Призрак графа Шереметева

Парень замер в нерешительности на последней ступени, с одной стороны ему нужно было идти к классу, с другой, плач уже перешел в тихий скулеж, а нерадивой мамаши, чей сын рыдал в соседнем зале, не наблюдалось. Перед парнем встал непростой выбор: пойти слушать тягучее завывание скрипки или попробовать утешить малыша. Оба занятия не сулили удовольствий. На одной чаше весов оказались помощь ребенку, на другой – заунывное сидение в одном, пусть и просторном, зале с Лидой и Нютой, перевесила помощь.

Паша решительно зашагал на звуки детских страданий.

Двери, за которыми раздавались всхлипы, оказались тяжелыми. Пришлось приложить максимум усилий, чтобы они бесшумно отворились и пропустили парня в темный зал, увешанный картинами. Из позолоченных рам в темноту величественно взирали солидные мужчины и загадочные женщины. В центре стоял черный рояль, на котором горела одинокая свеча в простом подсвечнике в форме блюдца. Вокруг все как будто пропиталось вязким запахом расплавленного воска. Рядом с изящным инструментом на черном табурете с витиеватыми ножками сидел кудрявый малыш лет шести. Пухлыми ручками он тер нос и глаза. Кожа мальчика была не просто бледной, она имела синюшный оттенок, как у залежалой курицы.

– Малыш, что случилось? Почему ты здесь совсем один и плачешь? – спросил Паша.

– Меня зовут Митя. Мой батюшка сегодня умер.

«Вот я влип!» – подумал Паша. Одно дело утешать ребенка, когда у него что-то болит или потерялось, или он сам потерялся. Пашка никогда не сталкивался со смертью и не знал, что можно сказать в такой ситуации.

– А где твоя мама? Давай, я отведу тебя к ней, – нашёлся парень. Он был горд собой: не растерялся, и возможно даже сможет помочь этому темноволосому несчастному ангелочку. Митя сидел, поджав под себя ноги, прилежно сложив ручки на бежевых штанишках, и нервно теребил край своей белоснежной рубашки. Почему-то после простого Пашкиного вопроса ребёнок почти перестал всхлипывать и уставился на собеседника, практически перестав моргать.

Паша отметил про себя, что губы и глаза малыша распухли от слез, но они по-прежнему оставались бледными, не покраснев ни на полтона.

– Матушка умерла на двадцатый день после моего рождения, – после длительной паузы ответил Митя, – Она была актрисой, и у неё был волшебный голос. Батюшка не раз говорил, что слышит его в коридорах этого дома даже после её смерти. И я тоже слышу. Она поет мне колыбельные по вечерам.

Доверительный рассказ ребёнка окончательно выбил Пашку из колеи. Перед ним сидел очаровательный шестилетний круглый сирота, у которого случаются слуховые галлюцинации, и, по всей видимости, это наследственное.

«Но хорошо то, что он перестал плакать», – тут же подбодрил себя парень.

Малыш продолжил смотреть на неожиданного собеседника своими огромными серыми глазенками. Он как будто просил о помощи, но что делать Пашка не знал.

Тут Митя осторожно слез с табурета и побежал к двери, неприметно затерявшейся в стене напротив большого окна. Мальчик оказался босым. Паша постоял несколько секунд в растерянности, а потом последовал за ребёнком. Зачем, он и сам не понимал.

Паша выбежал из зала, впереди мелькал еле уловимый силуэт Мити, в какой-то момент парню показалось, что малыш, бегущий впереди, растворяется в окружающем полумраке. Но шлепанье босых ног по старинному паркету, и белая рубашка мальчика помогали Паше не отставать. Митя взбежал по совсем непарадной лестнице на третий этаж, как маленький ураган, пронесся по узкому коридору и скрылся за простой светлой дверью.

Паша, не раздумывая, вбежал следом и чуть не столкнулся со своим ровесником. Выглядел тот как-то странно: взлохмаченные темно-русые волосы и черные брюки были вполне типичны для подростка, а вот рубашка на незнакомом парне была явно позаимствована им у прадедушки или у театрального костюмера. Больше всего в глаза Пашке бросилась осанка незнакомца. Они стояли друг напротив друга, два шестнадцатилетних парнишки примерно одного роста и телосложения, но Паша со своей сутулой спиной и понурыми плечами сам себе показался ничтожеством рядом с этим вытянутым в струну юношей. Незнакомец держал спину так прямо, будто проглотил шпагу и теперь боялся лишний раз пошевелиться, чтобы шпага не пронзила насквозь его кишки.

Паше незнакомец показался невероятным гордецом.

– Что вы делаете в моей комнате, сударь? И куда так спешите?

