Страница 4 из 17
Ему не терпелось снова увидеть друзей после каникул, и он выразительно посмотрел на меня сквозь непослушную прядь волос, вечно падавшую на глаза.
– Можно я пойду?
– Погоди!
Я вдруг испугалась, что придется отпустить его. Он удалялся от меня. Все больше и больше.
– У тебя сегодня вечером гитара?
– Как всегда по понедельникам! Что-то не так, мам?
Я не забыла о его уроке, просто мне хотелось хоть немного задержать его. Похоже, я становилась излишне сентиментальной, что было плохо и для него, и для меня.
– Нет, нет. Все в порядке. Давай, беги!
Я замечала, что он беспокоится обо мне, он пытался дать мне это понять, не желая говорить в открытую. Я постаралась вести себя как можно естественнее, чтобы успокоить его. Пора образумиться. Придется чем-то занять свои мысли… Ноэ взрослел, и я теперь лучше понимала избыточную активность сестры, ставшую еще более бурной, когда ее дети покинули семейное гнездо.
– Пока!
Он захлопнул дверцу. Я следила в зеркале за тем, как он открывает багажник, вынимает из него рюкзак и гитару в чехле. Он знал, что я на него смотрю, и одарил меня широкой улыбкой, перед тем как вой ти во двор и присоединиться к своей компании. На шее у него болтались наушники, он шел развинченной и угловатой походкой подростка – в общем, Ноэ выглядел предельно естественно. Я еще посидела, наблюдая за тем, как он приветствует друзей на им одним понятном языке, смеется, чмокает девочек. Я выделила из них одну, по-особому застенчивую. Ноэ этого не замечал, но ей он явно нравился. Мой сын был популярен – и одновременно как бы и не был: он не входил в число любителей пускать пыль в глаза, которые любой ценой добиваются известности в лицее, суетятся, выставляя себя напоказ. Он не требовал для себя никакого особого места, он просто хотел всегда поступать правильно. При этом он был из тех, кого знают, с кем стремятся перекинуться парой слов, показаться вместе. Я не могла оторвать от него тоскливых глаз, он был на своем месте, в своем мире, ему там было комфортно. Ноэ, судя по всему, почувствовал, что я еще здесь, потому что обернулся и махнул мне рукой, как будто хотел поторопить: “Давай, мама, уезжай уже!” Я подчинилась сыну.
Как всегда в понедельник, я первой явилась в офис, все еще под тягостным впечатлением от первого дня занятий и стремительного взросления Ноэ. К счастью, я обожала работу в нашем агентстве маркетинговых коммуникаций, которое начиналось как обычная фотостудия. Я пришла сюда на самую мелкую должность, не задумываясь, чего буду добиваться, но твердо настроившись на то, чтобы зарабатывать себе на жизнь.
В середине беременности я бросила учебу в парижском художественном училище и вернулась к родителям в Руан. Мне пришлось долго убеждать их, скандалить, но в конце концов семья смирилась с моим отказом продолжать учебу. Сначала мама плакала, вопила в телефонную трубку, отец грозил страшными карами, как когда я была ребенком, а потом в Париж явилась Анна и помогла мне собрать вещи. Они приехали на “универсале”, за рулем которого сидел Людовик, тогда уже ее муж и отец ее детей. Снова обустраиваться с огромным пузом в своей детской было невыносимо, но еще ужаснее было сознавать, что я сижу на шее у родителей. Я не была готова смириться с зависимостью, поэтому тут же принялась искать работу. Мне срочно нужно было начать зарабатывать хоть сколько-то и снять любую конуру. Поэтому я просматривала все страницы объявлений и всюду рассылала резюме, чтобы обеспечить себя пропитанием. Но каждое интервью заканчивалось отказом. Никто не горел желанием взять на службу двадцатитрехлетнюю девушку, по уши беременную, не слишком разговорчивую и явно не очень в форме. Родители постоянно твердили, что торопиться некуда, что я могу жить дома столько, сколько хочу и сколько нужно, чтобы найти что-то подходящее. Они не уставали напоминать, что я должна беречь себя, нас обоих, чего я категорически не делала. Плевать я хотела на собственное, а уж тем более