Страница 24 из 47
«Напрасно поспешил уйти из музкомедии, – не в первый раз ругал себя администратор. – Там не приходилось ломать голову над выполнением финансового плана: на Кальмана, Оффенбаха шли толпы. Надеялся, что и в цирке будет аншлаг, стану снабжать билетами спекулянтов, иметь от этого неплохой навар, на деле все вышло не так, как мечтал…»
– Ну пожалуйста! – продолжал электрик. – Невесту пригласил…
Администратор бросил трубку:
– Какая это по счету невеста? На прошлой неделе уже приводили одну. Имеете персональный гарем? – бороться за чужую нравственность не было ни времени, ни желания, на бланке пропуска черкнул ряд, место. И не успел электрик раствориться, как в окошко протянули удостоверение весьма авторитетного учреждения.
– Два места в ложу! – приказным, не терпящим возражения тоном сказали за окошком.
– Сей момент! – заспешил администратор.
Контрамарки были заранее подписаны директором, следовало лишь вписать число и места.
С кисточкой на конце хвоста, подстриженную под льва пуделиху в связи с преклонным возрастом не выводили в манеж, но бывшая премьерша номера «Дрессированные собачки» не могла свыкнуться с бездельем, рвалась работать. Чувствуя, что настает время показывать свое мастерство, нервно носилась по гримерке, а стоило Малышеву встать на пути, оскалила редкие желтоватые зубы.
– Ревнует, – улыбнулась Будушевская.
Клоун опустился на колени и залаял на собачонку, чем привел ее в ужас, заставил удрать под диван.
– Перестань, – попросила Будушевская: скверное с утра настроение прошло, забылась даже новая морщина под глазом, обнаруженная при наложении грима, вспомнился утешительный афоризм: «Морщины – следы былых улыбок».
Малышев поднялся с пола:
– Ты что-то сказала? Извини, прослушал.
Ирина Казимировна нахмурилась: «Боже, неужели стала думать вслух? Это старческий маразм, скорее, склероз!»
Еще раз всмотрелась в трюмо, осталась довольна своим видом.
– Я готова, а тебе нелишне поправить парик, он съехал на затылок. Случись подобный конфуз на публике, не оберешься стыда.
– Наоборот, будет смешно.
– Не скажи, окажись я в манеже в подобной ситуации, провалилась бы от стыда сквозь землю, точнее, опилки.
Ирина Казимировна собралась что-то сказать, но тут за тонкой стеной послышался гортанный голос, следом грохот разбившегося. Будушевская изменилась в лице – пропала безмятежность, которая очень шла актрисе.
– Черт знает что! Опять Али устроил скандал! Настоящий тиран, постоянно без причин ревнует бедную Люсю чуть ли не к каждому столбу! Не прощу себе, что не отсоветовала девочке связывать жизнь с этим чудовищем. Когда пришла посоветоваться принимать ли предложение, я дипломатично ответила, что пусть сама делает важный выбор. И вот результат! Смеет мучить девочку перед выходом в манеж! Забыл, что нервные клетки не восстанавливаются, артисту запрещено нервничать перед работой. Придется жаловаться на Али в местком: пусть разберут поведение, как следует приструнят.
– Не надо, – мягко попросил Мальцев. – Не стоит вмешиваться в чужую личную жизнь, тем более молодую семью, они во всем разберутся сами. Что касается трепки нервов, поговорю с Али, напомню, что надо беречь жену-актрису.
– Знаю Люсю с пеленок! Она выросла на моих глазах, точнее, руках. Давно не чужая. Это я вытирала ей сопли, укладывала спать, когда отец репетировал на ночь глядя, заплетала косички, провожала в первый класс, контролировала домашние задания, и это в то время, когда ее родная мамочка жила в свое удовольствие в Саратове!
– Она уехала по необходимости, не к новому мужу – между прочим, одинока. Знала, что отец поможет Люсе стать актрисой, и не ошиблась – сейчас, сам знаешь, первоклассная гимнастка.
Будушевская не могла успокоиться:
– Не уводи разговор в сторону. Я про Али, а ты про мать. Как все азиаты, он ревнив, ревность может привести страшно подумать к чему.
Малышев перебил:
– Обедаем после утренника или позже?
– О чем ты, какой обед?
