Русалка

Насколько Амелия помнила своё первое превращение, чудесного в этом было мало. Она ни словом не обмолвилась о пронизывающем холоде и том потрясении, когда рухнула наземь, не удержавшись на новоявленных ногах, но на мгновение поддалась очарованию его речей, представила сияющие детские глазёнки, взирающие на чудо – русалку.

Потом она вспомнила, как боялся за неё Джек, как старательно они оберегали её тайну. А ещё представила, как окажется в центре всеобщего внимания. Она будет не зрительницей, купившей билет на представление, а гвоздём программы.

– Вашими бы устами да мёд пить, мистер Лайман. Вот только ума не приложу, при чём здесь я, тем более, если вы не верите в сказки?

– Все дело в том, что все эти сказки сочинялись именно про вас, – сказал он. – Если мистер Барнум выдаст за русалку кого-нибудь другого, нас сию же минуту разоблачат. Найдется репортер, который пронюхает, что «Кристиана, чудо семи морей» – на самом деле Берта Каммингс из захолустья в Коннектикуте. Тут и сказочке конец. Но если русалкой будете вы, и любопытный репортёр проследит ваши истоки, что он обнаружит?

– Да ту же самую историю, что привела к моему порогу вас, – ответила Амелия.

В его словах был резон, но признавать этого Амелия не собиралась. Ей не хотелось оставлять ему ни малейшей надежды.

– Сожалею, мистер Лайман, что ради этого вам пришлось проделать столь долгий путь из Нью-Йорка, но я не собираюсь покидать свой дом. Боюсь, придётся вам всё-таки подыскать какую-нибудь Берту из захолустья, – твёрдо ответила она, давая понять, что дальнейшие препирательства, мольбы и уговоры бесполезны, и ему пора откланяться.

Он поднялся и сдержанно молвил:

– Прошу прощения за беспокойство.

Она кивнула. Теперь, когда он уходит, можно быть великодушной. Он поднял чемодан и замешкался у двери. Пока они пили чай, наступила ночь. Он стоял с настолько растерянным видом, что было понятно без слов: «Как же добраться до города?»

Ему нельзя остаться в хижине. От злых языков Амелию спасало только положение добропорядочной вдовы. Малейшая тень подозрения могла всё разрушить.

– К западу отсюда, – указала она вглубь побережья, что простиралось за хижиной, – проходит дорога. В эту пору рыбаки как раз направляются в деревню пропустить по кружке пива, некоторые на повозках, и наверняка с удовольствием вас подвезут за пару монет.

Он все никак не решался.

– Тут так темно, хоть глаз выколи.

– Скоро луна взойдёт, – подбодрила она, распахивая дверь.

И правда, на горизонте уже показался серебристый краешек луны, и скоро все окрестности озарятся её холодным светом. Амелию потянуло окунуться в океанские воды, исчезнуть среди волн, а потом выскочить над поверхностью, купаясь в лунном сиянии.

Амелия проводила Леви Лаймана со двора до едва заметной тропинки, что вела к дороге. Ничего, скоро развиднеется, вот только луна взойдёт повыше.

– Прощайте, мистер Лайман, – твердо сказала она.

Хочешь не хочешь, а уходить придётся.

– Прощайте, миссис Дуглас, – ответил он, приподняв шляпу.

На этом она развернулась и пошла прочь, ни разу не оглянувшись, чтобы проверить, что он станет делать. Вполне возможно, скрючится прямо на снегу, а поутру обнаружится окоченелый труп с остекленевшими глазами.

У самого порога хижины Амелия замерла и прислушалась к удаляющимся шагам по хрустящему снегу. «Вот и славно», – подумала она. Всё складывалось удачно – он уходил.

Она захлопнула за собой дверь, стараясь отрешиться от путаницы бередящих душу мыслей, разбуженных появлением незнакомца.

Нью-Йорк. Он приехал из Нью-Йорка, города, где обитают много сотен жителей. В такой толчее легко затеряться, и никто тебя не узнает. Можно представиться кем угодно, и никто ничего не заподозрит, и больше не будет никаких сплетен про пляски с дьяволом или купание при луне.

А как было бы здорово увидеть что-то новое, пообщаться с новыми людьми! Разве не мечтала она повидать все чудеса, что есть на суше? Наверняка и в Нью-Йорке есть на что поглядеть.