на его здоровье. Я целиком и полностью замкнулась, утратила все навыки общения – для бывших подруг по лицею я превратилась в инопланетянку. Они куда-то ходили, развлекались, перед ними открывалась вся жизнь, у них было полно планов. Рядом с ними я выглядела никчемной, лишенной будущего, в полном отрыве от всех. Время от времени я выходила на улицу подышать и удрать от обеспокоенных взглядов родных. Правда, здесь меня ждали другие взгляды, осуждающие. Из тех, в которых читаешь “бедная девочка, попалась на удочку первому встречному”. В нашем квартале я стала притчей во языцех, самой известной матерью-одиночкой, а надо понимать, что это провинциальный буржуазный квартал. Иногда мне хотелось заорать на них, спросить, в каком веке они живут. Но я молчала и опускала глаза, не реагируя на провокации. Не хотела создавать дополнительные проблемы родителям, которые и так подвергались еще более жесткому остракизму, чем я. “Как же они ее воспитали, если она спит с кем попало и позволила обрюхатить себя какому-то проходимцу, который сделал ей ребенка и испарился?” Из-за меня они утратили положение уважаемых людей, общение с которыми престижно, и попали в категорию безответственных родителей, дурно влияющих на своих детей, причем подразумевалось, что это влияние может оказаться заразительным.
А потом однажды я вышла из очереди в булочной, чтобы избежать перешептываний и неодобрительно поджатых губ, и стала читать объявления, приклеенные к доске. Среди приглашений няни и просьб помочь в поиске сбежавшей кошки мое внимание привлек один листок. Я сорвала его и покинула магазин, не купив хлеб. У меня так дрожали пальцы, что мне пришлось перечитывать текст несколько раз, убеждаясь, что я ничего не перепутала: “Фотограф ищет ассистента (ассистентку) для оформления фотостудии”. Ну вот, нашелся человек, готовый позаботиться обо мне. Не теряя ни минуты и не предупредив родителей, я пошла по указанному адресу, спеша поскорее явиться к потенциальному работодателю.
Через полчаса я стояла перед довольно обшарпанным домом на набережной, за рынком “О-Туаль”. В какой-то момент у меня мелькнула мысль, что я угодила в западню, что отец и Людовик, узнай они, во что я собираюсь ввязаться, схватили бы меня за шкирку и приволокли обратно домой. Но я приказала заткнуться своим сомнениям и подозрениям и, перед тем как шагнуть в пасть тигра, мысленно оглядела себя: отвратительно одета, старая папина куртка для работы в саду болтается на мне, и я обезображена растущим в моем теле ребенком. Я была не согласна, чтобы он и дальше калечил мне жизнь, я и так уже достаточно измучена озлоблением и горечью. Не боясь причинить себе боль, я постаралась хоть как-то спрятать живот, застегнув на последнюю дырку пояс от брюк для беременных, которые сестра заставляла меня носить, и перекрыв его растянутой футболкой. Дверь фотостудии открылась, и передо мной предстал мужчина лет тридцати с лишним, седеющий брюнет с помятым лицом человека, который не любит пить воду. Сама того не замечая, я несколько мгновений стоически не двигалась с места и изучала его самым пристальным образом. Под болтающимися на бедрах джинсами и криво застегнутой белой рубашкой угадывалась спортивная фигура. Несмотря на жутковатое состояние незнакомца, его харизма впечатлила меня. Мне бы быстренько убежать и забыть об этом месте, но его прямой взгляд заставил меня переступить порог и изложить причины моего здесь появления. Особо не вникая, он тут же спросил, есть ли у меня время, чтобы выполнить пробную работу. Я ответила, что есть. Он отвел меня в большую комнату. Благодаря многочисленным окнам она купалась в свете, что контрастировало с общей мрачностью обстановки. Это была не комната, а свалка самых разных предметов – фотографического оборудования, софитов, отражателей, вперемешку с одеждой и какими-то бумагами. Руины запущенной жизни. Комната точно соответствовала своему хозяину. Оба пришли в упадок.
– Видишь эту лампу? – спросил он.