Сын императрицы

Отчетливо, выделяя каждое слово, произнес достаточно громко, чтобы слышали те, кто поносил жену:

— Дорогая, нам надо идти. Благородной даме не следует находиться с теми, кто не ведает о благородстве.

Чуть повернул голову в сторону скандальной компании, передразнил недавно услышанные слова: — 'Ни рожи, ни кожи' — без сомнения, такому выражению не учат в Смольном, да и в любом приличном заведении. Непонятно, как такую особу допустили в светское общество!

Провокация сработала, самый храбрый и, по-видимому, самый глупый из кавалеров того круга — офицер в гвардейском мундире, — произнес возмущенно: — Как вы смеете оскорблять графиню Ульрих! Сударь, вы не достойны ее мизинца, немедленно извинитесь!

Этот офицер явно шел на обострение — если даже не знал, кто Лексей по чину, то видел на нем морскую форму с орденской звездой и георгиевскими крестами, а обратился как к какому-нибудь штатскому служащему. Все же ответил защитнику чести обиженной дамы:

— Я готов принести извинения, но прежде должна извиниться сама особа перед моей женой, впрочем, как и вы, господа, допустившие бестактность.

На что оппонент тем же возмущенным тоном выкрикнул: — Сударь, вы хам! За оскорбление чести прекрасной дамы требую от вас сатисфакции, завтра же. Оружие за вами, я готов сразиться любым.

Лексею перестал ломать комедию, цели — как-то зацепить ту компанию, — он добился, приказным тоном потребовал:

— Офицер, представьтесь, когда обращаетесь к старшему по чину!

Гвардеец побагровел от злобы, но все же исполнил по уставу:

— Поручик лейб-гвардии Измайловского полка Макеев!

В застывшем вокруг безмолвии Лексей крикнул через зал: — Охрана, подойдите! — и когда дежурный наряд дворцовой охраны во главе с подпоручиком приблизился к ним, скомандовал:

— Поручика задержать и доложить командиру его полка о попытке покушения на жизнь кавалера Андреевского ордена. Я же представлю рапорт в Тайную экспедицию о государственной измене сего офицера. Уведите.

Когда же наряд увел побледневшего от страха поручика — наверное, понял, в какую переделку попал, — обратился к остальным мужчинам затихшей компании:

— Господа, я жду от вас извинения моей жене, графине Бобринской.

Никто из них, по-видимому, не хотел для себя участи арестованного подельника, один за другим произнесли: — Простите, графиня, — и тут же, едва ли не бегом, удалились.

Оставшаяся одна графиня Рихтер смотрела с ненавистью на виновника происшедшего позора, на его слова: — Графиня, повторюсь — я готов извиниться, но прежде вы должны взять свои слова обратно, — ответила вызывающе: — Никогда дворянка из славного рыцарского рода не унизится перед каким-то ландзассом!

Слова графини напомнили ревельское общество — в нем остзейцы делились между собой на истинно рыцарские, с давними корнями, и новообразованные дворянские роды — их называли ландзассами и считались как бы ниже по достоинству. Лексей не стал настаивать, произнес лишь: — Честь имею, — и покинул со все еще растерянной женой Зимний дворец.

Как позже стало известно, с поручиком обошлись на удивление мягко — его перевели в линейный полк с тем же чином, — хотя даже за сам вызов на дуэль по уложению следовало разжалование в рядовые. А уж за покушение на Андреевского кавалера должен быть, как минимум, отправлен на каторгу или подвергнут смертной казни — так поступили в том же Ревеле с зачинщиками и исполнителем нападения на Лексея. На его попытки разузнать причины подобного приговора глава экспедиции лишь сказал — то веление государыни. Впервые затаил обиду на родную мать — честь родного сына стоила для нее меньше чьей-то протекции. При следующей встрече не упоминал о случившейся несправедливости, но держался строго и холодно, обращался так, как требовалось к государыне, ни разу не назвал маменькой. Та, по-видимому, поняла состояние сына, но даже не пыталась хоть как-то объяснить свое решение. С того дня между родными по крови, но не привязанности, людьми образовалась пропасть полного отчуждения — Лексей уже задумался об отставке и отъезде в тверское поместье.

