F814 (ЛП)

А еще на ее голове росли волосы, в отличие от блестящих лысых макушек металлических коллег. Ее рука потянулась к коротким и неровным локонам, которые стали длиннее, чем когда-либо прежде, ведь раньше бригадир стриг ее каждую неделю, чтобы они не мешали.

После освобождения F814 отрастила волосы. Когда она смотрела в зеркало, то видела нечто странное. Лицо в отражении казалось незнакомым с этой смуглой, покрытой пятнами из-за пыли кожей, которая не отмывалась независимо от того, сколько влажных салфеток ей выдавали… к тому же семь дней назад она использовала последние. Ее волосы, спутанные от грязи, казались тусклыми и темными, хотя другие волоски на ее теле, скрытые костюмом, имели более золотистый оттенок. Цвет был похож на локоны Сета. Солус, однако, имел темные волосы, строго подстриженные, как у солдата, под цвет глаз и бровей. Его кожа была бледной, но не такой, как белый снег, который F814 видела на картинках, а скорее бледно-коричневой, как пляж, изображенный на фото покойного бригадира.

Так необычно, что она знала все эти цвета, хотя только некоторые из них встречались в реальности. Жизнь в шахтерском лагере пестрила оттенками серого и черного из-за пыли от раскопок, покрывающей все вокруг и обесцвечивающей ткани и тела, пока не оставалось ничего от первоначального цвета.

Могли ли яркие цвета, которые она видела на изображениях, действительно существовать? Неужели трава была такой зеленой, а небо голубым? А как насчет белого? Почему люди носили белое, самое чистое из оттенков, которое было легко испортить даже самой маленькой капелькой грязи?

«Когда-то я любила розовый цвет».

F814 не могла понять и объяснить, откуда взялась эта случайная мысль. Она списала это на волнение от встречи с незнакомцами и приготовилась к отдыху. Скинув куртку и брюки, F814 осталась в теплой рубашке и трусах.

Она уже включила обогрев хижины… маленькая роскошь, которую она позволила себе, не будет длиться вечно. Однажды источник питания генератора иссякнет, тогда F814 попрощается с теплом и светом. Она надеялась, что этот день не наступит в ближайшее время, потому что боялась мысли о том, что ей всегда будет холодно.

Забравшись в кокон из одеял, F814 зарылась в теплые и пушистые слои. Заставив свой разум рухнуть в пустоту, которую она на данный момент предпочитала, F814 погрузилась в сон.

***

Я знала, что будет дальше.

Так как уже сотни раз видела это в своем воображении. А кричала еще чаще.

Несмотря на мою осведомленность о происходящем, я никогда не могла остановить это. Никогда не могла остановить свою смерть.

Фары со стороны встречной полосы ослепили меня, без сомнения в этом был виновен какой-то придурок, который включил дальний свет. Впрочем, это все равно не имело значения. Они предупреждали о гололеде. А я, идиотка, по глупости оплатила аренду квартиры вместо того, чтобы купить зимние шины, а затем поехала домой с работы, несмотря на свою сильную усталость. Можно было винить многие факторы, и все же ничто не могло остановить неизбежное.

Машина заскользила по льду и вышла из-под контроля. Как причудливая карусель на ярмарке, только страшнее, потому что никто не мог остановить меня, во всяком случае так, чтобы никому не навредить. Первый автомобиль врезался в меня во время очередного разворота, громкий хруст казался громче моего пронзительного крика ужаса. Застряв в безумном кошмарном сне, я не могла помешать инерции от удара отправить меня в следующую машину, а затем в еще одну. Меня бросило вперед, из-за чего я ударилась носом об руль с такой силой, что моя машина издала звуковой сигнал, а из моих ноздрей хлынула теплая кровь, заливая распахнутый от тяжелого дыхания рот.

Смаргивая слезы боли, я кувыркаюсь из стороны в сторону, пока удар за ударом поражали мою машину. Поражали меня.

К тому времени, когда мой измученный автомобиль остановился, я хрипела и была ослеплена липкой влагой в глазах, ощущая соленый привкус крови и желая, чтобы пронзительный вой истерзанного животного прекратился.

