Страница 4 из 5
Однако именно в игре, в частности в совместной игре с другими, мы можем пережить тот опыт, которого зачастую не может нам предоставить мир целей и необходимостей: это возможно! Можно быть и ощущать себя одновременно свободным и связанным с другими, хотя бы пока длится совместная игра.
Потому-то совместные игры столь притягательны. Потому-то потребность в игре столь сильна, что кажется врождённой.
И потому-то её нельзя подавить: ну, может, иногда и можно, но долгое время – никак. Чтобы перестать играть, людям пришлось бы совершенно забыть как о потребности в общности и связи с другими, так и о потребности в свободе и автономии.
Временами, в ходе особенно тяжелых периодов истории, предпосылки к игровому исследованию человеком себя и мира бывали сильно ограничены. Кроме того, иногда нашей склонностью к игре злоупотребляют, действуя с позиций выгоды. Однако человеческая потребность в игре, очевидно, не может подавляться долго. Она снова и снова пробивает себе дорогу. Даже при национал-социализме в лагерях уничтожения, от Освенцима до Бухенвальда, среди приговорённых к смерти находились такие, кто до последней минуты не переставал играть, чтобы как-то пережить невыносимые условия существования. Например, некоторые заключённые устраивали для своих товарищей театральные представления.
Создаётся впечатление, что свойственная людям потребность в игре коренится глубоко в мозгу. Это распространённое предположение недалеко от истины. Однако прежде чем заниматься подкрепляющими нейронными сетями, мозговыми центрами вознаграждения, «гормонами счастья», и всем остальным, что там ещё активизируется, когда люди играют, возможно, стоит подойти ко всему этому (отчасти) играючи. Ведь довольно часто мы находим главное совсем не там, где целенаправленно его ищем.
Беззаботная игра генов
В связи с этим подходить к какому-то вопросу по-игровому означает не хвататься сразу же за первую возможность ответа, чтобы дать наблюдаемому феномену скорейшее объяснение. Именно так проще всего попасть впросак. Ведь, в конце концов, даже самое лучшее и подробнейшее объяснение процессов, происходящих в мозгу играющего, всего лишь описывает то, что там происходит во время игры. Однако простая фиксация никак не объясняет, отчего и почему люди играют и хотят играть. Чтобы ответить на этот вопрос, нам придётся задать следующий: почему наш мозг устроен так, что, когда мы играем, в нём происходят именно такие феномены и именно таким образом? Исследователи игры обычно утверждают: потому что наш мозг генетически запрограммирован на получение удовольствия от игры. Если же мы по-детски наивно спросим, а почему, мол, он запрограммирован именно так, то эксперты объяснят, что за это несут ответственность различные мутации и рекомбинации на уровне ДНК, то есть наследство, которое мы получили от наших эволюционных предков.
Кто похитрее, может загнать этих экспертов в угол, рассказав, что у него есть собака, которая больше всего на свете любит играть. То есть та констелляция генов, что приводит к появлению мозга, владелец которого может и любит играть и даже испытывает потребность в игре, у животных уже наличествует. На этой стадии – самое позднее – эксперты обычно сдаются и более или менее грубо прерывают игру в вопросы и ответы. Подобно нервным родителям, которых ничто так не раздражает, как такая же точно игра в вопросы и ответы, при помощи которой дети исследуют мир: «Отчего и почему говорит корова "МУ-УУУ"?»