В конце февраля 1790 года императрица издала указ об учреждении Русско-Американского генерал-губернаторства в составе двух губерний — Калифорнийской и Северо-Американской. Генералом-губернатором назначила Лексея с правом полного распоряжения в той дальней земле, вплоть до утверждения губернаторов и других чинов, как штатских, так и военных. О создании смешанной компании — государства и частных предприятий, других акционеров, — в том указе не упоминалось, Лексей мог сам ее ввести, но своими силами и средствами. Тем самым лишался поддержки на общегосударственном уровне — с теми же акциями, которые он предлагал распространять желающим по всей стране, набором людей и организованным их переселением на новые земли. По сути, центральная власть снимала с себя заботы по освоению новых земель, переложив их на генерал-губернатора — пусть он сам голову ломает! Хорошо еще, что дали для начала два пехотных полка с приданной артиллерией, транспортные суда для их перевозки и флотилию из трех десятков малых кораблей для несения дозорной службы.

Получив столь масштабное задание, Лексей первым делом занялся формированием команды помощников — встречался с офицерами переданных ему судов, отбирал из них самых толковых и инициативных, нашел тех инженеров и строителей, с которыми учился в корпусе, правдами и неправдами добился их перевода в свой штат. А уже потом вместе с ними готовил все нужное для основание промысла и возведения поселений. Его интенданты скупали продовольствие, строительные материалы, даже живность для разведения на новом месте — деньги на то приходилось выбивать из казны с большими тяжбами. Проверили и довели до ума предоставленные суда — часть из них требовала серьезного ремонта после минувших боев прошлого года. Своим флагманским кораблем оставил прежний корвет, впрочем, два шлюпа из его группы со всем экипажем также передали ему. Провел смотр полков, проверил их снаряжение и припасы, пришлось дать разгон командирам за выявившуюся нерадивость и заставить довести до полной комплектности по нормам боевого похода с двойным запасом.

В конце мая, когда настало время отправиться в дальний путь, основные работы подходили к концу, то, что не успели, пришлось оставить — время торопило, надо было до ледостава успеть дойти до Таймыра, а идти приходилось вокруг Скандинавии, теряя лишний месяц. Всему приходит конец, с естественной сутолокой и нервотрепкой суда отошли от причалов и направились в море. Двигались в боевом порядке — с дозором впереди, боковым охранением и арьергардом, транспортники же держались посередине. Караван из почти сотни судов растянулся на добрую милю, в первые сутки не выдерживали дистанцию и строй, иногда мешали друг другу, чуть не сталкиваясь между собой, со временем привыкли и приспособились. Встречные суда разбегались в сторону, едва завидев столь внушительную армаду, но на подходе к проливам у датских берегов на их пути встала английская группа из десятка боевых кораблей, среди них два фрегата. Возможно, хотели напугать, но двигались боевым курсом, как при атаке, навстречу же им вышли подрывные корабли Лексея, демонстративно поставили минную закладку и легли в дрейф. По-видимому, англичане знали от шведов, чем грозит им подобный подвох — повернули в сторону и ушли.

Лексей не вмешивался в действия капитанов судов — с ними заранее оговорили маршрут и порядок движения. Лишь иногда выполнял роль навигатора, если по курсу замечал объекты, представлявшие возможную угрозу — как ту группу английских кораблей. Больше времени уделял семье — жена и сын были с ним в капитанской каюте, сам же капитан — бывший старпом, — остался в своей прежней. Нередко выходил с малышом на палубу, тот с любопытством озирался вокруг, что-то говорил, показывая пальчиком. Как ни странно, переносил плавание хорошо, его не укачивало даже при сильном волнении моря, чем не могла похвалиться Надя — не избежала морской болезни, когда волны становились круче, да и новая беременность сказалась. Днем почти не выходила из каюты, в ночных полусумраках, когда сын засыпал, прогуливалась по палубе под руку с мужем. Экипаж относился к жене бывшего командира с сочувствием, матросы старались ей хоть в чем-то угодить, как бы позабыв морское суеверие о бабе на корабле.