Страница 5 из 6
Приподнявшись, он осторожно сполз с дивана. Князь открыл глаза, потянулся и переполз на нагретое место.
– Спи, спи, – прошептал Птиц, хотя кот и не собирался вставать с ним вместе.
Самым удивительным казалось то, что на этот раз Птиц проснулся с точным знанием того, что нужно сделать. Прямо сейчас, не откладывая. Ведь к маме могут явиться те, от кого он сбежал, и ей необходимо подать знак, что он жив и здоров. Только никаких звонков и сообщений – почему-то этого Птиц опасался, хоть и не знал в точности, как их могут отследить. Свой телефон он, на всякий случай, выключил снова. Может, стоило и симку вытащить, но он решил, что уж спецсредства вряд ли задействуют в поиске никому не нужного пацана…
Доверившись подсознанию, пославшему подсказку во сне, Птиц решил использовать старый добрый способ: надпись на заборе. Наверное, это приснилось только потому, что он заметил в углу пристройки баллончики с краской, сложенные в синее пластиковое ведро. Скользнул взглядом, машинально подумал, что такие используют художники-граффити, а дядя Евы, вроде как, журналист… Расспросить не успел, но где-то в мозгу отпечаталось. Вот же странно!
Краску Птиц выбрал синюю – под цвет маминых глаз. Не факт, что она уловит этот штрих, но ему самому было приятно сознавать это. Потряс баллончик, проверяя хватит ли содержимого, чтобы написать задуманное. Никогда раньше он не рисовал на заборах, только в блокноте или на отдельных листах, но…
– На войне, как на войне, – пробормотал Птиц.
Никто в интернате не знал его прозвища, он не доверял им настолько. Значит, они не поймут, что это его рук дело, даже если заметят надпись. А мама догадается сразу. Если, конечно, увидит…
Оставалось лишь надеяться.
Сунув телефон в карман (хоть и выключен, но пригодиться может!), Птиц завернул баллончик в спортивную кофту и закинул в рюкзак. Ему не удалось вспомнить, не скрипит ли дверь пристройки, пришлось полагаться на авось, но Птиц не мог отложить свой поход.
«Повезло!» – выдохнул он с облегчением, когда ночная тишина осталась нетронутой. И вспомнил, что не попрощался с Князем… А вдруг кот испугается, проснувшись в одиночестве? Или коты не так тоскуют по людям, как собаки? В последней квартире, которую снимали они с мамой, за стеной жил пёс, который плакал каждый раз, когда оставался без хозяев. Хотя на прогулках выглядел очень грозным – доберман как никак. Вряд ли ему становилось страшно одному, просто тоскливо… А кот даже выть не умеет – ему никак не облегчить душу.
Птиц на цыпочках пересёк двор, порадовавшись тому, что родители Евы не держат цепного пса, выскользнул за калитку и побежал по улице, не представляя, куда она выведет. Утешало то, что интернат, мамина больница и дом Евы находились в одном районе, и поиски обещали быть недолгими. Не Москва же…
Никогда Птицу не хотелось жить в столице, которую так любила его мама, когда-то учившаяся в главном университете страны. То и дело она уговаривала сына поехать в Москву – просто побродить путанными переулками, полюбоваться старыми домиками… Мама даже гладила их стены, прижималась ладонями, точно эти двухсотлетние дома могли поделиться с ней энергетикой.
«Не очень-то они расщедрились, – вздохнул Птиц. – Надо было с соснами обниматься, говорят, от них больше пользы…»
И привычно перебил себя: «Всё будет хорошо! Теперь точно».
Дважды повернув наобум, точно путал следы, хотя никто за ним и не гнался, он наткнулся на настоящий деревенский колодец. На бревенчатом бортике стояло пустое ведро, прикреплённое потемневшей цепью. Ему сразу же захотелось пить, хотя до этой секунды Птиц и не думал о воде. Уже начало светать, и блики играли с пятнами тени на стенках ведра.
Быстро оглядевшись, Птиц осторожно спустил ведро в прохладную тьму и услышал тихий всплеск. Немного выждав, начал крутить металлическую ручку в обратную сторону. Шло тяжеловато, и он подумал, что набралось полное ведро, хотя ему столько и не было нужно… Только никак ведь не выльешь, пока не поднимешь наверх – неудобная конструкция!
