Страница 2 из 21
В Короткове живет Иван Белый — молодой лихой охотник. Лучше его никто не знает Казенника, и чаще его никто не лазает по болотам, перелескам и чащуге. Хотя в самую чащу и Иван не забирается, однако он знает, где жируют зайцы, где плодятся лисы, токуют тетерева и тянут вечерами вальдшнепы. Лис, зайцев и вообще дичи здесь уйма. От Казенника человек наиболее далек и в самом Казеннике наименее опасен: в весеннее и летнее время нет пути в тайники, где прячутся звери и птицы; и все, избегающие встречи с человеком, жмутся к Казеннику и, прячась в нем, чувствуют себя в безопасности. У краевых болотцев, заводей, перелесков идет стрельба, гибнут лесные и болотные обитатели, а в урочищах и чащуге спокойно.
Лето было жаркое, грозовое, и глубокие места Казенника обмелели и сделались более доступными человеку. Иван Белый уже лазил в тростниках и кустарниках, замечал утиные выводки, хотя до начала охоты было еще далеко. Не может утерпеть охотник — болото колдовской силой притягивает к себе. Отрадно походить по нему, заглядывая внимательным, ничего не упускающим взглядом в затоны и заводи, в тростники и осоки, жадно вдыхая запахи гниющей тины и сочных болотных трав.
И задолго до начала охотничьего сезона начинает готовиться охотник: чистит и смазывает ружье, набивает патроны, чинит патронташи и сумки. Ружье давно уже вычищено и отлично смазано, патроны набиты, но не может охотник не подержать ружья в руках, не вскинуть к плечу и не прицелиться в прыгающего на заборе воробья; не может в свободные часы не пойти и не полазить по болоту — могучая сила тянет его, и нет сил противиться ей.
Новые звери и птицы подросли, возмужали, научились избегать опасности, подкрадываться к добыче и нападать из засады. Лиса и лисята всегда были сыты, и юные зверьки чувствовали, как с каждым днем у них крепче делались мускулы, изощрялись отвага и хитрость. Их жизненный опыт увеличился. Они отходили от своей норы на довольно большие расстояния, инстинктом находя дорогу обратно, и охотились за мышами. В этой охоте они доходили до самозабвения, не думали об опасности; писк мышей действовал на них возбуждающе, и, заслышав его, лисята забывали обо всем. Не менее страстно охотилась за мышами, или, как говорят охотники, мышковала, старая лиса, и от нее молодые много переняли и многому научились.
Лисят из шести осталось четверо. Один еще в начале мая неизвестно отчего зачах и умер, а другой однажды не вернулся с охоты за мышами, и его семья не знала, что с ним и куда он исчез. Как более слабый, он оказался недостаточно подготовленным для жизни, недостаточно осторожным, и смерть подстерегла его в одном из глухих мест Казенника.
Лето достигло наибольшей своей силы, пышно распустилось, отдало лесам, полям, болотам все, что только могло отдать, — всю мощь солнца и все живительные соки земли. И, совершив это, начало утихать, увядать незаметно, все еще полное жизни, но почувствовавшее уже полноту и тяжесть созревающих плодов, возмужавших и окрепших зверей и птиц и незаметное пока, но неизменное уменьшение дня и увеличение ночи.
Начались покосы. Над Казенником носился медовый аромат скошенных трав, подсыхающего свежего сена, и вокруг звучали задорные, веселые голоса и песни. Крестьяне деревень Короткова, Острова, Коровина косили в лугах, и с раннего утра до позднего вечера в воздухе слышались пение кос, скрип телег, ржание лошадей и голос человека. Сначала это пугало живущих в Казеннике, потом, когда эти звуки не делали вреда и продолжались неделю подряд, привыкли к ним. Так же беззаботно с вечерней и до утренней зари скрипел коростель, бесшумно летали глазастые совы, а в бору на холме ухал филин.
Прошло первое августа, наделавшее столько переполоху в Казеннике и унесшее немало жизней. Отзвучали частые выстрелы, рассеялся пороховой дым, и понемногу улеглось беспокойство и исчез холодный ужас у обитателей болот. И после того дня, когда в кустах и камышах лазили собаки, ведя за собой человека, страшным громом убивающего встречающихся на его пути, они стали вдвое осторожнее, вдвое пугливее и при малейшем подозрительном шорохе прятались в чащуге и в непролазных тростниках. Многие из птиц, подраненные и недобитые, мучились в заводях и затонах, с трудом выздоравливали, искалеченные, или умирали в тиши болот, под ласковым солнцем, в веселой игре зеленых светотеней.
