Страница 15 из 25
— Мы должны забрать Рози с балета. Нам нужно идти.
Всё всегда было из-за Рози.
В необычном для себя приступе ярости я поднимаю цеховой нож и бросаю его на пол. Папа хмурится.
— Почему ты сделала это, Нора? — интересуется он, и я знаю, что папа злится.
Я хочу сказать ему, что мне больно из-за нашей семьи, вращающейся вокруг девочки, которая даже не связана с нами. Я хочу объяснить, что она значит для меня. Какой подлой и лживой она может быть.
Но не говорю ничего. Что из этого имеет значение?
— Мне жаль, — бормочу я, закрывая лицо.
Папа больше ничего не говорит. Он кладёт инструмент обратно на скамейку и выводит меня из своей мастерской.
Мне хочется обнять его.
Мне хочется, чтобы он обхватил меня своей рукой и относился ко мне, как к дочери.
Как к личности.
Желания это то, что я умею лучше всего.
Воспоминаний об отце мало, и они смутные. Прошло немало лет с того времени, как он умер, и та небольшая взаимосвязь, которая возникла между нами однажды, начала забываться с течением времени. Просто ещё одна вещь, которую я потеряла.
Его смерть выглядела, как запоздалая мысль. Однажды после школы, мать сообщила мне, что папа умер и больше никогда не придёт домой.
Я пыталась задавать ей вопросы, но она не отвечала.
— Мы планируем его похороны? Где он будет похоронен? — спрашиваю я со слезами, текущими по лицу.
Лицо матери каменеет.
— Его кремируют, и я развею его прах далеко, очень далеко. Но похорон не будет. Мы не можем себе это позволить. Теперь, когда он ушёл, у нас нет денег на глупые вещи.
Глупые вещи? Прощание с отцом глупость?
— Ты ужасная! — кричу я. Это единственный раз, когда я повышаю голос на мать. И станет последним, как хорошо…
Ее лицо багровеет перед тем, как она ударяет меня по лицу. Даже учитывая, что это очень больно, я получаю удовольствие от прикосновения. Это один из немногих моментов, когда она заставляет себя прикоснуться ко мне.
— Нам будет лучше без него! — кричит она.
Лучше? Как она может так говорить?
Я не спрашиваю. У меня нет времени горевать.
Она запирает меня.
Я проведу остаток своей жизни в заключении.
— Заключённая, — выдыхаю я, обращаясь в пустоту.
Тот, кто держит меня здесь, не слышит ничего из того, что я говорю.
Я провожу пальцами по волосам. Засохшие кровь, песок и грязь покрывают мои руки.
— Я никогда не выйду отсюда, — громко произношу я. Это ужасная правда, но всё же, правда.
Спираль сжимается, и я еле замечаю стук с другой стороны стены.
Я опускаю руки по бокам и стою совершенно неподвижно. Не шевелюсь. Не дышу.
Только слушаю.
Тук.
Громче, чем выстрел в продолжительной тишине.
— Это реально? — шепчу я. Я больше ничему не могу доверять. В частности своим чувствам. И, конечно, не собственному восприятию.
Реальность — скользкая дорожка, ведущая в иллюзии.
Является ли стук иллюзией?
Тук, тук.
Я задерживаю дыхание и прижимаюсь ухом к обугленной чёрной стене.
Не шевелюсь.
Не дышу.
Только слушаю.
Ничего.
У меня вырывается рыдание. Это должно быть настоящим!
Я стою на прежнем месте. Отказываюсь двигаться. Я продолжаю прислушиваться и прислушиваться. Но я не слышу стук снова.
Мои уши начинают играют со мной злую шутку. Я слышу стук, которого на самом деле нет.
Стук становится хлопками. Хлопки переходят в шаги.
Шаги, в конечном итоге, становятся голосами.
— Ты одна, Нора. Абсолютно одна.
— Уродливая, уродливая, Нора Гилберт.
— Лучше держать тебя взаперти, где никто не сможет увидеть тебя.
Я знаю, что они не настоящие, но в одиночестве слова становятся реальными. Брэдли говорит резким шёпотом. Тяжелый голос отца становится какофонией звуков.
