Дискрет

— Этого, разумеется, допустить никак нельзя, но что я могу поделать: я ведь пустота. Вот пусть звёзды, они плотные и горячие!

— Без нас! Других полно!

— Всякая сингулярнбость будет тут…

— От сингулярности слышу!

— Мы так проспорим до коллапса вселенной!

— Но послушайте…

— А чё я, чё я сразу-то?!

И только космос так ничего и не сказал. И даже не потому, что был очень воспитанным, просто он уважал жизнь и был совсем не против ей принадлежать.

24. Кое-что неизменное

— Думаю, черненькая тебе понравится. Доброе утро, кстати.

Я всегда встаю раньше Второго. Это удобно, можно самому выбрать завтрак. Хотя он, конечно, оспорит мой выбор — он всегда по утрам не в духе и спорит просто так, даже когда не прав.

— Утро добрым не бывает. А чего это как черненькая — так сразу мне? Я что — рыжий, что ли?! Блондиночка-то куда аппетитнее выглядит! Типа себе, как ранней пташке — самый лакомый кусочек, так что ли?!

Ну вот. Что и требовалось.

— Потому что ты любишь мозги, промаринованные интеллектом, а я нет. Блондинка тебе покажется пресной — она глупа, как ее уронили, так и сидит, я уже полчаса за ними наблюдаю, с самой доставки. А черненькая все время пытается удрать. К тому же… я сейчас рыкну — сам посмотришь.

Утробный рев прокатился по каменным стенам, пол камеры дрогнул, ловчая мембрана выгнулась и затрепетала, словно готовая лопнуть. Пухленькая блондинка зарыдала, словно по сигналу. Слезы градинами катились из огромных круглых глаз, открытый рот усиливал сходство с удивительно глупой рыбой. Жилистая брюнетка, до этого усердно пытавшаяся подцепить край мембраны острой шпилькой отбросила ярко красную туфлю, вжалась спиной в угол и оттуда заверещала:

— Только не меня! Жрите ее! Она толстая! Она вкуснее!!!

Мой напарник приятно удивлен.

— О… а ты прав, она мне нравится! Обожаю потрошить эгоистов. У нее наверняка восхитительно гнилое нутро, да с перчиком, да со стервозинкой!

Похоже, проснулся. К обеду войдет в форму и мы с ним хорошенько поспорим при дележке. Зато ужин выбирает он, вечером я клюю носом и почти не чувствую вкуса, вечером мне все равно, лишь бы побыстрее.

Тем временем брюнетка пинает блондинку ближе к мембране — наверное, думает, что мы за ней. Второй облизывается:

— Чего мы ждем? Я жрать хочу как сто драконов!

Уточняю:

— Блондинка мне?

— Забирай свою бледную немочь, терпеть не могу тупую преснятину!

Сердце брюнетки было твердым и сладким, как карамелька. Я не люблю сладкое, а Второй хрустел радостно и чавкал потрошками. Я же смаковал суфле девственно чистого мозга блондинки, не испорченного ни единой морщинкой, инфантилизм добавлял нежности, глупость и лень — воздушности. Вот уж не думал, что анекдоты настолько правдивы, действительно, редкая дура… была.

Потом, когда насмерть перепуганные девушки убегали — такие милые и няшно-кавайные, трогательно держащиеся за руки и поддерживающие друг друга на скользких валунах горной тропы — мы смотрели им вслед с сытым умилением, и Второго опять потянуло на лирику:

— Как ты думаешь, наша миссия выполнима?

Пожимаю плечом:

— Спроси у создателей.

— Но даже если и так, и когда-нибудь количество перейдет в качество, естественный отбор сработает и в людях совсем не останется скверны — что тогда будет с нами? Мы же просто сдохнем! от голода!

Снова пожимаю плечом:

— Зачем так пессимистично?.Я предпочитаю верить в лучшее. О, смотри, на обед сегодня чирлидерши. Кого выбираешь?

25. Сопромат жести

Велик и ужасен профессор физтеха Кайсан Аланбекович, когда мощным ледоколом идет он по фарватеру универского коридора или с высоты кафедры громит нерадивых, воздев к потолку аудитории карающую длань:

— Учите царицу наук, жалкие ничтожные люди! Учите, или не будет вам в жизни счастья!

