Страница 11 из 73
Фридрих Энгельс, узнав о трагедии, заявил: «Подвиг этой удивительной русской молодой женщины, я уверен, никогда не забудется. Трагедия на Каре достойна открыть историю жизнеописания святых героев и мучеников за революцию».
Всего с 1907 по 1917 год в Мальцевской отбывали наказание 62 политкаторжанки. Им удалось создать в тюрьме что-то вроде коммуны, жизнь которой практически не пересекалась с администрацией тюрьмы.
«В смысле режима, установленного для каторжан, мы имели целый ряд поблажек и незаконных вольностей. Установилось это само собой, без особой договоренности. Держали мы себя с начальством гордо и независимо, но никакой тюремной борьбы не вели, поскольку наше начальство не давало для этого поводов. Так, к нам ни разу не была применена унизительная команда „встать“, никто никогда не обращался к нам на „ты“, ни разу не были применены репрессии, карцеры, нас не заставляли петь молитвы, — рассказывали авторы мемуаров. — Новенькие, приезжавшие из России, где обычно в тюрьмах шла суровая борьба с администрацией, недоумевали, попав в мирную тихую обстановку, без всякой борьбы. Многим вначале казалось, что они попали в золоченую клетку, где убивают мысль о борьбе».
Деньги, получаемые из дома, обычно складывались в общий котел. Беневская и Измайлович получали из дома по 50 рублей, Зина Бронштейн и еще двое-трое по 25 рублей в месяц, остальные — поменьше, некоторым помощь приходила нерегулярно. Каждой каторжанке разрешалось выписывать для себя продукты на 4 рубля 20 копеек в месяц. Для сравнения: до 1914 года стоимость за фунт продуктов (немного меньше, чем полкило) составляла: ржаной хлеб — 2 копейки; говядина — 10–22 копейки (в зависимости от сорта); сельдь — 6 копеек; сливочное масло —48 копеек; десяток яиц — 30 копеек.
Большим подспорьем были также посылки, приходившие без ограничений даже из-за границы. Сладости из них всегда делили между собой. «Однажды Маруся Беневская получила из Италии от своих родных прекрасный торт», который поделили на всех. «Хотя каждому из нас достался микроскопический кусочек, но мы были довольны, так как этот кусочек торта показался нам очень сытным и, по мнению большинства, „лег камнем в желудке“. Через некоторое время Беневская получила длинный рецепт о том, как и сколько времени надо печь торт. Оказалось, что торт „лег камнем“ потому, что мы по незнанию съели его сырым». Родственники по мере сил старались обеспечить каторжанок всем необходимым. Не только питание, но и самовары, одеяла, книги, модная одежда регулярно поступали с воли.
О том, получала ли Спиридонова помощь и посылки из дома, никаких сведений не имеется. Делившие с ней каторгу вспоминают только, что она была очень серьезно больна. «Время от времени она впадала в бредовое состояние и целыми сутками лежала в забытьи, без сознания. Во время болезни надзиратели ее не тревожили и не входили к ней в камеру». Требовалось серьезное лечение, но администрация противилась. Заключенные Горно-Зерентуйской тюрьмы, где имелась больница, объявили голодовку и добились перевода больной к ним. «День ее приезда остался одним из ярких моментов в жизни Горного Зерентуя».
«На каторге собрались женщины самых разных характеров и устремлений. Яркие настроения мистицизма, богоискательства и непротивленчества привезла с собой Мария Беневская. „В ней было очень много привлекательного. Никогда ни в чем никому не отказать, дать другому книгу, которую хочется самой прочесть, постоянно отдавать себя другим — это было девизом Марии, и выходило это у нее легко и радостно, так что от нее все легко принималось. У Марии не было одной кисти руки, двух пальцев на другой руке, и остальные три пальца были изуродованы. Потеряла она руку при взрыве бомбы у себя на квартире. Многие из нас по приезде в Мальцевскую очень долго не замечали ее инвалидности, потому что она не была беспомощной, много работала, стараясь все делать сама, и потому, что инвалидность не убила ее жизнерадостности. Очень привлекательная в общежитии, красивая, с лучистыми синими глазами, белокурыми кудрями, звонким жизнерадостным смехом, она привлекала многих своей личностью, и незаметно некоторые подпадали под влияние ее мировоззрения, тем более, что идеи, которые она воплощала, просачивались тогда с воли“. Уголовным Беневская, несмотря на свою инвалидность, писала прошения ровным, размашистым и красивым почерком и никогда им в этом не отказывала.
