Страница 59 из 73
Это известие не столько испугало, сколько необычайно возбудило Ларису; она как никогда ощутила свою нужность. Энергичная женщина делала все возможное и невозможное, чтобы вернуть мужа в Россию. Соглашение об обмене заложниками было достигнуто только к 20 апреля. Во многом благодаря нажиму Ларисы 27 мая в Белоострове состоялся обмен «первого лорда российского адмиралтейства» на 17 английских офицеров.
«Безмерная радость охватила меня, когда после пяти месяцев плена я снова вернулся в Социалистическое Отечество», — вспоминал Раскольников. Когда много лет спустя он основал «Библиотеку приключений», был напечатан его рассказ «В плену у англичан». Рассказ остросюжетный, в нем повествуется о человеке, ставшем заложником за взятых в плен английских морских офицеров. Пленник нес ответственность как за всех, так и за каждого офицера в отдельности. Это ложилось на него тяжелым моральным грузом. Автор говорит о неудобном проживании в камере-одиночке, о редких допросах; но в рассказе не описаны его переживания — ведь сначала он не мог исключить, что его расстреляют.
Четвертого июня Лариса была освобождена от должности когенмора и уехала с мужем на Волгу, в Царицын. В июне 1919 года она сообщала домой: «мы с Федей бесконечно счастливы, это не случайная вспышка «добрых» чувств, но неизменная прямая. Англия сделала из него мужчину…»
В июне-июле 1919 года Раскольников был назначен командующим Астрахано-Каспийской флотилией. Он участвовал в боях под Царицыном, Черным Яром, в обороне Астрахани. После взятия Баку и провозглашения советской власти в Азербайджане он — командующий морскими силами Каспийского моря, затем командующий Азербайджанским флотом. Под его руководством взят форт Александровский и осажден самый крупный иранский порт в Каспийском море Энзели — база военного флота белогвардейцев. Однако попытка «экспорта социализма» в Иран морским десантом под его командованием окончилась неудачно: жители Энзели самозваных «освободителей» не поддержали. Тем не менее, Троцкий наградил Раскольникова вторым Орденом Красного Знамени.
Супруга командующего — всегда рядом, практически принося себя в жертву. В походе на Каспии Лариса получила тропическую лихорадку, от которой страдала всю оставшуюся жизнь.
Адмирал И.С. Исаков, очень осторожный в оценке персоналий, в своих каспийских дневниках весьма нелестно отзывается о флотоводческих талантах Раскольникова — на грани безграмотности. А уж после Энзели не удержался и рассказал, как тот присвоил себе всю славу успешных действий не только флотилии, но и удачных стрельб и маневров отдельных кораблей. Эту легенду поддерживал в советской прессе пиар от Рейснер.
После возвращения блистательная Лариса оказалась вдалеке от эпицентра главных стремлений и интересов Раскольникова. Отношения супругов опять дали трещину. Лариса признавалась в письме родителям, что не может разделять его увлечения историей партии; ей недостает его внимания. Каждый день давал повод для раздражения. По словам Федора Федоровича, Лариса была очень ревнива.
Однако сама она далеко не вела жизнь затворницы.
Жорж Иванов рассказывал, что «встретил на Невском двадцатидвухлетнюю красивую, надушенную и разряженную Ларису и услышал от нее: — Приходите к нам в Адмиралтейство, главный подъезд. Ведь я — очаровательная улыбка — «коморси». Я не удивлен. А «коморси» значило: «командующий морскими силами». Серые глаза блестят, подкрашенные губы улыбаются — «комарси»… И я не удивился почти. — Шубка голубая, платье сиреневое, лайковая перчатка благоухает герленовским «Фоль Арома». И вот теперь эта женщина — «комарси» — может сейчас же распорядиться, чтобы Балтийский флот шел бомбардировать Финляндию. Что ж, дело житейское. В то время мало чему удивлялись».
Однако Лариса несколько преувеличила свою значимость. На самом деле она занимала должность, принятую в советском ВМФ в 20-е годы, которая официально называлась так: заместитель комиссара по морским делам, сокращенно — «замком по морде».
