Законы безумия

– Ладно, ладно, напишу я тебе этот тест. На-пи-шу.

– Вот и хорошо. У тебя сегодня есть тренировка?

– Ага, – продолжаю жевать, – слушай, а почему тест не в начале года?

– Он для большинства обучающихся. Для кого-то это шанс попасть под эту программу и не оплачивать это полугодие, а для тех, кто хочет поступать в заграничные университеты, возможность начать проявлять себя. Наш лицей сотрудничает с университетами Лондона, Берлина, Оттавы.

– Нормально так.

– Ты поел?

– Ага.

– Тогда поехали. Еще не хватало опоздать в первый день.

– Поехали.

Всю дорогу до школы она болтает без умолку. Думает, что я переживаю. Боюсь. Хотя на самом деле мне пофиг. И страха я не испытываю. Что там может быть такого, чего стоит бояться? Я в этой жизни уже и так многое пережил. Поэтому до закидонов золотой молодежи мне вряд ли будет дело.

На парковке Марина продолжает говорить. Улыбается. Несколько раз пытается поправить мой галстук, но я остаюсь непреклонен. Как хотят, но мне нужна индивидуальность. Ходить в этом стаде клонов не для меня. А застегивать пуговицы до последней – тем более.

С парковки мы идем к длинному двухэтажному зданию песочного цвета. Здесь панорамные окна, через которые я замечаю бассейн.

– Ни пуха тебе, – целует в щеку, быстро стирая с нее свою помаду.

– К черту, – улыбаюсь.

– Я пошла. Тебе на второй этаж.

– Ага, – киваю, отворачиваясь. Мама Марина уходит, а я тру нос, рассматривая заснеженное футбольное поле с высокими трибунами.

Нормальная такая школа. Чего-то подобного я и ожидал. Закинув рюкзак на одно плечо, захожу внутрь. Народу немного. Все такие прилизанные, лоснящиеся. Аж тошно становится.

Взбегаю по лестнице в поисках кабинета.

– Ты че здесь делаешь? – это первое, что я слышу, проходя по душному коридору новой обители знаний. Тоска зеленая. А когда поворачиваюсь, радости моей нет предела. Павлик Сомов – собственной персоной.

Мажорик, думающий, что выиграть можно, только когда у тебя есть бабки. Соперничек. Этот слизняк с самого первого дня тянет одеяло на себя, в сотый раз бросая мне вызов и публично проигрывая. Боец из него – дно.

К моей дикой скорби, это создание тренируется со мной в одном клубе. Не так давно, последние пару месяцев, как у нас появился спонсор и мы смогли позволить себе хороший клуб. Но и за это время этот идиот успел всем стать поперек глотки.

– Да вот зашел и здесь тебя отделать, – смеюсь в лицо этому придурку, – расслабься, – хлопаю по плечу, – учусь я теперь тут.

– Ты? Ты ж ср*ный детдомовец, кто тебя сюда взял?

– Так тебе морду начистил, вот они и решили, как они здесь без меня будут. Считай, за заслуги перед родиной, – наблюдаю, как багровеет лицо этого недоноска, – я же тебе говорю, расслабься, не напрягай оставшуюся извилину, а то и эта порвется.

– С*ка, Шелест, – шипит, как ужик, – мы с тобой еще не договорили, – толкает меня в грудь, но собирается уйти, а кто ж ему даст? Знает, что огребет. Вот и зашевелил ножками.

– Стой, Сомов. Стой, – бросаю на него пренебрежительный взгляд.

– После уроков, за школой, я буду тебя ждать, – раскидывает руки в разные стороны и скалится мне в ответ.

Я киваю и только сейчас замечаю, как мелкая девчонка льнет к нему, смотря на меня, словно это я здесь страх потерял, а не ее недоносок. Стерва. И я ее знаю.

Блондинистая малявка с карими глазками. Бешеное сочетание. Она у меня из головы с декабря не выходит, а тут нате вам, какая неожиданная встреча.

Богатенькая деваха, сбежавшая от горстки охранников. Вот вам и каламбур. И если тогда у меня хватило ума ее спасти, то теперь моим желанием было скорей придушить эту пигалицу. И все, мать вашу, из-за Сомова. У нас с ним война, а она, оказывается, на его стороне. Обидно. Но это ненадолго.