Крестьянка Анастасия Биценко сумела получить образование, вышла замуж, но оставила мужа во имя идеи. Во время первой русской революции в Саратов для усмирения крестьян командировали генерал-адъютанта Виктора Викторовича Сахарова. Анастасии не удалось получить санкцию на теракт в отношении карателя со стороны Боевой организации партии эсеров. Тем не менее, решительная Биценко пришла в дом губернатора, где остановился генерал, и попросила аудиенции. Она смело протянула Сахарову вынесенный ему эсерами смертный приговор, дала время прочитать и всадила в генерала четыре пули.
Анастасию приговорили к смертной казни, которую заменили вечной каторгой.
Дочь богатого сибирского купца Надя Терентьева, окончив гимназию, поступила на женские курсы в Москве и вскоре вошла в ПСР. В комнате Терентьевой в студенческом общежитии была устроена партийная явка. Там девушка познакомилась с Зинаидой Коноплянниковой и Анастасией Биценко и научилась изготавливать бомбы. Этот навык пригодился при подготовке взрыва дачи Столыпина. Во время Декабрьского восстания Терентьева вместе с вождями московской оппозиции (М.И. Соколовым-Медведем и другими) участвовала в баррикадных боях на Бронной и Пресне. В мае 1906 года она вошла в Боевую организацию максималистов. Была арестована в Одессе в составе группы боевиков, готовивших покушение на командующего Одесским военным округом барона А.В. Каульбарса, и осуждена на пожизненную каторгу.
22 августа 1907 года в ручных и ножных кандалах на каторгу доставили осужденную на казнь бомбистку Фанни Каплан. В вину ей вменялось покушение на киевского генерал-губернатора Сухомлинова. Правда, бомба взорвалась в гостинице и покалечила лишь незадачливую террористку, но вины это с нее не сняло. Поскольку она была несовершеннолетней, казнь заменили бессрочной каторгой. В сопроводительных документах была отмечена склонность девушки к побегам. Однако она находилась в столь плачевном состоянии, что о побегах говорить было просто нелепо. В руке и ноге у нее оставались неизвлеченные осколки бомбы, она страдала глухотой (тоже последствия взрыва) и ревматизмом. Осенью Фанни (которую на каторге звали Дора) была переведена в Мальцевскую тюрьму. В январе 1909 года Фанни полностью ослепла. Она пыталась покончить с собой, но неудачно. Тюремные врачи полагали, что заключенная симулирует слепоту. Однако администрация, убедившись, что девушка действительно ничего не видит, сделала ей послабления в работе. Другие каторжанки заботились о Фанни. Особенно пеклась о болящей Маруся Спиридонова — сама очень нездоровая, она ухаживала за ней, читала ей вслух, подарила дорогую теплую шаль. Так девушка прожила в течение многих лет слепой, и только в 1913 году была переведена в Иркутск для лечения. „Она подвергалась электризации (сначала постоянным, потом переменным током), впрыскиваниям стрихнина и пила йодистый калий“. Оказалось, что лечить можно и нужно: зрение ее не стало, конечно, вполне нормальным, но во всяком случае это уже не был тот полный мрак, в котором она жила столько лет.
Все террористки, приговоренные к бессрочной каторге, оставались в Мальцевской тюрьме вплоть до революции.
Самая старшая из политкаторжанок, сорокалетняя Лидия Павловна Езерская (1866–1915), была дочерью богатого помещика. В прошлом она работала зубным врачом и имела собственный кабинет сначала в Петербурге, потом в Москве, который идеально подходил для организации тайных собраний. Но Лидия жаждала активных действий. В 1905 году, явившись на прием к Могилевскому губернатору Клингенбергу под девичьей фамилией своей матери баронессы Мейендорф, она ранила его из браунинга. „Она была больна чахоткой в серьезной стадии, но умела так незаметно ею болеть, что многие и не подозревали опасности ее недуга. Уже пожилая, полная, очень бодрая, всегда заметная, с кем-нибудь читающая, кому-нибудь преподающая, всегда с шуткой и интересным разговором на устах, попыхивая вечной папироской, она жила „по привычке, по инерции“, как говорили мы про ее жизненную энергию, зная от доктора о тех кусочках легких, которыми она уже не дышала, а хрипела“ — писала Мария Спиридонова в своих воспоминаниях.