Рыбий глаз

– Знаю. Дядю Митю сегодня только на реке видел. Он мне показывал, как рыбачить надо. Удочку обещал мне новую смастерить.

Бабушка сразу перестала рыться в тряпье, обернулась на внука и сказала тихо, как будто обращалась сама к себе:

– Да ты что? Сегодня видел? А вот и неживой он уже. Инсульт стукнул. Это беззубая рассказала. Митька то – все, говорит… эх, за одной партой сидели с ним. Все пьянка проклятая.

Взгляд бабушки помутнел и рассеялся – было видно, что она глядит куда-то внутрь себя, в далекое прошлое, туда, где она еще молода, и где все друзья и родственники еще живы и здоровы. Потом она в секунду вынырнула из этого состояния обратно в реальный мир и обычным для себя манером продолжила:

– Короче, мы с бабкой Машей пойдем пособолезнуем Людочке и вообще поможем ей, а то у нее из рук, наверное, все сыплется. Как тут не сыпаться? Столько лет вместе… хоть он и бил ее, конечно. Бедная баба… тоже света белого с ним не видела. Эх, ладно, о покойниках плохо не говорят, – она махнула рукой и вновь стала ковыряться в ящике. – Андрейка, а ты не видел моего платка черного, хлопкового? Не могу найти никак.

Андрейка знал, где платок. Когда последний раз он играл в пиратов, так вспотел, махая палкой на жаре, что повесил платок сушиться на ветку вяза, да так потом без него и ушел. Но не это заботило его сейчас. И даже невероятная ссора со всеми деревенскими ребятами. Умер дядя Митя. Сразу после того странного видения, о котором он уже успел позабыть от изобилия событий сегодняшнего дня.

– Бабушка, а отчего умер-то, я не понял, – тихо спросил мальчик и внутренне сжался в ожидании ответа.

– Инсульт. Это когда кровь перестает течь. В голове.

В голове. Именно туда и забралась та черная мушка, после чего наваждение сразу прекратилось.

– А где перестает течь, вот тут – сверху? – спросил ошарашенный новостью Андрейка и положил ладонь себе на голову в район темени. Видимо, в голосе мальчика послышалась явная перемена, так что бабушка прекратила свои поиски и вновь обернулась на него, после чего брови удивленно полезли на лоб, а губы растянулись в улыбке.

– А чего? Не знаю я, может, и там. Побледнел аж весь. Да не бойся, с детьми такого не бывает. Со стариками все больше, – и она ухмыльнулась, а затем добавила, – хотя, говорят, такое бывает с теми, кто супа не ест.

Андрейка уже давно научился распознавать бабушкины незатейливые шутки, которые она использовала достаточно часто и часто же невпопад. Все потому, что бабушка никогда не разговаривала с ним как с ребенком – вероятно, не из воспитательных соображений, а просто потому, что ленилась «переводить» смысл слов на скудный детский язык. Потому общалась с внуком она ровно таким же образом, как и с беззубой бабкой Машей за стопкой наливки. Это если не на людях, конечно.

Бабушка, не получив никакой реакции на свои последние слова, ушла, что-то бормоча под нос – сетовала на старость и на плохую память. Когда дверь за ней закрылась, мальчик на секунду подумал, что нужно завтра же принести платок обратно, пока бабушка не извелась окончательно. Следом же вновь, словно тяжелым пуховым одеялом, его накрыло тревожное чувство непонимания и нереальности происходящего с ним.

Неужели это просто совпадение? Это страшное видение, буквально на пару секунд представшее перед глазами ребенка, быть может, ему привиделось? Или это были просто одни из тех мушек, которые обычно плавают перед глазами. У Андрейки вообще было очень живое воображение, наверное, из-за того, что много читал приключенческих книг. Ночью, когда он вставал в туалет, часто впотьмах путал все тот же шкаф в сенях со страшным монстром, а проходя мимо окна, не раз принимал черные силуэты веток смородины, растущей на огороде, за огромные щупальца, вырывающиеся из под земли. Наверняка что-то подобное случилось и сегодня. Но ведь он точно видел, как черная колючая точка, пробив прореху в панцире из света, проникла в голову старика. Точно видел…

Тут дверь из избы вновь распахнулась, и в сенях оказались уже обе дамы – бабушка и беззубая Маша, как-то по-будничному прервав переживания мальчика.

– Ну, ты посмотри на него? – покачала головой бабушка, обращаясь к подруге, – опять сидит, как истукан. Супа поешь – тебе говорят! Что мне родители твои скажут, если я тебя сдам им в конце лета, словно из Освенцима?

– Откуда? – удивился мальчик незнакомому слову.