Обычно такие настырные дети с их вопросами к взрослым – как и настырные мы с нашими вопросами к экспертам – недалеки от того, чтобы добиться наконец ответа, бьющего в точку. Ведь как последнее объяснение, так и все остальные туманные разъяснения упираются в вопрос: «Но почему же происходят эти мутации и рекомбинации наследственной информации?». А ответ экспертов сводится к следующему: да потому, что в игре перебирались варианты, появлялось новое, отбрасывалось старое, и всё это путём полового размножения снова и снова перемешивалось между материнским и отцовским геномом. Потому что проигрывание и перебор новых и новых случаев и сочетаний – то есть игра по выстраиванию нашей наследственности в форме определённых ДНК-последовательностей – это основное свойство любых геномов. Причём с самого начала. То есть игра вовсе не придумана способными к обучению мозгами. Наоборот, само появление мозга, способного к обучению, к обыгрыванию и проверке самых разных идей – это следствие той «любви к игре», что заложена в наследственном аппарате всех живых существ.
Значит, если мы хотим понять причины нашей любви к играм, то придётся спросить, почему же всё-таки эта склонность играть заложена в наследственном аппарате всех живых организмов. Ведь никакое развитие, никакое возникновение новых форм жизни на нашей планете было бы совершенно невозможно без этого постоянного добавления и выбрасывания кирпичиков ДНК, без тенденции к игровому удвоению уже существующих последовательностей ДНК, без неустанного игрового перемешивания констелляций генов. Не было бы ни одноклеточных, ни многоклеточных, а о нас самих и говорить нечего. Таким образом, игра – это не просто свойство жизни: только благодаря ей стало возможным само появление жизни, и в особенности, появление всего многообразия живых существ. Как ещё могли бы появиться в «первичном бульоне», то есть в неких укромных нишах нашей тогда ещё вполне враждебной всякой жизни планеты первые способные к саморепликации комплексные молекулярные соединения, если не в результате сложной игры комбинаций и проб?
И, раз уж мы зашли так далеко с нашей игрой в настойчивые вопросы, требующие глубоких ответов, сыграем ещё один кон. А именно: можно ведь не только спрашивать, каким образом могла появиться такая сложная вещь, как жизнь, но и поставить другой, наверное, ещё более интригующий вопрос: как становится возможным появление таких относительно простых – особенно по сравнению с живыми существами – структур как, например, снежинки?
Универсальный принцип жизни
Вот теперь становится по-настоящему интересно, потому что этот вопрос заставляет нас покинуть область биологии игр, и перейти к физике, а в ней – к недавно появившейся науке о поведении сложных систем. Уж там-то, наверное, нечего делать всем этим комбинаторным играм с перебором вариантов? Посмотрим, посмотрим. Вполне вероятно, что с нашей привычкой скользить по поверхности феноменов мы опять попали пальцем в небо.
Что же происходит, когда, например, молекулы воды выстраиваются по отношению друг к другу так, что образуют столь своеобразную и сложную форму как снежинка, и что для этого необходимо?
Если снизить энергию воды слишком быстро – например, заморозив жидкость – она превратится в глыбу льда. Если затем сообщить этому льду слишком много энергии – он растает, закипит и испарится.
Но как получить из воды кристаллы снега? Это можно сделать только при условии, что не будет ни слишком холодно, ни слишком тепло, если энергия, воздействующая на молекулы воды, не слишком велика и не слишком мала, но достаточна, чтобы молекулы получили необходимое «игровое пространство» для свободного взаимодействия. Только тогда они смогут реализовать потенциально заложенную в них способность образовать форму; но если воду нагреть или охладить слишком быстро, это свойство исчезнет.
Очевидно, игровое пространство для образования того, что потенциально заложено даже в неживых молекулах, возникает только тогда, когда поступление энергии не слишком велико, но и не слишком мало. Это интересное открытие позволяет объяснить не только появление снежинок, но и формирование других кристаллических структур. Однако создаётся впечатление, что этому фундаментальному принципу следуют не только кристаллы, но и вообще все сложно организованные системы. Волшебные облака в синем небе, лёгкие морские течения, поразительные структуры речного устья или потрясающие пейзажи пустынь с их блуждающими дюнами – всё это образовалось благодаря игре образующих их компонентов в поисках стабильных отношений, в условиях, когда энергия воды и ветра, воздействовавшая на них, была оптимально сбалансирована.