Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 8 из 19



В очередной раз ненамного отклоняется от тропы. Виднеется общественный туалет, построенный на невероятной высоте, прямо в лесу. Зачем высоко в горах – там, где много деревьев и скал и где можно с легкостью справить нужду практически повсюду, сооружен этот туалет? Оказывается, невдалеке, у Скалы льва, находится небольшой буддийский монастырь. Среди его построек не только павильоны, выполненные в традиционном стиле, но и вполне современные дома с металлическими стенами. И рядом – небольшой горный источник. Кто в такую высь тащил огромные металлические блоки? На вертолете? Нет. Монастырь с подножием горы соединяет канатная дорога, объясняющая наличие всех удобств цивилизации, в том числе электричества и телефона-автомата.

Ким Самтхэ, помолившись немного, выносит из монастырского павильона апельсины и яблоки, оставленные верующими в дар Будде. Предлагает угоститься. Очевидно, Ким Самтхэ близко знаком со служителями этого монастыря.

Подъем до самой вершины занял еще минут десять. Но на соседний пик, видневшийся метрах в двухстах, Ким Самтхэ идти отказался, объяснив свое нежелание тем, что однажды он уже ходил туда, но там – «злые духи», и после он не мог спать целую ночь.

Спуск с горы от монастыря был для меня сплошным мучением. Корейцы бегут вниз, словно лани, ловко ступая на нужные выступы скал и выемки между корнями деревьев. Я же иду медленно, с опаской ставя ноги перед собою, боясь поскользнуться. У корейцев почему-то подобных проблем нет.

На стоянке, что у подножья горы, где храм Мирыкса, уже темно, и машин мало. Однако общественный туалет, хотя свет там и не включен, по-прежнему открыт.

Затем мы едем в город Чончжу – большой, равнинный. Заходим в местный магазин старой книги. Ассортимент там бедный, цены – высокие. Ким Самтхэ покупает для меня книгу о корейских пагодах. Потом едем в чайный дом табан (茶房). Хозяева, супружеская пара лет 45, одеты в стилизованную корейскую одежду; они хорошие знакомые Самтхэ. Похоже, в этой чайной организовывают небольшие концерты или декламацию стихов. Там и сейчас выставлены картины. Еще здесь продают керамику и принадлежности для чаепития. Пьем чай и корейскую рисовую брагу макколли. Всего одну пиалушку. Брага кислая. Разговор клеится плохо. Ким Самтхэ считает себя выше всех, в том числе меня, и все принимают его необъяснимое лидерство. В чайной обычно не подают ужин, но специально для Самтхэ хозяева готовят рис и овощные приправы. Едим за столом, представляющим собою пень огромного дерева. «Стулья» – керамические кувшины ханари (항아리), поставленные вверх дном и покрытые подушками для сидения.

После ужина – снова чай. Но я заказываю кофе. В чайной кофе не подают. С трудом находят банку растворимого «Нескафе» и сахар. Разговор переключается на Россию. Самтхэ делится своими впечатлениями о поездке туда. В разговор снова втягиваюсь я. В принципе, я не интересен Самтхэ. Он сам себе «Будда», и его не интересует чужая мудрость.

В чайную заходят еще человека четыре – ее завсегдатаи, они же члены кружка традиционной корейской музыки.

Около полуночи выезжаем в деревню, расположенную недалеко от города Кимчже. Я еду на старой разбитой «киа», Самтхэ – на «хёндэ» новейшей модели «Атос» вместе со своим другом, руководителем кружка корейской народной музыки. Спать будем в доме одного молодого крестьянина – тоже члена этого кружка. Все, кроме меня и хозяина «киа», будут спать в новом металлическом доме хозяина. А я – в старом традиционном доме, с глиняным полом, глинобитными стенами, крышей, покоящейся на деревянных столбах, и деревянными дверьми-окнами, оклеенными бумагой.

Над верхней частью дверей огромные щели, сантиметра четыре. И между створками дверей тоже щели. Холодный ветер свободно гуляет по всей комнате, потому что в противоположной стене – бумажная одностворчатая дверь. Холод в помещении такой, как на улице. А звуки со двора – лай собак, мычание коров – слышны настолько отчетливо, что, кажется, спишь на открытом воздухе.