А увядание лета шло сильнее и сильнее. Укорачивались дни, и ночи делались свежее. Холодное дыхание далекой еще осени начинало витать над землей.
Пожелтели и покраснели перелески, запестрели палевыми пятнами различных тонов и оттенков. Как будто кто-то обмакнул исполинскую кисть в желтую краску и окропил ею перелески, потом в багряную, багровую, золотую — и снова окропил. И запестрели, разукрасились березы, клены, осины, наступили звонкие прозрачные дни. Осень справляла поминки по умершему лету, и траурными флагами похорон был цвет нежно-палевый и золотой.
По утрам и по ночам хрустели под легкими шагами зверей тонкие корочки льда, а к полудню пропадали, таяли. Солнце жидким тепловатым золотом растопляло их, и под его изменившимися лучами грелись в полдень на куче опавших листьев возмужавшие лисята. Птицы собирались стайками, оживленно перекликались, как будто советуясь перед отлетом в теплые края. Одними из первых тронулись журавли. Их угольники поплыли высоко-высоко под белыми кудрявыми облаками, наполняя голубое небо печальными кликами. Скроются из глаз улетающие птицы, но голоса их долго еще звучат в ушах и сердце, и волнуют, и напоминают что-то далекое и ласковое.
Увядала природа, предчувствуя скорую суровую зиму, но это увядание было так же роскошно и красочно, как и весеннее пробуждение; только тихая непонятная грусть сквозила во всем, все насыщала и чаровала: и небо, и землю, и деревья, и травы.
С каждым днем крепчают утренние морозы, и вот наконец наступает время, когда и в полдень не тают в лужах корочки льда. Пустеет и глохнет Казенник, улетают птицы, осыпаются листья, яркими шуршащими коврами устилающие землю. В начале октября в окрестных полях зазвенели собачьи голоса, неутомимые гончие погнали зайцев, забухали в морозном воздухе ружейные выстрелы. Шумом и гамом наполнились засыпающие перелески. Этот шум и выстрелы волновали и пугали лис. Они забирались в чащи, в тростники, путали следы в надежде обмануть собак и, охотясь за мышами, тетеревами и рябчиками, не забывали об осторожности.
Осень была сухая и морозная. Дождей почти не было. Сухой и жесткий воздух, твердая земля, покрытые льдом затоны и заводи просили снегу, мягкой пороши, на которой непонятными письменами отпечатаются следы зверей и птиц, протянутся ровные ленты от лыж, захлестнут и окружат перелески. Хочется скорее того времени, когда зима сказочно красивыми уборами, причудливыми кружевами разукрасит леса, осыплет их миллионами искр, и хрустально-белые, прозрачно-хрупкие дни воцарятся в Казеннике.
И вот наконец выпал за ночь первый снежок. Пуховой пеленой окутал луга, поля и перелески. Воздух сделался мягким и ласковым, земля — белой и безмолвной.
Рано утром, еще до рассвета, вышел из избы Иван Белый, вышел… и ахнул от изумления и радости. Как и в прошлые годы, незаметно подкралась пороша. Лихорадочно засуетился Иван. В избе быстро поставил самовар, и не успел еще вскипеть он, как все охотничьи принадлежности были приготовлены: и ружье, и патронташ, и сумка с краюхой хлеба и куском свинины, и обласканный Заграй нетерпеливо повизгивал в хлевушке.
Хотя еще и рано было, но охотник торопился, обжигаясь, пил чай, не пережевывая, глотал куски хлеба. Что-то острое, манящее тянуло в Казенник — поскорее хотелось услышать медный бас Заграя, увидать ошеломленного зайца или красно-бурую красавицу лису.
Наконец все готово. Ушастая шапка плотно нахлобучена на голову, короткий полушубок туго стянут ремнем, в валенках тепло и мягко ногам.
На востоке теплится бледно-малиновая зорька, а вверху рассеивается серая муть. День обещает быть ярким и солнечным. Мягко оседает и ласково мурлычет снежок под ногами. Заграй рвется, дергает цепь. Северо-западный ветер дует прямо в лицо. Все это наполняет душу такими милыми и дорогими охотнику ощущениями, от которых становится бодро, радостно и весело.