Освобождение

Мика стонет.

– Не останавливайся, – ей становится трудно дышать, так что голос становится глухим и грудным, но я могу разобрать эту команду. Слышал ее так много раз, что не могу сосчитать.

Ее волосы растрепаны и лежат на подушке. Сумерки делают ее такой же красивой как в тот вечер, когда мы познакомились. Еще один вздох вырывается из ее груди, я понимаю, что она вот-вот кончит. Член предательски становится твердым, и мне становится больно. Я смотрю на нее в последние секунды оргазма. Взгляд ее совсем затуманен, как вдруг она поворачивает голову и встречается со мной взглядом.

Просыпаюсь от легкого прикосновения. Блондинка в строгой черной форме слегка нависает надо мной и говорит, чтобы я пристегнулся. Табло над головой полыхает сигналом «Пристегнуть ремни». Я рассеянно киваю. Она смотрит на меня пристально и ждет чего-то. Осторожно опускаю лежащую на коленях куртку и показываю, что уже пристегнут. Стюардесса кивает и двигается дальше по проходу. Быстро возвратить куртку на колени, пока кто-нибудь не увидел, что у меня сейчас стояк.

Вот уж спасибо.

Самолет закладывает вираж со снижением, и в иллюминаторе синее небо сменяется белесой дымкой облаков. Уши закладывает так сильно, что даже немного больно. Где-то позади меня, совсем в хвосте, какой-то финский малыш столкнулся с такой же проблемой. Он явно недоволен, это слышно по его крикам. За четыре года я финский так и не выучил нормально, но понять, что ребенок недоволен сможет и конченный дебил.

К тому моменту как стюардессы открывают люки, мой конфуз уже прошел. Осматриваюсь по сторонам. Парень лет шестнадцати сбоку от меня увлеченно тыкает в смартфон. Ставлю все деньги на счете против гнилого апельсина, что угадаю игру.

«Майгон».

И мой виртуальный счет становится богаче на еще один гнилой апельсин. Осознание собственной никчемности давит новой волной, будто этого сна мне было мало. Теперь еще и эта хренова игра лезет из каждого смартфона. Тут же в голове воскресает старое воспоминание. Совещание. Большая переговорная вся залита светом, огромные окна выходят на солнечную сторону, так что весной это не мудрено. Вилли на правах главного по финансам берет слово, внутри практически все разом умирают. Мы сидим всей командой и слушаем его быструю монотонную и неразборчивую английскую речь. У него просто чудовищный финский акцент, так что весь монолог для меня превратился в корпоративный вариант «Угадай мелодию». «Я угадаю смысл этого занудного предложения по трем знакомым словам» – и тому подобное. Тоби сидит рядом и иногда непроизвольно закатывает глаза. Я замечаю это и делаю знак бровью «Ну что уж поделаешь». Он кивает одними глазами. Отличное было время, мы тогда еще дружили. Только в самом конце, когда мы расходились, мне стало понятно, что совещание было про захват рынков.

И вот, четыре месяца спустя я лечу над Питером и буквально сатанею. «Захват рынка», чтоб тебя пьяный олень трахнул. Рынок захвачен и вот из каждого смартфона на меня смотрит мой passion child, мой opus magnum, которому я искренне желаю смерти. Еще никогда в жизни я не был настолько безрассудно глупым. Желать смерти тому, что приносит маленький фургончик бабла раз в квартал – да мне точно надо провериться на голову. Ага и назначат мне финозипамчик по три таблетки в день.

Ректально.

Очередной приступ бессмысленного самобичевания заканчивается, когда люди начинают вставать со своих мест. Парнишка рядом подрывается тоже и начинает вытягивать с верхней полки свой здоровенный чемодан. Колесики стукаются о ковролин. Внезапно он обращает внимание на меня. Начинаю внутренний отчет. Раз. Два. Три.

– Вам помочь? – произносит он за мгновение до моего четыре. Молодец, воспитанный.

– Да, спасибо, – говорю я и киваю. – Черный рюкзак. Просто спустите на сиденье, а дальше я сам.