Ведро оказалось наполненным на треть, и Птиц смутил: «Вот я слабак!» Дома у него остались гантели, но к ним он притрагивался нечасто и неохотно. А, может, стоило, подумал Птиц и жадно хлебнул прямо из ведра ледяной воды. Того, что заболит горло, он не опасался, ему нравилось глотать холод, чувствуя, как тот стекает, остужая разгорячённое нутро. Птицу виделось голубоватое свечение прямого стержня, который пускал тонкие ростки. Змеясь, они быстро расползались по всему организму, и заполняли его влагой и силой. Птиц чувствовал, как оживает…
Напившись, он вытерся ладонью и быстро пошёл дальше, удивляясь тому, какая возникла уверенность в том, что именно эта дорожка выведет его к цели. Даже перестал высматривать знакомые ориентиры и шёл себе, улыбаясь тёплому ветру, который только просыпался и пробовал силу. В толпе он прятал улыбку, предпочитая казаться хмурым и даже грозным, хотя это не очень-то хорошо у него получалось. Может, поэтому Птиц так любил гулять один по всяким закоулкам – чтобы никем не прикидываться, хоть какое-то время побыть самим собой.
И вдруг вспомнил: вчера, глядя на рыжую Еву, он тоже не смог удержать улыбки. Не потому что она смешная, – хотя и это тоже! – но в её присутствии отчего-то захотелось расслабиться, как будто она могла защитить от всего на свете. Хотя смешно даже думать о таком: маленькая же, забавная – в словах путается… Но вот решился же он пойти за ней, доверился. А могла бы сдать… Хотя какой смысл? Вознаграждения за Птица никто не предлагал. Интернат сам хотел на нём заработать: Гурман говорил, будто договоры на усыновление – настоящий бизнес. Может, привирал! Ребята же часто сочиняют всякие кошмары. Птицу неприятно было думать о таком…
Когда белые корпуса больницы выросли впереди, шаги сами собой ускорились и стали шире. Было ещё слишком рано, и даже дворники не начали мести дворы, но в любую минуту всё могло измениться. И Птиц спешил, подгоняемый стуком сердца: быстрей, быстрей! Вдоль чёрной металлической ограды он уже бежал, на ходу вытаскивая баллончик с краской. Потом опомнился и встал, как вкопанный: «Зачем к воротам?! Там же охрана… Сдурел?»
Быстро оглядевшись, Птиц укрылся за свисающими почти до земли ветвями плакучей берёзы, и вскарабкался на ограду. К его удивлению, это оказалось легче, чем он думал. Спрыгнув на землю, Птиц на всякий случай присел за куст и осторожно выглянул, проверяя – не бежит ли охранник. Но вокруг царили тишина и спокойствие, которые он не собирался нарушать.
Вычислив корпус, в котором лежала мама (с обратной стороны всё выглядело незнакомым!), Птиц быстро перебежал к нему по яблоневому саду, и только сейчас с ужасом сообразил, что никакого забора-то и нет! На чём он собирался оставить послание?! Металлические прутья ограды не распишешь…
У него даже в ушах зашумело. И сердце точно окунулось в холод и биться стало как-то слабенько, неуверенно.
– Да что ж я за кретин такой?! – он в отчаянии швырнул рюкзак на траву.
Нашёл взглядом окно маминой палаты, и обернулся, вычисляя, где мог оставить бы надпись, если б забор был бетонным. И вдруг ахнул от радости: за его спиной краснела трансформаторная будка. До сих пор нетронутая никем из граффитчиков… Не мешкая, Птиц ринулся вперёд, как бык, и давя на кнопку баллона изо всей силы, как будто это могло ускорить процесс, поспешно написал три слова. Закрасил пожирнее, чтобы мама смогла разглядеть… Потом забросил баллончик в рюкзак, уже на ходу нацепил его и бросился к той же плакучей берёзе, которая готова была прикрыть его.
Только отбежав от больницы метров тридцать, Птиц остановился и оглянулся. В окнах уже отразилось солнце… Может, оно разбудило маму, и она поднялась, чтобы поздороваться с больничным садом. Медленно подошла к окну, выглянула и ахнула, увидев призывно синеющую надпись: «Мама, привет! Птиц».
****
К девяти часам утро стало таким же золотистым и лёгким, как волосы Евы, которую Птиц дожидался на улице, не решившись вернуться в пристройку. Кто знает, во сколько её родители собираются на работу? Ещё не хватало столкнуться с ними во дворе!