Страница 2 из 13
Немного погодя она положила ладонь ему на колено и спросила:
– А переговоры?
Бруно рассмеялся:
– Количество заказов опять увеличивается. Хоть едят северяне бог знает что, зато с наших тарелок. В следующий раз клиентам с севера придется потрудиться и приехать к нам. Падение цен застопорилось; нам нет больше нужды предоставлять им такую большую скидку, как во время кризиса. – Он снова рассмеялся. – Они даже по-английски не говорят. Мы разговаривали с помощью переводчицы, незамужней женщины с ребенком, она училась у нас. Кажется, на юге.
Марианна:
– Тебе так кажется?
Бруно:
– Нет, я, конечно, знаю. Она мне рассказывала.
В поселке они прошли мимо освещенной телефонной будки, в которой кто-то шевелился, бесшумно, словно тень, и завернули в одну из узких, кривых улочек, что рассекали поселок поперек. Он обнял жену. Отпирая дверь, молодая женщина еще раз оглянулась, посмотрела туда, где тонула в полутьме ночная улица, где громоздились одно над другим бунгало с задернутыми занавесками.
Бруно спросил:
– Тебе все еще нравится здесь?
Она:
– Иной раз мне хочется, чтобы у наших дверей стояла чадная пиццерия или газетный киоск.
Бруно:
– А я вздыхаю с облегчением, когда возвращаюсь сюда.
Она улыбнулась как бы про себя.
В большой комнате в очень широком кресле под торшером сидел мальчуган и читал. Когда родители вошли, он поднял на мгновение глаза и продолжал читать. Бруно подошел к нему, но он не прервал чтения. Немного погодя, однако, едва заметно ухмыльнулся. Встал и начал шарить по карманам у Бруно, искать гостинец.
Молодая женщина пришла из кухни с серебряным подносом, на котором стояла рюмка водки, но мужа и сына в комнате уже не было. Она пошла по коридору, заглядывая в комнаты, расположенные, точно камеры, справа и слева от прохода. Открыла дверь в ванную, где Бруно, сидя неподвижно на краю ванны, наблюдал за тем, как сын, уже в пижаме, чистит зубы. Мальчуган закатал рукава, чтобы в них не залилась вода, и старательно облизывал открытый тюбик зубной пасты – у детской пасты был привкус малины; затем, встав на цыпочки, положил пасту и щетку на полку.
Бруно взял рюмку с подноса и спросил:
– А ты не выпьешь? У тебя есть какие-то планы на сегодняшнюю ночь?
Она:
– Разве я не такая, как обычно?
Бруно:
– Как всегда, не такая.
Она:
– Как это понимать?
Бруно:
– Ты принадлежишь к тем немногим людям, перед которыми не ощущаешь страха. Кроме того, ты такая женщина, перед которой не надо ничего разыгрывать.
Он легонько шлепнул мальчугана, и тот вышел из ванной.
В комнате, когда они с Бруно убирали раскиданные за день детские игры, Бруно вдруг поднялся и сказал:
– У меня все еще гудит в ушах после полета. Пойдем в ресторан, поужинаем по-праздничному. У нас здесь слишком домашняя атмосфера, даже какая-то удручающе-зловещая. Надень, пожалуйста, платье с глубоким вырезом.
Она, еще сидя на корточках и убирая, спросила:
– А что наденешь ты?
Бруно:
– Я пойду не переодеваясь: ведь мы так всегда делали. А галстук возьму у швейцара. Не хочешь ли ты, как и я, пройтись пешком?
Они вошли в сопровождении кривоногого кельнера – Бруно еще поправлял чужой галстук – в пышный и благодаря очень высоким потолкам казавшийся чуть ли не дворцовым зал ресторана, расположенного поблизости и в этот вечер полупустого. Кельнер пододвинул им стулья, так что им оставалось только сесть. Они одновременно развернули салфетки, рассмеялись.
Бруно не только съел все, что было на тарелке, но и дочиста вытер ее кусочком белого хлеба. После чего, держа в руке рюмку кальвадоса, сверкавшего в свете люстр, и разглядывая его, сказал:
– Сегодня мне просто необходимо было, чтобы меня так обслужили. Какое при этом возникает ощущение защищенности! Ощущение микровечности.
