Страница 6 из 11
Приятели вытаращились на умопомрачительного человечка с носом из маленькой капусты-брокколи и ершистой причёской.
Его обмундирование походило на военное: яркий пятнисто-желтый комбинезон с капюшоном, на ногах кожаные сапоги, за плечами – колчан для стрел. Грудь – прикрыта корсетом с неизвестной эмблемой – цветка, стебель которого обвился вокруг огородных грабель. Воинственный гном разительно отличался от своего староманерного и низкорослого верховоды в холщовых, мешковатых одеждах и с лохматой бородой:
– Парни, доброй ночи! Я – Вярус, сын Цезаря, – горделиво представился он и приветственно поднял руку.
Ребята переглянулись.
– Того самого? Императора? Как-то профилем не вышел, – пшикнул Антон и надул щеки, едва сдерживая нервический смех. Чувство юмора не покидало его, даже когда он дрейфил. Мишка зло зыркнул на попутчика.
– Не знаю, – ответил уже недовольно брокколевоносый, – кто там у вас император. А у нас Цезарь – древний капустный род! А вам лучше убраться отсюда, да поживее. Идите, идите куда шли, – замахал он руками. – Представление окончено.
– Это почему это нам надо убраться?! – выпалил расхрабрившись Краб. – Может, это наш огород! А вы – непрошеные гости! Устроили тут шабаш! – развёл он руками и, хотел было, ещё что-то добавить, но тут Мишка толкнул его с укоризной локтем в бок и улыбнулся зеленоглазым:
– Уважаемые огородные гномы….э-э-э…
Бородач многозначительно посмотрел на мальчишек:
– Мы Землестражи. И никакие не гномы!
– Макуш! Макуш! – крикнули писклявым голоском издалека. – Даёшь команду на всходку?
Верховода лишь махнул рукой в ответ. И ребята узрели перед собой еще одного человечка в коротких штанах и холщовой рубахе, с пучком серых волос на макушке и чесноком вместо носа. Из глаз его струились белые слезы, он часто чхал, а по светлокожему телу, шее и рукам пошла сыпь.
– Они здесь! Я почувствовал их! – взволнованно проговорил он и скосился на подростков. Вот, – плачевно произнес он, вытянув руки, – я только сейчас это заметил.
– О! Это – сердитость, Зубрен! У всех чесночных огородных способность ощущать чужеродный дух так болезненна. Ты еще молод, но быстро привыкнешь, – успокоил его Макуш и довольно добавил. – Наконец-то ты стал настоящий чхион-разведчик!
И тут Краб не сдержался:
– Ой, не могу…Чхион 007! А табельное оружие у него есть?! – и отрывисто засмеялся, будто утка закрякала.
– Воины Землестражии! – прокричал Макуш. – Это, – положил он пупырчатую ладонь Зубрёну на плечо, – наш новый чхион! Наконец-то Зубрёнов род снова в ду՛хе! И он чует врага за версту!
– Апч-хи! – чхнул Зубрён, и вокруг разошёлся терпкий чесночный запах.
Мишка зажал нос:
– Какой же он шпион? То есть чхион?! От него же разит на километр?
– Молчать! – гаркнул на ребят Вярус.
– Чесночный чхион уже тоже пошёл не тот. Нюху нет того, что раньше, остроты, – добавил Макуш напряжённо вглядываясь в даль.
– Китайский, значит, – иронично предположил Мишка.
– Ладно, пошутили, и хватит! – сказал Макуш. – Идите, домой, восвояси. Некогда нам с вами лясы точить! – заявил он и указал подросткам на калитку.
– А мы, может, не хотим уходить! – запротестовал Антон.
– Вам здесь не место, – отчеканил Вярус.
–Землестражи! – крикнул Макуш. – Всем на всходку!
Антон скосился на Мишку:
– Никуда не пойдём! У них тут сходка намечается.
– Всходка, дурень! – поправил его Мишка, качнув головой
Глава 4. Ухтын
Мой сон прервался резким автомобильным гудком. Во дворе уже ожидал сосед, который возвращался из города в деревню, и я поспешил на выход. День пролетел незаметно. Я обзвонил друзей, позвал на реку купаться. Странно, но через полчаса на пляж пришло всего трое.
– Ну что, встретимся вечером? – спросил я уже по пути к дому Тёмыча.
– Не знаю, – странно ответил Артём Самсонов. – Возможно прошмыгну из дома.
– В смысле, прошмыгнёшь? Тебя что не пускают? – удивился я.
Самсонов здесь – мой лучший друг – пацан высокий, плечистый, легкий на подъём, смельчак. Мы сразу сошлись характерами и дружили с пяти лет.