Мой спутник, владелец «киа», сообщил радостную новость: включили бойлер, и скоро полы станут теплыми. Если укрыться одеялом, то благодаря теплу от пола в узком пространстве под одеялом можно согреться, хотя по комнате и гуляет ледяной ветер.

К нашему приходу полы еще не успели достаточно прогреться. Мой спутник, однако, раздевается до нижнего белья и залезает под одеяло. Я же ложусь в одежде – в джинсах и свитере. Пусть это и невежливо, как иностранец, могу себе такое позволить: очень уж холодно. Несмотря на гулявший ветер, я быстро уснул. Где-то к середине ночи согрелся до такой степени, что, наконец, снял джинсы и свитер, но все же остался в рубашке.

Утром завтракали на кухне глинобитного традиционного дома. Хотя кухня здесь по всем правилам находилась чуть ниже уровня жилых комнат, пол в ней тоже подогревался, чего в традиционном доме не бывает. И, естественно, в кухне нет традиционной угольной топки; современный набор кухонной мебели, холодильник, газовая плита, микроволновая печь.

С нами в кухне завтракал и дед, лет 80. Сидел он, правда, за отдельным столиком. Спросил, кто я. Ответили: русский. Оказалось, что из американцев, японцев и русских последние, по градации деда, занимают самую низшую ступень. При этом и русских, и японцев дед называл скотами (ном), а американцев – людьми (сарам). Против такого Самтхэ сильно возражал и предлагал деду на деньги, вырученные от продажи риса, съездить в Японию или Россию и самому на все посмотреть. При этом Самтхэ вызвался быть гидом в будущих поездках…

Завтрак окончен. Самтхэ знает мое пристрастие к кофе. Но найти кофе хозяину не удается, и я, как и все, пью обычную сырую воду.



Домой меня везет владелец старой «киа». Самтхэ тоже в этой машине. Приезжаем. Все прощаются со мной. Самтхэ – холодно, без видимой симпатии. Однако дарит мне почти что новый рюкзак, одолженный накануне. В нем книги на 30 тыс. вон, приобретенные для меня, да еще спортивные тапочки, купленные в Иксане, чтобы было удобнее подниматься в горы Мирыксан.

Вот такой он, Ким Самтхэ.

3. Стар и млад

Дело было солнечным и теплым утром 4 марта 1998 года в провинциальном городке N провинции Южная Чхунчхон. Одной моей знакомой кореянке потребовалось заменить набойки на туфлях. Она направилась к ближайшей сапожной мастерской, располагавшейся недалеко от железнодорожного переезда. Будка сапожника примерно такая же, как и в России, только чуть побольше по размерам, чтобы в ней можно было расстелить на полу подстилку и прилечь там в часы, когда нет посетителей и работы.

Действительно, когда женщина дошла до будки, оказалось, что на полу горой лежат несколько одеял. Женщина приоткрыла дверь, окликнула хозяина и, не получив никакого ответа, хотела было уйти, как вдруг одеяла зашевелились, и из них вылезла старая сморщенная бабка. Она поведала, что хозяин отлучился в туалет, и предложила оставить туфли на некоторое время. В будке сапожника были приготовлены шлепанцы и два старых пластиковых табурета с привязанными сверху старыми сплющенными подушками. Женщина оставила туфли и пошла к своему давнему знакомому, который работал неподалеку.

Прошло минут сорок. Женщина вернулась за туфлями и обнаружила, что сапожник – древний старик со сморщенными и дрожащими руками – все еще боролся с набойкой для первого каблука. Гвозди и молоток плохо слушались своего хозяина. Каждый второй гвоздь, вбивавшийся в каблук, сгибался пополам, и его приходилось вытаскивать отверткой и заколачивать новый. Резиновые набойки не сидели на своем месте и все время норовили соскочить с каблука.

Женщина робко спросила:

– Сколько возьмете за работу?

– Три тысячи вон.

– Три тысячи? – переспросила она, слегка повышая тон, удивленная дороговизной работы.

– Восемь! Восемь тысяч! – грубо отрезал раздраженный старик.

– Вы что? Не может быть! Какие восемь тысяч? За что? За пару резиновых набоек?

– Не нравится, забирай! Не знаешь, какое сейчас время. Везде так! Нет денег, нечего было сдавать в ремонт! – не унимался старик.