Малышев подозвал собачку:
– Нас опять не понимают, Чапа.
Дирижер вошел в оркестровую ложу, тяжело дыша, точно пробежал стометровку.
– Всем общий привет! – на ходу, не успев встать перед пюпитром с нотами, скороговоркой произнес дирижер. – Прошу номер первый, выходной марш!
Взмах палочки – и грянувший оркестр заставил зрителей прекратить хрустеть обертками конфет, шоколада, печеньем, переговариваться, ерзать на креслах.
Выходной марш был сочинен до войны для ставшего популярным кинофильма. Автор музыки был молод, талантлив, не помышлял о славе, лауреатстве, что свалилось на композитора позже, мелодия получилась искрящейся, очень цирковой, ставшей негласным гимном работников манежа. Марш полюбили не только зрители фильма, но и артисты со зверями, последние, стоило услышать в клетках, загоне, стойле знакомую мелодию, замирали, с нетерпением ожидая вывода под слепящие лучи прожекторов в многолюдие на манеж.
ИНСПЕКТОР МАНЕЖА Ю. Н. ЛОСЕВ
Он выходил в манеж с последним взмахом дирижерской палочки – так было эффектнее, артистичнее. И на этот раз, услышав последние аккорды, Юрий Николаевич смахнул с лацкана смокинга невидимую пылинку, расправил плечи: «Пора!».
Инспектор манежа сделал знак униформистам[1], чтобы те распахнули форганг[2].
Лосев приближался к центру перекрещивающихся лучей, приготовился произнести привычное «Добрый день! Начинаем представление! Первым номером нашей программы…», как глаза затмил мрак, ноги стали ватными, в висках застучало, затылок отяжелел, руки повисли как плети…
«Вот уж совсем не вовремя!» Последний раз контузия дала о себе знать минувшей осенью, когда зачастили дожди, по утрам на крыши домов оседал, но быстро таял туман, с громадного панно у входа в цирк потекла краска, и нарисованные слон с дрессировщицей стали, похожими на абстрактное полотно. Пришлось вызвать врача, тот прописал постельный режим, всякие процедуры, но спустя сутки Лосев вышел в манеж, вновь ходил улыбчивым, острил направо и налево, сыпал анекдотами, собирал вокруг себя любителей посмеяться.
– С вашим талантом коверным быть, стали бы вторым Карандашом, – советовали инспектору, на что Лосев неизменно отвечал:
– Быть вторым в искусстве уже не искусство. Что касается коверного, то однажды подвизался в этой роли, к счастью, недолго.
Признание произнес с грустными в голосе нотками, причиной было воспоминание о послевоенном жарком лете в Камышине, где Лосеву пришлось заменять уволившегося клоуна, исполнять и роль зазывалы. До этого были армия, ранение, госпиталь, возвращение в действующую, демобилизация и встреча с руководящим товарищем в Управлении Союзцирка. После высказанной просьбы вернуться к прерванной войной работе услышал:
– Какая нынче работа? На всю страну остались считанные, в аварийном состоянии здания цирков, пришлось в срочном порядке сооружать из трофейной парусины пяток шапито[3], отправить их на гастроли по городам и весям. Вот восстановим цирки в Киеве, Минске, Одессе, тогда милости просим. Кстати, что собираетесь работать? Воздушную акробатику? Но согласно справке были тяжело ранены, – чиновник уперся взглядом в палку в руке просителя.
– Рана зарубцевалась, – ответил Лосев. – Пока будете оформлять на работу, возвращать довоенную тарификацию, выброшу палку.
– Реквизит при вас?
– Погиб летом сорок первого.
– Выступали соло?
– С партнером, вместе работали во фронтовой бригаде. Если нужны документы…
Чиновник замахал руками, точно оборонялся от назойливого шмеля:
– Верю на слово! Взяли бы как заслуженного фронтовика с закрытыми глазами, но выступать негде. Могу предложить место в передвижном зверинце обслуживать хищников. А еще…
1
Униформист – в цирке одетый в форменные костюмы подсобный персонал, обслуживающий арену.
2
Форганг – занавес, отделяющий манеж от закулисья.
3
Шапито – разборное сооружение для цирковых представлений с манежем, местами для зрителей, фургонами для артистов.