(«А как же море? Как ты вернёшься в море?»)

О Нью-Йорке Амелия знала только то, что он огромен, но рассудила, что там наверняка должны быть порты. Лавочники часто упоминали о кораблях, что приходят из Нью-Йорка в Бостон. А раз в городе есть корабли, значит и океан найдётся когда угодно.

(«А как же Джек? Если ты уедешь, не дождавшись Джека, как же он тебя найдёт, когда вернётся?»)

При этой мысли, шевельнувшейся в глубине души, она даже ахнула от боли, которая, казалось, давно забылась.

«Он не вернётся. Он не вернётся».

– Он не вернётся, – повторила она вслух, и эти слова осели в пустых углах, разогнав пыль.

– Он не вернётся, – снова сказала она, и слова забрались в её холодную одинокую постель и затаились под подушкой.

– Он не вернётся, – повторила она.

На третий раз разразился шторм, рухнули чары, что заставляли её всматриваться со скалы в морскую даль в надежде наконец увидеть своего ненаглядного.

Эту тайну она хранила глубоко в сердце, желание никогда не произносила вслух, ибо волшебство можно разрушить одним словом.

Но вот эти слова прозвучали, волшебство обернулось проклятием, и её желание утонет в навернувшихся слезах. Он не вернётся. Он никогда, никогда к ней не вернётся.

Она рухнула на четвереньки, задыхаясь, царапая ногтями грубо отёсанные половицы.

Потом поднялась, распахнула дверь и растворилась во тьме. Теперь муки мог облегчить только жестокий океан, сердце продолжало биться только благодаря ему, хоть он и пытался её сокрушить тяжким бременем горя.

Глава третья

Наутро Леви Лайман навсегда покинул деревню.

На сей раз нанять повозку не составило труда – все как один стали необычайно любезны, лишь бы поскорее его спровадить.

Прошлой ночью ему посчастливилось встретить по дороге угрюмого местного жителя на повозке, запряжённой старой клячей. Лошадёнка плелась как улитка, повозку потряхивало на каждом бугорке и впадине, но Леви уже ничего не замечал, наконец дав отдых отбитым саквояжем ногам и стёртым ступням.

Возница, у которого, казалось, каждое слово было на вес золота, поведал Леви, что о еде и ночлеге можно попросить в «Молодом гусе», в чём тот сильно усомнился, ибо как раз там накануне получил от ворот поворот.

Однако, войдя следом за возницей с каменным лицом и выдержав несколько хмурых взглядов от посетителей, он обнаружил, что, словно по волшебству, деньги вновь обрели силу. Должно быть, оттого, что он упомянул о намерении утром покинуть эти места, хозяин стал гораздо радушнее.

Утром перед трактиром появился ещё один местный житель на повозке, запряжённой парой добрых лошадей. По дороге до ближайшего городка Леви несколько раз пытался завязать с ним разговор, но этот малый, похоже, не был расположен к беседам, и ничего кроме многозначительного «угу» из него вытянуть не удалось. Впрочем, он с большой охотой принял вознаграждение в полдоллара за свои услуги.

В том городе Леви умудрился достать билет на поезд до Бостона, так и не взяв в толк, почему Барнум сразу не отправил его тем же способом, а заставил мучиться в море.

Леви не задумывался о неудаче, – хотя знал, что Барнум будет ворчать о зря потраченных деньгах – он мечтал добраться до городка побольше, где найдется кровать поудобнее, да жители поприветливей.

Леви от природы был человеком доброжелательным, отчасти поэтому Барнум его отправлял, как он сам выражался, «окучивать клиента». Но холодный приём в «Русалочьей деревне», как окрестил её Леви, был способен остудить даже самую пылкую натуру.

Что касается самой женщины – ну, жаль, конечно, что она не заинтересовалась предложением. Она красива, бесспорно, но красавиц можно найти повсюду. А вот чего не подделать, так это её необычность, что-то чуждое, неземное.

Наверное, всё дело в глазах. Не просто цвет, а что-то особенное во взгляде, отчего сразу ясно – эти глаза повидали такое, что недоступно человеческому взору. Ничего удивительного в том, что её считали русалкой. Как жаль, что она не согласилась сыграть эту роль для мистера Барнума. Ну они что-нибудь да придумают. Пожалуй, если обставить дело как следует, сойдёт и чучело, привезенное Мозесом Кимболом.