Паша осторожно осмотрелся. Он явно оказался в чьей-то спальне, потому что кроме кровати здесь почти не было другой мебели. В комнате сильно пахло пылью и едва уловимо – протухшими яйцами. По светлым стенам без картин и прочих украшений бегали жутковатые тени, все из-за игры лунного света в ветвях голых деревьев за окном. Пронзительно завывающий ветер успел разогнать тучи, и почти полная луна легко справлялась с освещением небольшого пространства, может быть, поэтому здесь не горело даже маленькой свечки. Мити нигде не было видно.

– Простите за беспокойство. Я искал Митю, – извинился Паша.

– Вы его нашли. Позвольте представиться – граф Дмитрий Николаевич Шереметев.

**

– С кем имею честь? – с подозрением рассматривая десятиклассника поинтересовался юноша, только что назвавшийся графом.

– Павел, – представился на автомате парень. Он несколько раз моргнул, пытаясь собраться с мыслями и обреченно подумал: «Кто-то из нас сошёл с ума». Но присмотревшись, окончательно пал духом, потому что его ровесник был белее свежевыпавшего снега, под глазами его залегли глубокие тени, и он светился так, как если бы лунный свет проходил сквозь его тело.

«Да ведь это же сын того графа, что женился на крепостной!» – неожиданно даже для себя вспомнил Пашка.

– Так что вам угодно, сударь? – спросил юный граф.

– Простите, я, кажется, ошибся, – промямлил парень, отступая к двери.

Дмитрий нахмурился, у Паши похолодело всё внутри, сердить призрака ему не хотелось.

– И всё же извольте рассказать о цели ваших поисков, а я уж сам решу, ошиблись вы или нет!

– Я искал не Вас, а мальчика лет шести, Митю, у него умер отец, и он плакал. Я хотел убедиться, что он в порядке, – выпалил Паша, от страха у него отказался работать мозг, и он не смог придумать ничего вразумительного, поэтому сказал правду.

Повзрослевший Митя нахмурился.

– Это какой-то очередной розыгрыш? Кто подослал вас сударь? Кого мне вызвать на дуэль? – сквозь зубы практически прорычал Дмитрий Николаевич.

– Нет-нет, меня никто не посылал, я, кажется, заблудился… – окончательно растерялся Паша.

– Уходите, – тихо сказал граф и отвернулся к окну. Пашка с удивлением заметил, как плечи Дмитрия Николаевича опустились и вздрогнули, будто их хозяин пытается сдержать рыдания.

– С Вами всё в порядке? – растеряно глядя на светящуюся фигуру спросил Паша. Ему в этот момент стало трудно дышать. Воздух вокруг стал вязким и сырым, так что двигаться стало практически невозможно, а на сердце заскребли все кошки Петербурга разом. Парень тут же пожалел, что полез с расспросами к приведению.

– Подите прочь, я сказал!!! – заорал юный граф, резко развернувшись к Паше, черты его лица заострились, брови сомкнулись у переносицы, глаза сверкнули нечеловеческим огнём. За окном перепуганные вороны громко захлопали крыльями, закаркали и разлетелись в разные стороны. В вязкой тишине комнаты их скрипучий гомон прозвучал громче грома, сердце Паши затрепетало быстрее крыльев этих вестниц смерти.

Парень пошатнулся, у него закружилась голова, и перехватило дыхание. Призрак это заметил и тут же взял себя в руки, в буквальном смысле, обхватил своими изящными ладонями себя за плечи и глухим, будто из могилы голосом, проговорил:

– Простите, сударь, кажется, я напугал вас. Обычно я веду себя предельно сдержанно. Привык на оскорбления и шуточки отвечать улыбкой. После смерти батюшки, я был совершенно одиноким ребёнком. Родня отца видела во мне сына крепостной, они презирали меня за то, что мой отец пренебрег их мнением, их представлениями о жизни, пошёл ради своей любви наперекор обществу, друзьям, и эти же люди не давали мне общаться с моими родными по материнской линии, считая их недостойными общества графа. Я жил сам по себе, без любви и заботы близких. Да еще и под постоянным градом насмешек. Иногда мне казалось, что моя жизнь никому не нужна и не имеет смысла, а зачем тогда мучится, не лучше ли порадовать надменную родню своим уходом. Не знаю, что бы со мной стало, если бы не император. Он был добр ко мне еще до моего рождения, дал согласие на брак моих родителей, так что благодаря ему я сейчас граф, а не очередной господский байстрюк. И он же дал мне хороший совет: улыбаться всем с надменной благожелательностью и не замечать насмешек. Я последовал императорскому совету. Вечерами мне порой кажется, что улыбка навсегда приклеилась к моему лицу. Но жить действительно стало проще: наглецы перестали видеть во мне ранимого мальчишку и спрятали свои ядовитые жала. Если они и продолжают источать свой яд, то уже за моей спиной, и меня это не задевает.