Его жилет безукоризнен, познания чудовищны, язык остр и ядовит, бритая макушка ослепительна, ехидные реплики доводят студентов до дрожи. Но куда страшнее профессорское молчание, когда смотрит он с жалостью и только вздыхает — ибо о чем можно говорить с человеком, не способным вычислить площадь поверхности оксонододекаэдра по заданной длине грани?

О бесстрашии и неуязвимости профессора ходят легенды, не пугает его ни разнос декана, ни зазубренный орочий меч. Одинаково элегантно и уместно выглядит он как в стенах родного вуза, облаченный в итальянский пиджак с искрой и затейливой вязью китайских иероглифов, так и в относительно диких лесах, полных безусловно диких орков и не менее диких эльфов, облаченный в кирасу с затейливой вязью чеканки.

Доспех на Игру мастер Сан делает собственноручно, ибо только таков путь истинного мастера. Из любого подручного материала, в ход идут выпотрошенные волейбольные мячи, брошенные туристами мангалы или куски водосточных труб. Мелькает в огромных пальцах молоточек, ползет из-под чекана спиральное кружево узора. А если кто из новичков позволит себе хихикнуть — жестянка же! какая с нее защита? так, бутафория, да и невместно мастеру столь высокого ранга заниматься таким баловством — то ничего не ответит мастер Сан, только посмотрит сочувственно. Ибо лишь искреннего сочувствия достоин человек, не способный сложить два и два в шестнадцатой степени.

— Учите матчасть, идиоты! Учите! Может, сойдете за умных.

Велик и страшен мастер во время батальных сцен, когда непоколебимым утесом возвышается он над полем боя, скрестив на мощной груди не менее мощные руки. Махать мечом мастер Сан почитает ниже своего достоинства — и других идиотов полно. Но доспехами не пренебрегает никогда — ибо хотя дураков вокруг и полно, но зачем же уподобляться одному из них?

И когда при виде монументально неподвижной фигуры профессора, о которую, как об утес, разбиваются волны сражающихся, очередному эльфу или троллю, одуревшему от адреналина почти настоящей битвы, вдруг ударяет в голову то, что обычно туда ударять не должно, и, вспомнив о незаслуженном зачетном неуде, наносит он своим почти настоящим мечом совсем настоящий удар — ничего не говорит ему профессор. Смотрит только чуть снисходительно да кривит губы в саркастической ухмылке. Ибо о чем можно говорить с человеком, неспособным вычислить по двум точкам угол поворота системы координат?

И лишь потом, после боя фиксируя оппонентам многочисленные треснутые ребра и сломанные ключицы, ругается мастер Сан по-черному:

— Учите сопромат, идиоты! Учите! И не ленитесь пробивать на доспехах ребра жесткости, а то не будет вам в жизни счастья. Да и самой жизни, возможно, тоже.

Ибо уверен мастер Сан, что хотя сопротивление студенческого материала и стремится к бесконечности, но все-таки ей не равно. А значит, есть надежда.

26. Творцы и боги

«Учреждение по отправлению религиозных потребностей приветствует вас! Выберите цель визита».

Арон почесал бороду и ткнул узловатым пальцем в окошко «помощь/прошение». На «Выберите суть прошения», подумав, нажал «разрешение имущественного спора в пользу просителя». Конечно, больше всего ему хотелось справедливости, но боги иногда очень своеобразно ее толковали. Лучше не рисковать.

А вот следующая надпись озадачила уже всерьез.

— Вам что-нибудь подсказать? — поинтересовался улыбчивый бритоголовый монах.

Монах был правильный, уважающий традиции, с вытатуированными на бритом черепе пейсами и полумесяцем, с серебряным крестиком на голой груди, спиралью Бау-Ти на плече и глазом Будды на лбу, зубами Бога Акулы в ушах и массой других атрибутов и знаков, чью принадлежность Арон опознать не мог, но благоговел.

— Да вот, эта… За справедливостью мы, — откликнулся Арон с облегчением. Монах человек знающий, он поможет, и не надо выбирать самому. — То есть ну чтобы эти гады отступились от нашей половинки кладовки! Наша ведь, испокон, а они… я мальцом был, когда они въехали, и началось. Стиралку свою воткнули… Полвека судимся. Я деньжат подсобрал и решился вот… чтобы сотворили, значит, божественную справедливость. А тут вот…