Помню, когда меня впервые отправили на лето к Окрейше – мне было не по себе. Я боялся её сначала, свою бабушку. Её странную, висячую родинку у носа, и то, как она шепчет вечерами заговоры от болезней и растирает байбачьим жиром простывших людей – это не на шутку пугало меня. Потом я привык к этим ритуалам, потому что сам ощутил в себе дар.
– А, такие дела, – прервал мои воспоминания Артём. – Видел как на реке мало пацанов?
Я насупил брови: – Ну, поразъехались, что такого…
Самсонов отрицательно покачал головой, плотно сжав пухлые губы.
– Повсюду странное творится. В реке, в полях, даже на собственных огородах – местным мерещатся сущности, – как будто сам себе не веря, произнёс Артём. – Я когда услышал это, думал бред. Хорроров насмотрелись. Но даже мой дядька, непьющий и вообще, доктор. Ветеринар! Поехал неделю назад ночью по вызову в соседний посёлок через Белую гору, так вернулся, сам, как мел. Зашёл в дом, сел и молчит, а потом вдруг как ляпнет: « Мутанты, говорит, у нас в районе появились. В курганах живу. Сами белые, с кротовьими лапами и носом, туманными, молочными глазами. Как есть – чудь белоглазая!».
Я в ступоре выслушал рассказ.
– На поле, что за церковью круги появляются, спиралями, а внутри лабиринт. Через день-два исчезают. И гул оттуда идёт ночью, словно из-под земли. Вот так-то.
– Ясно, – только и ответил я. – Поживём, увидим…
– Поживём, поживём, – повторил натужно Артём. – Только некоторые ольховские уже дома продают, в город собрались. Говорят, мол, работу предложили. Сразу пяти семьям, – ухмыльнулся он. – Только одна Окрейша молчит, хоть и живёт на самой окраине, ближе всех к Редкодубу. Ворожея, одним словом, бабка твоя, – скосился Самсонов на меня. – Так что ты не обижайся, может быть так, что вечером никто и не придёт к твоему двору, – пояснил Артём.
Мы остановились у дорожной развилки, обрывающейся домиком моей бабушки.
– Но ты-то придёшь? – спросил я вдогонку Артёма.
– В восемь буду!
Я вздохнул и закрыл старенький заборчик на деревянную вертушку, зашел в освещённую закатными лучами комнату с рябыми половиками. Две деревянные скамейки у стола, кровать с пухлой периной, на которую я любил откидываться после сытных обедов; у зеркала маленький жестяной рукомойник. В углу – белёная печка, напротив – старинная икона с лампадкой.
Бабушка любила свой дом – и менять ничего не хотела. Её звали Любовь.
Окрейша колотила масло в ручной маслобойке.
– Бабуль, давай я взобью!
– О, явылся внучок, ну сидай ужинать, – проговорила она на донском диалекте, на который переходила время от времени, в основном, будучи хорошем настроении.
Я пристально смотрел на худощавую бабулю в съехавшем за ухо платке и думал, как начать разговор о маме и Елене, и странностях этого места.
Но бабушка опередила меня. Окрейша села напротив, вскинула на меня пронзительные голубые глаза. Налила в две белые кружки молока, открыла блюдо с блинами.
– К тебе пацаны придут или ложиться будем?
– Придут, наверное, ненадолго. Санька-малой кречета нашел возле дома, охота посмотреть.
– Ладно, недолго. Завтра картошку полоть пойдём под гору. Одной уже тяжко мне. Устала я. От всего устала, – вдруг горечью произнесла она.
Я ощутил холод внутри, дурное предчувствие отбило мне аппетит.
– Спасибо, за ужин.
– Вик мой на исходе, Егор, – вдруг проговорила бабушка и зачем-то потушила свет. Только маленькая лампадка горела над иконой.
Окрейша тяжело пошаркала к зеркалу в противоположный угол комнаты.
– Что ты, бабушка! Ты ещё у меня огого! – Я кинулся обнять её, но вдруг она отстранилась.
– Взгляни в зеркало, – тихо сказала она и подняла взгляд.
Я удивлённо посмотрел сначала на неё, а после в зеркало – края его вдруг сильно потемнели, оплыли мутными кругами, лицо же бабушки стало чётким, словно на картине. Лампада еле тлела, потрескивая из противоположного угла неровным пламенем. Мой взгляд остановился на левой щеке бабушки, где темнело родимое пятно, вытянутое в чёткий овал. Сейчас оно проявилось ещё чётче. Окрейша пристально смотрела мне в глаза через зеркальное отражение. И тут пятно на её щеке стало медленно тускнеть, исчезать, словно его стирали невидимым ластиком. Мои глаза расширились, прошиб пот, и вслед за этим я почувствовал жжение на своей левой щеке и увидел, как маленькая коричневая точка медленно проявляется выше скулы коричневым овалом.