Архивариус

Тяжёлый княжеский кулак громыхнул по столу так, что диковинная бутыль, подпрыгнув, неминуемо свалилась бы со стола на пол, но Капитон вовремя руки подставил, подхватил.

– Князь-батюшка, да ты только вели! Мы ж за тебя все как один поляжем!

– Поляжем… – сумрачно повторил князь, налил себе ещё, выпил. – Мне мои люди живыми нужны! А с нашими врагами пусть нечистая сила борется.

Услыхав такое, Кусай дёрнулся креститься. Хотел незаметно под столом крёстное знамение на себя наложить, но остановил руку под взором Василия Кривого.

– За этим тебя и позвал сюда. Ты вот что. Собирайся и завтра же с утра скачи к Мурому. Там в лесах бабка живёт одна… Имени её никто не знает. Разыщешь её…

– Зачем? – дрогнул побелевшими губами Капитон.

– А затем, – князь приблизил своё лицо к нему так, что стал отчётливо виден каждый волос в его бороде, – затем, что знает она слова особые, и ежели слова эти вслух произнести, любая вещь служить тебе станет как живая. Чуешь?

Капитон, не мигая, смотрел ему в глаза, видел там себя и ещё чёрт знает что.

Внезапно огонь почти догоревшей свечи ярко вспыхнул. Он сумел дотянуться до слишком приблизившейся к нему княжеской бороды, цепко ухватился за неё и пошёл гулять, разгораясь и весело треща.

Василий Кривой взревел, откинулся назад и стал тяжело валиться через скамью на пол. Сразу едко запахло палёной шерстью. Кусай, одним прыжком перелетев стол, ринулся к князю и накрыл его голову собой.

Князь, придя в себя от первого испуга, вдруг с силой оттолкнул слугу и теперь стоял под лампадой в зыбком её свете.

Разметавшиеся в беспорядке волосы, полуобгоревшая, торчащая клочьями борода, дикие остановившиеся глаза придавали ему вид какого-то страшного существа, непонятно как оказавшегося здесь.

– Князь-батюшка… – заикаясь от страха, Капитон попятился от него. – Ты живой ли?

Но тот молчал, и лишь где-то в груди у него что-то тяжело клокотало. Кусай тоскливо повёл глазами, соображая, не кинуться ли ему бежать отсюда, как вдруг князь хрипло засмеялся:

– А ведь это бабка муромская бороду мне подпалила. Знать, правду про неё люди говорят. А борода, – он зажал остатки её в кулак, поморщился, – заново отрастёт. Была бы голова на плечах.

Князь посмотрел на готовое вот-вот потухнуть пламя свечи, усмехнулся:

– Слаб огонёк, плюнь на него – и нету! А ведь угадал время, подобрался ко мне незаметным и сразу страшен стал. Вот и я так же с врагами своими…

Внезапно под княжеским сапогом что-то хрустнуло. Глянув вниз, он увидел остатки разлившегося вина, напоминавшие сейчас кровавую лужу. Острыми краями поблёскивали в ней осколки разбитой бутылки.

Откинув носком сапога в сторону отколотое горлышко, князь нагнулся, поднял лавку, сел на неё.

Капитон всё это время стоял, замерев, боясь неверным движением обратить на себя княжий гнев. Но тот после случившегося вдруг обмяк, стал задумчив, сидел и неподвижно глядел перед собой.

– А может это знак мне был? Предостережение какое?

Он опять надолго замолчал, а когда заговорил, голос его был твёрд.

– Приказа своего не отменяю. Скачи к Мурому, найди старуху, узнай слова.

Погасла свеча, растворился дым, окутало всё мраком. Вышел Капитон на ощупь, прикрыл за собой дверь и, перекрестившись, заторопился прочь, стараясь не стучать каблуками своих сапог.

Глава 4. Ночной визит

Архивариус принюхался. Пахло свежей краской, мастикой, электропроводкой, новыми ботинками Евгения, пахло даже бутербродами работавшего здесь неделю назад маляра, но Святополк Антонович ловил носом что-то совершенно иное, и, судя по разочарованному его виду, ловил напрасно.

Пробурчав что-то себе под нос, он сунул руку в карман халата и вытащил оттуда большой фонарь. Это был старый немецкий фонарь, ещё недавно бывший музейным экспонатом.