Бегло прохожусь по ее фигуре, прекрасно понимая, что она знает, куда я смотрю. Девчонка хмурится и запахивает пиджак, скрещивая руки на груди. Забавная. Смотрю в ее широко распахнутые глаза, чувствуя, что что-то происходит. Что-то едва ощутимое, неземное. Оно похоже на тонкую вуаль или же чистый белый шелк. Едва осязаемое, невероятное…

Смотрю на нее как дурак и не могу отвести взгляд, как в кино, в долбаной замедленной съемке. Малая тушуется, прячет глаза, но мне плевать, с головой накрывает волной непреодолимого желания коснуться ее, но эта пелена рушится, стоит ей вновь поднять глаза. Холод, злоба, ненависть. В ее глазах плещется ярость с примешанным к ней отвращением.

Убираю руки в карманы и мгновенно капитулирую. Осознание того, что малая смотрит на меня волком, из-за кого-то вроде Сомика, жутко бесит.

– Паш, – тянет его за рукав, а этот увалень изо всех сил делает вид, словно она его от меня оттаскивает. Ага. Мне ногой сейчас стоит только топнуть, и этого спортсмена ветром сдует. Конечно, какие свидетели? Не хочет позориться, школьный айдол, блин.

– Адьес, голубки, – машу им рукой и ухожу в другую сторону. Ничего, школа круглая, дойду до класса другим путем.

Но, когда прихожу, все оказывается еще смешнее, эти Бонни и Клайд восседают за первой партой. Да, весело будет.

Кидаю рюкзак на пол, усаживаясь на стул, выбираю, конечно, «камчатку». Тут и к выходу ближе, и от училки подальше.

Вхожу уже перед самым звонком, поэтому меня особо никто не замечает, да и дверь находится за пять парт от доски. Звенит звонок, и спустя минуту в класс заходит высокая женщина лет пятидесяти. На носу очки, в руках журнал. Она, словно цербер, идет вдоль проема, отпугивая от себя сидящих за партами, и это, конечно, не может оставаться без интереса.

– Шелест, – сканирует аудиторию, – встать.

Брови ползут вверх, на лице красуется усмешка, но я все же занимаю перпендикулярное полу положение.

– Итак, – сжимает в руках указку, – Богдан Шелест теперь учится в нашем классе. Меня зовут Александра Васильевна, я ваш классный руководитель. Садись.

За первыми партами начинается возня, и Васильна хлопает указкой по столу, щурит глаза, медленно поправляя сползшие на нос очки.

– Если вы думаете, что учитесь здесь за деньги и поэтому можете делать что хотите, ошибаетесь, – строгий взгляд ползет по аудитории, словно желает проникнуть в душу каждого.

– Вот именно, мы-то за свое платим, а некоторые приживалки за наши бабки знания получают, – кидает камень в мой огород Сомов, лыбясь. Явно доволен собой, урод. А вот милашка тушуется, мне и с задней парты видно, как напрягаются ее плечи после его слов.

– Сомов, встань! – Васильна подходит ближе, останавливаясь почти нос к носу. – Еще раз я услышу что-то подобное, и ты пойдешь отсюда вон. И никакие деньги, папы, мамы не помогут тебе вернуться в этот класс, чтобы получить оценку по моему предмету в аттестат. Ты меня понял?

Павлик молчит. А хорошая она тетка, Васильна наша, хоть и класснуха.

– Меняйся с Шелестом местами, да побыстрее. А ты, – тыкает в меня указкой, – на первую парту, живо.

– Александра Васильевна, я не хочу с ним сидеть, – лопочет блонди, но на математичку это не производит никакого впечатления.

– Гольштейн, ты сюда учиться пришла или с Сомовым революции устраивать?

– Учиться.

– Вот и учись. Шелест, пошевеливайся. Мы и так уже десять минут от урока потеряли.

Поднимаюсь со стула, чувствуя на себе взбешенный взгляд Павлика. Где-то в центре прохода мы толкаем друг друга плечами, расходясь, как в море корабли.

Бесшумно отодвигаю стул и кидаю рюкзак на пол. Тетрадь же летит на гладкую поверхность парты. Гольштейн отворачивается, стоит мне сесть рядом, а после и вовсе отодвигается чуть в сторону. Чудны дела твои, Господи. Ухмыляюсь, забираю у нее одну из трех ручек. Свою забыл, но вот зачем ей три, мне не понятно.

– Положи на место, – прорезается голосок.

Я же всем видом показываю, что слушаю Васильну и вникаю в каракули на доске.

– Не жадничай, – шепчу, поворачиваясь к ней. У нее очень красивые, выразительные глаза – крупные, миндалевидные. В них есть что-то особенное, но, если не всматриваться, первое что приходит на ум, это коварство. Хитрые, лисичкины глазки. У Гольштейн вообще очень притягательная и нештампованная внешность. Сердцевидное личико и, казалось бы, такое невинно-честное на первый взгляд, пухлые губы, с четкой, заостренной в треугольнички верхней.