С ужасом я поняла, что не могла пошевелиться, а истерзанным животным была я.

Боль была невыносима, уволакивая меня в неспокойные и неумолимые волны. Страдания были настолько интенсивными, что я удивлялась, как до сих пор была жива и, что еще хуже, понимала происходящее.

«Ох, Боже, так же остро ощущается каждый мучительный миг. Избавь меня от страданий. Пожалуйста, Господи, просто убей меня».

Кто-то услышал мою молитву, и я провалилась в темноту.

Сирены заставили меня проснуться, я попыталась открыть глаза, но они были крепко зажмурены. Я хотела пошевелить рукой. Старалась изо всех сил, чтобы вытереть лицо и посмотреть, что происходит. Во мне возникла иррациональная потребность понять, почему я больше не чувствовала боли в теле. Но моя рука так и не сдвинулась.

Моих ног, казалось, больше не было. Только одна часть меня до сих пор функционировала, поэтому я застонала, а затем закричала, что вскоре переросло в визг, когда кто-то вытер тряпкой мое лицо и доказал, что я все еще что-то чувствовала. Как могло мое лицо испытывать такую агонию? Это было хуже, чем страшное онемение моего тела, за которое теперь я благодарила Бога. Все, что угодно, лишь бы остановить этот ужас. Сейчас я бы поприветствовала объятия смерти.

Чей-то голос обратился ко мне:

— Я вколю тебе обезболивающее.

Я бы поблагодарила, но меня снова поглотила темнота.

В следующий раз, когда я пришла в сознание, то осознала какое-то движение рядом. Поток звуков, какофония голосов и криков, перемешанных с терпким запахом смерти. Раньше я смотрела телевизор и навещала отца во время его борьбы с раком, чтобы понять, что сейчас находилась в больнице.

На этот раз, когда я попыталась разомкнуть ресницы, они поддались, и я заморгала от яркого света над головой. Ослепляющий свет пронзал и вызывал слезы на моих глазах. Я хотела стереть их, но мое тело было инертно, заморожено и больше не подчинялось.

«Что происходит? Что со мной не так?»

Надо мной появилось чье-то лицо, и я заметила, что оно с кем-то разговаривало. Я даже улавливала некоторые слова и их значение, но они ускользали прежде, чем я могла сосредоточиться. Я открыла рот, пытаясь сформулировать свои вопросы. Но из него ничего не вышло, кроме стона. Расстроившись, я заплакала, но мне повезло, они отправили меня обратно в сон, но даже там я не могла избежать ужаса и агонии, поэтому надеялась никогда не проснуться.

От некоторых кошмаров не следовало просыпаться. Но я никогда не была удачливой.

Время потеряло всякий смысл. Каждый раз я просыпалась и возвращалась к одному и тому же виду: потолок с пятнами грязи и одна перегоревшая лампа. Ужас, которым можно было обозначить мое обездвиженное тело, не менялся. Я могла моргать.

Глотать. Но на этом был предел моих возможностей. Девушка, которая раньше бегала, как ветер, танцевала, как балерина, и жила полной жизнью, теперь была всего лишь разумом, медленно сходящим с ума внутри непробиваемой скорлупы.

Я ничего не чувствовала ниже шеи. Я понимала понятие речи и даже говорила сама с собой, но не могла ни формулировать слова, ни понимать их, когда слышала. Мое разочарование выливалось в слезы и стоны, пока я просила их с помощью искаженной речи убить меня. Но они не подчинились, хотя, казалось, понимали мое отчаяние и отправляли меня обратно спать, вот только вскоре я вновь просыпалась в том же кошмаре.

И вот однажды, я не знала когда и через какое время после катастрофы, я открыла глаза и обнаружила новое место. Они перевезли меня. Я видела над собой машины и слышала голоса. Но не могла понять их, хотя была рада, что покинула эту никогда не меняющуюся комнату ужасов, поэтому оставалась тихой. Хитроумные приспособления надо мной, казалось, указывали на предстоящее действие.