Мать шипит и рычит своей ненавистью.
И её голос становится громче всех. Но слова матери не звенят элементами заблуждения. Они реальные, вырванные из воспоминаний.
— Ты не можешь заставить любить, Нора! Ты не можешь требовать любви! Ты сжимаешь меня до смерти, и я просто хочу, чтобы ты меня отпустила!
Я затыкаю уши руками и начинаю раскачиваться на ногах.
— Заткнись! — кричу я.
— Не будь дурой, Нора! Никого не заботит, что ты думаешь.
Насмешки Рози звучат, как похоронный звон.
— Хватит! Пожалуйста!
Я сваливаюсь на пол и сворачиваюсь в клубок.
— Пожалуйста, — стону я.
Тук.
Потом тишина.
Тук, тук.
Ничего больше.
И в этот момент я ощущаю покой.
Мимолётный, который также тихо исчезает в тишине.
ГЛАВА 8
Прошлое
Пять месяцев назад
Я не испытывала удовольствия, когда шла в школу. Мать, как обычно, высадила меня возле школы, но вместо того, чтобы пойти в класс, я отошла от кампуса и пошла дальше.
У меня не было конкретной цели. Я просто знала, что меньше всего хочу сидеть на уроке английской литературы.
Иногда мне нравится сбегать от реальной жизни.
Брэдли будет искать меня. Уверена, он будет волноваться, если я не появлюсь. Но меня это не заботило.
Бывают дни, когда я хочу побыть наедине с собой.
Я шла и шла, пока не оказалась у южного входа в Уэверли Парк. Я остановилась только под сенью сухих деревьев на границе зелёного поля.
Я не была в парке с тех пор, когда отец ребёнком приводил меня сюда. Мать не любила парки. И, конечно, она не любила брать в парк меня. Мама ненавидела тратить время на прогулки, на комментарии и вопросы о моём изуродованном лице. Она выбрала изоляцию и заключение, как способ этого избежать.
Я сделала неуверенный шаг вперёд, ощущая странное чувство вины. Как будто меня могут поймать за занятием, которым я не должна заниматься.
Прижав школьную сумку к груди, я заставила себя продолжить путь. Продралась сквозь деревья, пересекла зелёную гладь стриженной лужайки и двинулась в сторону столиков для пикников.
Наступила весна, сегодня первый тёплый день после холодов. Эта зима была длинной и суровой, и я счастлива, что она закончилась.
Хоть мне и нравилось ощущать на коже теплые лучи солнца, я шла с опущенной головой.
Прячась. Скрываясь…
Сев за пустой стол, я попыталась успокоить перевозбуждённое сердце. Меня подташнивало и я подумала не вернуться ли мне обратно в школу.
Мне не хотелось думать о том, что скажет мать, если узнает, что я была в парке. Я даже вздрогнула от этой мысли.
Я пропустила урок. Прогуляла. Наслаждалась погожим днём на улице вместо того, чтобы бы торчать взаперти дома или в школе. Все произошло так спонтанно, и я ощущала себя свободной.
Неестественное, но удовлетворяющее чувство.
Я достала тетрадь, которую всегда прятала в сумке. Это мой секрет. Я заполняла страницы бредятиной, которая не имела никакого смысла ни для кого, кроме меня. Это моё безопасное место.
Я достала ручку и занесла перо над пустой страницей, наслаждаясь посторонним шумом.
До меня доносился детский смех из детского игрового комплекса. Грохот мусоровоза, проехавшего по улице.
Здесь я была окружена людьми. Моё сердце чувствовало наполненность, и я поняла, что улыбаюсь.
— Прекрасный и удивительный день, верно?
Я вздрогнула от неожиданно раздавшегося вопроса. Я подняла голову, удостоверившись прежде, что волосы скрывают большую часть лица, и увидела самую красивую девушку, которую видела за всю свою короткую жизнь.
Примерно моего возраста, с длинными тёмными волосами, спадающими почти до талии. На ней были ярко-розовые обтягивающие леггинсы в белую полоску и белая футболка, которая сползла с одного плеча. А на макушке красовался берет, норовивший сползти вниз. Эта девушка, очевидно, одна из тех, которым легко выглядеть модными.