Бабушка не стала отвечать, лишь по обыкновению махнула рукой и, подойдя к плите, стала наливать суп в большую тарелку.

– Ну, ты подумай, Маша, чему теперь в школах учат? Одно только поколение прошло, и вот уже забыли, забыли, и не знают, и не учат.

Бабка Маша согласно закачала головой:

– Так и есть, не дать не взять…Анька, а помнишь, у нас в колхозе был еврей старый… как же его? Имя такое было у него интересное, не нашенское…

– Рафаил что ль? – спросила бабушка, нарезая зеленый лук для супа.

– Ага, ага – он. После войны его к нам в колхоз определили, а до того он на Украине жил, а как кутерьма началась – попал там же в лагерь. Говорили, чудом выжил, а семья его вся, того… – и бабка Маша быстро перекрестилась. – Так я чего вспомнила. Он помнишь, какой странный был, не говорил ни с кем и глазами вращал так страшно, словно одержимый какой. И в ватнике ходил все время, даже летом. Ей-богу, как ни спарился? А потом мне Павка, брат, рассказывал, я тогда мала еще была, что мужики по пьяне к нему пристали однажды, мол, че ты, жид, в тулупе-то гуляешь, небось золото там прячешь? В общем, сдернули с него одежку – а там, с внутренней стороны, карманы пришиты здоровущие… а в них, значит, сухари, сахар кубиками в мешочке да рыба сушеная. Во как!

– А маца? Маца была? – вновь юморила бабушка, неся к столу поднос с дымящимся супом.

– Да ну тебя, Анька! Грешно так шутить. Я к тому, что вон, что голод с людьми делает. Видно, настрадался он там, в неволе, и всю оставшуюся жизнь еду по карманам прятал. Головой тронулся, бедолага. Не дай бог… – бабка Маша, последние лет десять всегда недоедавшая досыта, от своих же слов вдруг вся поникла – видимо, воспоминание пришлось близко к сердцу. Но бабушка, не отличавшаяся проницательностью и особенной чуткостью, лишь хмыкнула.

– Я помню его. Жил до самой смерти бобылем – никто ему не готовил, а мужик разве будет сам себе готовить? Вот и питался сухарями. А мог бы и сосвататься к кому, он вроде работящий был, хоть и с придурью… зато не грамма не пил.

Бабка Маша вспыхнула.

– А ты чего не сосваталась к кому? Васьки-то уж пятнадцать годков нет, а ты все одна? А у еврея-то, женка была и детки – всех в печи сожгли фашисты! Верно, одна для него была, да так, что и смотреть после ни на кого не захотел. Это настоящая любовь! – горячо выпалила беззубая Маша, а затем утерла даже выступившую на щеке слезу. – У нас с Юркой также было – земля ему пухом… – из-за недостатка зубов, у бабки Маши были проблемы с артикуляцией, потому некоторые слова она смешно коверкала, например, слово «любовь» звучало как – лубоф, и таких искажений было порядком в ее речи, что, конечно, изрядно веселило порой «почтенную» публику. Андрейка и сам невольно заулыбался, и из вежливости ему даже пришлось отвернуть голову в сторону и сделать вид, как будто он увидел на стене что-то невероятно интересное.

По лицу бабушки тоже пробежала недобрая тень – видимо, она собиралась что-то съязвить на этот счет, но в последний момент благоразумие перевесило чашу весов, и она решила не усугублять, пока дело не дошло до ругани и взаимных обид. Все же у нее было не так уж много подруг.

– Значит так, Андрейка. Супа поешь – тарелку в рукомойник. Хлеб в избе на печке – сам принесешь. Я вернусь часам к девяти, чтоб дома к этому времени был. Все, Маша пойдем.

И старушки, умело повязав платки на голове, были таковы.

Андрейка остался в пустом доме один на один с тарелкой супа.

***

И хоть с эмалированной поверхности тарелки на мальчика, сквозь гущу куриного бульона, задорно поглядывали вислоухие щенята, нарисованные на дне, есть не хотелось вовсе, а зрелище утопших в супе животных сегодня никак не способствовало аппетиту. Поэтому после недолгих колебаний суп отправился за окно. Думать и переживать о чем-либо тоже уже не было сил – детская психика не рассчитана на подобные перегрузки, поэтому в случае сильного направленного стресса быстро перегорает и отключается, тем самым уберегая рассудок от сильных повреждений. Словно предохранитель в электроприборе. Андрейка теперь чувствовал только апатию и безразличие ко всему. А следом пришла тяжелая, свинцовая усталость. Не хотелось ничего, кроме как укрыться с головой под тяжелым, чуть влажным одеялом и провалиться в бездну сна, отодвинув все проблемы на потом. Так он и поступил.