Кельнер неподвижно стоял в глубине зала, а Бруно продолжал говорить:
– В самолете я читал английский роман. Там есть эпизод со слугой, когда его готовность услужить, не теряя чувства собственного достоинства, вызывает у героя восхищение своей красотой, сформировавшейся в тысячелетнем служении аристократии. Быть объектом этого гордого, исполненного почтительности труда слуг – вот что примиряло его, пусть хоть в краткие часы чаепития, не только с самим собой, но, как ни странно, со всем родом человеческим.
Она отвернулась; Бруно окликнул ее, она обернулась, не глядя на него.
Бруно сказал:
– Сегодня мы проведем ночь в отеле. Стефан знает, где мы. Я положил ему номер телефона рядом с кроватью.
Она опустила глаза, Бруно кивнул кельнеру, который тут же к нему нагнулся.
– Мне нужна комната на сегодняшнюю ночь. Понимаете, мы с женой хотим заняться любовью, сейчас же.
Кельнер взглянул на них и улыбнулся, но не заговорщически, а скорее участливо.
– Сейчас, правда, в городе ярмарка, но я узнаю. – У двери он еще раз обернулся и сказал: – Я сейчас вернусь.
Они остались одни в зале, где на всех столах еще горели свечи; с гирлянд из еловых веток бесшумно падали иголки; на стенах, по гобеленам с охотничьими сценами, двигались тени. Молодая женщина долгим взглядом посмотрела на Бруно. Хотя она была вполне серьезна, лицо ее заметно светилось.
Кельнер вернулся и, делая вид, что запыхался, сказал:
– Вот ключ от башенной комнаты. Там ночевали государственные деятели. Надеюсь, это вам не помеха?
Бруно покачал головой, а кельнер без всякого намека добавил:
– Желаю вам приятной ночи. Надеюсь, башенные часы вам не помешают; большая стрелка, знаете ли, каждую минуту сипит.
Бруно, отпирая дверь, спокойно сказал:
– Нынче вечером мне кажется, будто исполнилось все, чего я когда-либо желал. Будто я могу с помощью волшебных чар переноситься из одной обители блаженства в другую, без проволочек. Я ощущаю в себе этакую волшебную силу, Марианна. И ты мне нужна. И я счастлив. Все во мне гудит от счастья.
Он удивленно улыбнулся ей. Они вошли в комнату и поскорее зажгли везде свет, даже в прихожей и ванной.
Как только забрезжил рассвет, она проснулась. Посмотрела в окно, чуть приоткрытое, с поднятыми шторами; в комнату просачивался зимний туман. Стрелка башенных часов щелкнула. Повернувшись к Бруно, который спал рядом, она сказала:
– Мне хочется домой.
Он понял тотчас, еще во сне.
Они медленно шли по дороге, ведущей из парка; Бруно обнял ее. Но вдруг отбежал и перекувырнулся на замерзшем газоне.
Она внезапно остановилась, покачала головой. Бруно, который прошел уже чуть вперед, вопросительно оглянулся на нее.
– Ничего, ничего! – сказала она и снова покачала головой.
Она смотрела на Бруно долгим взглядом, словно его вид помогал ей что-то обдумывать. Тогда он подошел к ней, но она перевела взгляд на покрытые инеем деревья и кусты парка, которые сейчас слегка раскачивались от утреннего ветра, и сказала:
– Мне пришла в голову странная мысль, собственно, даже не мысль пришла, а меня внезапно озарило. Но мне не хочется говорить об этом. Пошли скорее домой, Бруно. Мне нужно отвезти Стефана в школу.
Она двинулась было дальше, но Бруно остановил ее.
– Горе тебе, если ты сейчас же не скажешь мне все.
Она:
– Горе тебе, если я скажу.
И тут же рассмеялась своим словам. Они долго смотрели в глаза друг другу, вначале не слишком-то серьезно, потом нервно, испуганно и наконец очень спокойно.
Бруно:
– Так, а теперь говори.
Она:
– Меня внезапно озарило. – Ей и от этого слова стало смешно. – Ты от меня уйдешь, ты оставишь меня одну. Да, вот оно: уходи, Бруно. Оставь меня одну.
Немного погодя Бруно медленно кивнул, приподнял руку и спросил:
– Навсегда?
Она:
– Не знаю. Но ты уйдешь и оставишь меня одну.
Они помолчали.
Бруно улыбнулся и сказал:
– Ну, сейчас я, во всяком случае, вернусь и выпью в отеле чашку горячего кофе. А вечером зайду за своими вещами.