Взаперти

– Дождь, – тихо поправляет полицейскую Бет. – Элли придумала называть его Дождем.

Вскидываю голову. Теперь и ты используешь это прозвище. Как скоро все забудут о том, что я представлялся Миротворцем?

В камеру они смотрят втроем. Правда, Эл тут же отворачивается, старательно намывает посуду. Девушки взглядов не отводят. Собираются обратиться ко мне? Ну-ну. Бет сцепляет руки на коленях, словно школьница, набирающаяся храбрости перед разговором с директором.

– Что с Лекс? – спрашивает наконец. Ждет, но я молчу. Она хмурится, подходит к камере. – Миротворец, Дождь. Пожалуйста, ответь нам.

В ее движении – открытость, настойчивость, почти бесстрашие. Рядом тут же оказывается Эл, сжимает ладонь сестры. Поднимается с дивана Бемби. Единый фронт, делегация от восьмого этажа. Мне не страшно.

– Я могу заплатить за то, чтобы помочь Лекс? – продолжает Бет.

Готовность пожертвовать собой, ради чего? Если бы ради брата, ради Элли, с которой вы сдружились наверху. Но вы с Лекс всего пару часов поговорили!

– Нет. Придется ждать. Это наказание за то, что вы ее не остановили.

Выдыхает с облегчением Эл, привычным жестом скрещивает руки на груди Бемби. Бет смотрит в камеру из-под челки. Вдруг спрашивает, словно пристрелочным выстрелом метит в молоко:

– Почему именно доверие, Дождь? Чем оно так важно для тебя?

Попадает в центр мишени. Если хотела ранить, ей это удалось.

– Кто-то предал тебя, – предполагает. – Кто-то очень близкий.

Я мог бы перебить ее. Сказать, что думает Миротворец. Но она бьет слишком точно, неожиданно легко проникая за мой щит.

– Или, возможно, кто-то не доверился тебе? – звучит в динамиках, словно течет из них обжигающий яд. – И тот мальчик, которым ты был раньше, решил, что люди не умеют доверять, и захотел научить их этому.

– Не он. – Я не хочу отвечать. Так почему же отвечаю? – Тому мальчику это никогда бы не пришло в голову.

– Что превратило тебя в Миротворца, Дождь? – тихо спрашивает она.

Стискиваю зубы. Я не Дождь. Я Миротворец. Бет пытается найти у меня слабое место, создать связь, зачем? Надеется на лимский синдром, думает, если я привяжусь к ним, то отпущу на свободу без тестов?

– Бесполезно, доктор, – смеюсь через силу. – Вы ошиблись адресом, вам нужно говорить не со мной, а со своим братом.

– Почему? – В ее голосе улыбка и настойчивость. – Ведь мы доверяем тебе жизнь. Верим, что, когда пройдем тесты, ты нас отпустишь.

– Последний бокс открывается в прихожую. Я не смогу помешать вам выйти, даже если захочу.

– Мы верим тебе. – Она смотрит в камеру, прямо в глаза.

Больно. Что-то сжимается в груди, кусок льда трескается, истекая живой кровью. Не хочу. Хватит. Отболело. Почему же тогда Элли здесь?

Указатель мыши наконец подчиняется мне, напрочь отключая звук. Миротворец сердито хмурит мои брови: он не понимает, как этот разговор может нас задевать. Напоминает – нужно сконцентрироваться на реальных проблемах. Например, что делать, когда Лекс и Винни пройдут бокс. Ведь на восьмом станет нечетное число гостей. Даже если я привезу Эбенизера и Эзру в ближайшие грозы, проблемы это не решит. Не пропускать же кого-то из них вперед без теста! Тем более не возвращать назад.

Из этого тупика много выходов, но один мне нравится больше всего. Не самый очевидный для Миротворца, не вполне честный, но очень изящный путь. И не придется дожидаться грозы. Ухмыляюсь, разворачивая план второго бокса, вношу несколько мелких поправок, благодаря которым все удастся. Ты ведь не сможешь сидеть сложа руки, верно, Элли? Ты обязательно выберешься из своего уютного гнезда.

Я буду ждать.

– Пол, я разместила. – Винс окликает меня через ряд столов. – Ответы будут приходить тебе.

Первых сообщений жду добрый час, зато потом добропорядочные горожане как с цепи срываются, помимо фейс-бука названивают по телефону.

– Да. Спасибо большое. Мы обязательно проверим. Повторите еще раз, где вы его видели?