Кронштадтский мятеж
В отдельно взятой семье Раскольниковых не было гармонии, но и молодая советская республика испытывала серьезные трудности. Особенно тяжелое положение сложилось в крупных промышленных центрах, прежде всего в Москве и Петрограде. Население откровенно голодало. Интеллигенция потянулась на юг. Так, бывший властитель умов Вячеслав Иванов перебрался в Баку, куда стремились из столиц «профессора, не желавшие под разнообразными наименованиями дисциплин преподавать единоспасающий марксизм». Правительство не позволяло Иванову путешествовать, и он занялся преподаванием классической филологии в университете Баку. Из Азербайджана он в 1924 году уехал в Италию, обосновался в Риме и принял католицизм.
В январе 1921 года было объявлено о сокращении рабочего пайка на треть. По существу, начался настоящий голод. Дело доходило до того, что заключенные, освобождаемые из тюрем, отказывались уходить: в тюрьме, по крайней мере, им было гарантировано питание. Самый «пролетарский» писатель М. Горький негодовал: «Нужно, черт возьми, чтобы они либо кормили, либо — отпустили за границу. Раз они так немощны, что ни согреть, ни накормить не в силах. Ведь вот сейчас — оказывается, что в тюрьме лучше, чем на воле: я сейчас хлопотал о сидящих на Шпалерной, их выпустили, а они не хотят уходить: и теплее, и сытнее!»
Юрий Анненков в своих воспоминаниях «Дневник моих встреч. Цикл трагедий» записывал: «1920 год. Эпоха бесконечных голодных очередей, «хвостов» перед пустыми «продовольственными распределителями», эпическая эра гнилой промерзшей падали, заплесневелых хлебных корок и несъедобных суррогатов…». Ирина Одоевцева вспоминала: «Очень холодная, очень голодная, очень черная зима… С наступлением сумерек грабили всюду…» Весной стало еще тяжелее. Многие родители были вынуждены отдавать детей в детские дома, потому что не могли их прокормить дома. Такое решение — на время определить дочку Леночку в приют — принял и Гумилев. Позднее Александра Измаилович, близкая подруга лидера левых эсеров Марии Спиридоновой, обратилась в Красный Крест с просьбой перевести едва оправившуюся после перенесенного тифа Спиридонову в Таганскую тюрьму на казенное содержание.
В некоторых городах начались забастовки рабочих и уличные выступления, немедленно подавленные. На главной базе флота, в туманном и дождливом городе-крепости Кронштадте, где размещалось свыше 26 тысяч человек, расправа с рабочими-социалистами вызвала возмущение. Стало очевидно, что фактически под лозунгом утверждения диктатуры пролетариата установилась диктатура большевистской партии.
Массы роптали еще и потому, что Раскольников со товарищи жировали за их счет. Супружеская пара Раскольников-Рейснер вызывала раздражение матросов. Как и многие другие в революционном руководстве, Раскольниковы были выходцами из среды интеллигенции и отличались вкусами и нравами, которые советская власть поощряла в виде привилегий: большие квартиры, казенная (конфискованная!) мебель, посуда, хорошее питание. Для матросов и трудящихся, ожидавших обещанное равенство, эти привилегии были неприемлемы. Артистическая экстравагантность Ларисы, истолкованная как пошлое «обуржуазивание», возмущала матросов, находящихся под командованием Раскольникова. На фоне их процветания жалко выглядел продуктовый паек морякам Кронштадта, да и он постоянно сокращался. Матросы не всегда получали положенные им продукты. Запасов рыбы, мяса, муки имелось не более чем на 20 дней.
Раскольников в январе 1921 года отправил телеграмму в Москву. В ней был донос на кронштадтцев: «Окончание гражданской войны, отсутствие непосредственной военной опасности пробуждает среди моряков, утомленных долголетнею службою, естественную реакцию. Эта реакция проявляется не только в виде усталости, апатии, ослабления дисциплины, но она распространяется и против тех лиц, которые по воле партии до сих пор осуществляли на флоте твердую и неуклонную дисциплину». Раскольников умолчал о том, что кронштадтцев утомил он сам и его окружение. За короткое время он сменил две трети командиров и комиссаров флота, поставив на их места своих людей. По мнению многих военных историков, во многом «восстание моряков Кронштадта 1921 года явилось непосредственным результатом соответствующего руководства Раскольникова в духе его самого, его жены Ларисы Рейснер, ее родственников, и их восточного салона в Адмиралтействе».