня подозрение, но вы должны верить мне: я никак не причастен к смерти доктора Эштона.

— У вас есть оружие?

— Нет, сэр. Да я и не умею им пользоваться.

— А скальпелем вы сумели бы воспользоваться?

— Скальпелем? Нет, конечно нет.

Когда Галанг Толоса ушел, инспектор вызвал свою помощницу:

— Что ты думаешь, Петра, по поводу того, что подслушала, стоя за дверью?