Главное – не упустить в потоке бесполезной информации действительно ценные крохи. Все имена и адреса записываю, чтобы перепроверить, дважды вежливо отправляю в пресс-службу ушлых независимых журналистов. Одну, кажется, даже по голосу узнаю, больно характерная манера держаться у девушки. Улыбаюсь минут пятнадцать после ее нахального предложения:

«Привет, как насчет интервью по вопросам расследования?»

Все бы такими прямолинейными были.

– Пить хочется.

Бокс. Проснулись наконец-то. Сверяюсь с часами – даже если я проявлю милосердие и позволю им пройти тест ровно в полночь, этой паре еще долго предстоит сидеть взаперти.

Встаю из-за стола, потягиваясь, спина отзывается хрустом и легкими вспышками боли. Не помню, я ел сегодня? Кажется, да, но давно пора обедать, если не ужинать. Голодовка все-таки должна быть у гостей, а не у меня, иначе превращусь в Винни, которого сносит порывом ветра.

Гость на экране встряхивается, словно мокрая сова, натягивает через голову свитер, служивший одеялом. Хрипит:

– Как ты? – Откашливается. Голос даже более впечатляющий, чем обычно.

– Нормально, – зевает Лекс. – Жалко, не понять, сколько мы проспали. Вдруг пора махать руками Миротворцу: мол, день прошел, ура?

Винни вымученно улыбается, обхватывает себя руками. Приближаю картинку, ловлю его лицо – глаза красные, больные. Очевидно, действие наркотика кончилось, организм требует продолжения банкета, но устроить это Винни при всем желании не может. И в таком виде он собирается проходить тест? Ну-ну. Хоть напарнице скажет, что с ним?

Конечно нет. Классический пример – один приступ откровенности не гарантирует дальнейших отношений. Особенно если проснулся голодным и разбитым. Впрочем, на предложение продолжить игру Винни соглашается.

Я разогреваю себе обед, слушая их. Фантазия хромает на обе ноги, но это и хорошо. Например, ответ на вопрос: «Где ты живешь?» – для Винни отнюдь не такой банальный, как может показаться.

Бездомный с раннего детства, рыжая тень широко известного в узких кругах человека. Иногда я думаю, что у людей, стоящих по другую сторону закона, больше шансов найти меня, чем у ФБР. Как минимум, они меня видели и могут сложить два и два.

Время идет, в боксе замолкают, охрипнув от избытка разговоров при недостатке воды. Внизу обсуждают меня и нервничают, наверху Элли сидит на лестнице, медитируя на светящийся красным замок.

– Чего они застряли? – бормочет себе под нос. – Эй, Дождик! Если там проблемы, как у нас с Винни, может, вернешь соседей? Я же рехнусь одна!

Усмехаюсь, не отвечая. Тебе не так долго ждать, как ты думаешь. Но прерывать наказание я не стану. Не в этот раз. Никогда больше.

Она лениво расшнуровывает кроссовку, прицеливается в камеру над головой. Фыркает, не бросив, приваливается плечом к стене. Что-то мурлыкает себе под нос, я прислушиваюсь. Зажмуриваюсь на миг, смотрю в экран с яростью. Как ты смеешь петь это? Здесь? Ты понимаешь, что…

Сжимаю кулаки, заставляя себя остыть. Она всего лишь напевает мелодию. Я знаю ее музыкальные предпочтения, она не слушает эту группу. Мы оба в последний раз слышали эту песню десять лет назад.

– Вот же привязалось, – не то удивленно, не то сердито замечает Элли. – Эй, Дождь! Хоть музыку включи, а? Иначе я ее сочинять начну, а слуха у меня нет, имей в виду!

В смысле, сочинять? Ты не помнишь?

Телефонная трель мешает продолжить мысль. Полночь.

1 октября

Подъем перегородки Лекс встречает глухим воплем, Винни молча встает, готовый ко всему. Похоже, обещание еды и питья сильно повышает мотивацию гостей. Несмотря на день взаперти, они хорошо идут. Конечно, тест соответствует физическим возможностям, но я ждал, что обстоятельства усложнят им жизнь. Видимо, наличие партнера помогает преодолевать любые преграды. По Лекс это не так заметно, зато Винни удивляет за двоих. Он живой. Чуть неловкий и медленный, но как светятся его глаза, какая благодарность наполняет каждый, идеально синхронизированный с напарницей жест.