Я слегка лукавлю. Сумку я могу снять и сам, но пацану не фиг это знать. Он быстро вытаскивает мой рюкзак и передает мне. Толпа в проходе постепенно рассасывается. Надеваю рюкзак, встаю. Ковролин почти гасит звуки от шагов, оставляя только щелчок костыля. Я выхожу из самолета последним, стюардессы терпеливо ждут, когда я вытащу себя за пределы их зоны ответственности. Не хочу заставлять их ждать. Вежливо прощаюсь на своем кривом и косом финском и двигаюсь в сторону таможенного контроля.

В щели посадочного рукава просачивается весенний воздух, холодный и с отвратительной примесью копоти и керосина. Вдыхаю его полной грудью и на душе становится приятно.

Я дома.

Толпа народа в зоне прилета постепенно распадается и превращается из человеческого моря в маленькие косяки людей. Где-то это пары, иногда семьи. Эти группки быстро лавируют между колоннами, словно беговые тараканы. Кто-то вызывает машину, кто-то движется на остановку ждать автобус.

Я иду один. Таксист собирается подойти, но я качаю головой. «Не сегодня, старик, – думаю я, а потом добавляю, – лучше, вообще, никогда». Достаю из пальто телефон и быстро набираю по памяти.

Макс берет трубку со второго гудка.

– Привет, я почти на выходе.

– Ща подъеду, четыре минуты, – он быстро вешает трубку.

Если в чем-то можно положиться на моего брата, так в точном расчете времени. То ли в этом он в отца, а я в мать, то ли он просто невероятно пунктуален, но я не могу вспомнить ни разу, чтобы Макс опоздал или пришел раньше. Каким-то чудом он умудрялся появляться ровно в то самое время, когда заявлял. Ровно через четыре минуты его боевой «Кашкай» остановился рядом со мной.

За четыре года, которые мы не виделись, Макс сильно изменился. Нет, мы все еще двойняшки и очень похожи, но вот наша непохожесть стала куда более явной. Он чуть выше и шире меня в плечах. Одет Макс в какой-то гибрид милитари и хипстерского, эдакий американский патриотичный рок-музыкант. Длинные русые волосы явно стали редкими, как у отца. А еще нос недавно был перебит.

Если бы не машина, то в толпе я мог Макса и не признать.

– Да, мам, встретил, ладно все… Пока.

Иногда от нашей матери просто никак не отвязаться. Знаю сам, так что терпеливо жду, когда он закончит разговор.

– Здорова, брательник.– говорит Максим уже мне и протягивает руку.

Я жму ее. Костяшки пальцев покрылись густой коростой, но еще не зажили. Думаю, что кому-то крупно не повезло нарваться на очень злого Макса неделю назад, максимум полторы. Если бедняга выжил, то мое ему уважение.

– Здорова, брательник, – отвечаю ему с такой же интонацией. Оба улыбаемся и спонтанно обнимаемся.

– Ебать, – Макс замечает за моей спиной костыль, голос его становится резким, как в детстве.

– Не так все страшно. Поехали.

Макс саркастически улыбается и только сейчас меня до конца отпускает чувство опустошенности. Я в Питере. Через час буду дома. Позади нас сигналит белая «шкода». Сука. Испортил такой душевный момент. Макс быстро разжимает объятья показывает фак и возвращается за руль.

– Ты без багажа?

– С рюкзаком.

Ну кидай, да погнали.

Я делаю как велено – костыль и рюкзак закидываю назад, и быстро усаживаюсь на переднее пассажирское сиденье. Пристегиваюсь и машина плавно трогается.

Первые слова Макс произносит только после шлагбаумов. Указывает мне за спину, туда. Где лежит костыль, и произносит:

– Как умудрился? Расскажешь? – голос его практически не заинтересован, но четыре года – слишком короткий срок, чтобы я отвык от его манеры делать вид, что ему все побоку. Волнуется. Даже один раз забыл нажать поворотник.

– Нетрезвым, – тихо говорю я.

– Что нетрезвым?

– Расскажу я это только когда накачу хорошенько.

Меньшее из зол сейчас – заставить Макса подождать. Пьяным он мне точно все выскажет, но если начну рассказ сейчас, то мы точно закончим перемолотыми какой-нибудь фурой.

– Тебе можно?

– Конечно, я ж не на антибиотиках.

– А хер тебя знает, может на транках или другом дерьме.

– Не… солдат должен стойко выносить все тяготы и лишения…

– Окей. Дома есть начатая бутылка «Джеймсона», но если надо, то можем в магаз зарулить.