Фонарь этот, авантюрный по своему складу, давно уставший от вынужденного безделья, однажды, выбрав подходящий момент, скатился прямо под ноги зашедшему в музей Святополку Антоновичу. Архивариус, в силу своей профессии питающий слабость к старинным вещам, не удержался и прихватил его с собой.

– Ну-те-с, посмотрим, – с нетерпением в голосе сказал Закавыка и включил фонарь. Тот затрепетал от радости и выдал упругий луч света, который острым ножом вспорол темноту и упёрся в стену ярким пятном.

Стены были обтянуты плотной тканью с изображением растительного мира, и в пятне света оказались резеда и колокольчик. Прижавшись друг к другу, они переплелись между собой стебельками и листочками, и, казалось, слегка дрожали от испуга, выхваченные из темноты таким бесцеремонным образом. Все в комнате затаились.

Архивариус достал из кармана маленький молоточек, и, мягко ступая, подошёл к стене. Постояв некоторое время в раздумье, он опустился на колени и начал потихоньку простукивать стену, для верности прикладываясь к ней ухом.

– Кандидат исторических наук… Кандидат наук… Чтобы сохранить бумагу, её прячут в сухом надёжном месте, – бормотал Святополк Антонович в перерывах между ударами. – А если бумага, к тому же, представляет собой особый интерес, её стараются спрятать как можно дальше и незаметнее.

Обследовав таким образом все стены и ничего не обнаружив, архивариус распластался на полу. Он достал из халата большую лупу и принялся самым тщательным образом изучать каждую дощечку паркета.

– Она где-то здесь… Я чую… Фрагонара, четыре… Правая сторона…

Луна давно уже перекатилась на другую сторону дома, а Святополк Антонович, оттопырив тощий зад, всё продолжал ползать, елозя по паркету фонарным лучом. Наконец, осмотрев каждый сантиметр пола, он встал и с трудом разогнул спину.

– Ничего, ничего… Я терпеливый… Вот я вас всех!

А потом он выключил фонарь. Из окон стало видно, как небо на востоке слегка посветлело, словно неведомый художник добавил на небесный холст немного бирюзы. Ночь заканчивалась.

– Помещение из двух комнат, минус стены и пол. Остаются потолок, окна, люстры и…

Тут сиреневые глаза архивариуса остановились на Голландской Печи. Несколько мгновений он смотрел на неё, потом снова включил фонарь и стал пристально рассматривать её со всех сторон. Лицо у Святополка Антоновича при этом было весьма заинтересованным.

– Любопытно… – протянул он и, открыв заслонку, просунул руку глубоко внутрь печи.

Несколько минут архивариус производил ею какие-то движения в печном дымоходе, и по нему было видно, как он старается что-то ухватить там, но у него этого не получается.

– Там что-то есть…. Определённо, что-то есть…. Чёрт, немного не хватает! – натужным голосом произнёс он с досадой, и с трудом вытащил руку обратно. Она была чёрной от копоти.

Несмотря на неудачу, архивариус был доволен. Он что-то бормотал, притоптывал ногами от возбуждения и даже начал насвистывать марш из «Аиды».

Где-то в отдалении прогромыхал первый трамвай. Было слышно, как в соседнем дворе, разминаясь, несколько раз махнул метлой по асфальту дворник.

Святополк Антонович Закавыка замер, потом торопливо вытащил из кармана штанов большую луковицу часов на цепочке. Это был очень древний хронометр с желтоватым от давности циферблатом и треснутым стеклом. Увидев, сколько уже времени, архивариус охнул и поспешил к дверям.

Прежде чем выйти, он ещё раз обернулся и посмотрел на голландскую печь, погрозив ей при этом пальцем, после чего вышел. Всунув ключ в замочную скважину, он попытался его повернуть, но не тут-то было. Замок не закрывался.

Закавыке хватило двух секунд, чтобы понять, в чём тут дело. Дверной замок пожертвовал собой и сломался сам, добровольно, почувствовав в ночном госте какую-то угрозу и опасность. Святополк Антонович отчётливо слышал, как тот злорадно скрежетал сломанным запорным устройством.

Архивариус поморщился. Ему совсем не хотелось, чтобы его проникновение сюда было кем-то замечено, но из-за этого упрямого замка теперь могут возникнуть подозрения…