Страница 36 из 113
Наконец я решительно повернулась к тому месту, где раньше сидел кочевник. Всё то время, что я старательно избегала его взгляда, я ощущала легкий, словно туманная дымка ветерок, гуляющий по моей открытой коже, он то холодил, морозной вьюжкой нежную кожу шеи, то вызывал огненные мурашки, согревающим дыханием, и я не сомневалась, что именно незнакомец, дразнит меня стихией.
Языки огненного пламени взмывали к черному небу, порывистый ветер выбивал снопы искр, разлетающихся далеко за пределы костровища, расплывшиеся силуэты никак не обретали четкость, лишь еще больше таяли в горьком дыму. Всего на мгновенье мне удалось рассмотреть противоположную сторону круга, и привлекшего моё внимание мужчины там не оказалось.
Пиала с хримгой* ходила по кругу, туареги произносили тосты за здоровье и благополучие малыша, и пришла моя очередь, отказываться было глупо, тем более я подготовилась, зная о традиции кочевников. Я поднялась, держа наполненную почти до краев пиалу над собой и в образовавшейся тишине заговорила:
- Там, откуда я родом, не принято произносить тосты, но в традиции – дарить подарки. По сколько пролитая кровь объединила нас, я считаю себя частью вашей семьи, но не могу забыть и о своей.
Поднимем чарку за самый главный подарок судьбы — саму жизнь! За новорожденного! – а после многократных криков и свистов, я продолжила. – Дитя кочевого народа садится на лошадь до того, как научится ходить, что ж, коня дарить бессмысленно, - снова смех, - седло ему ни к чему, а вот урмари** никогда не будет лишней, - гвалт восхищенных голосов оглушил, хлопки и свист заполонили всё пространство.
А я, шагнув к Аравату – положила сверток под ноги, в большую кучу уже лежащих там подношений. Он прижал руку ко лбу и через мгновение поднес её к сердцу, в церемониальном жесте благодарности.
Женщины, которые до этого разноцветной стайкой сидели в одном из углов круга, если так можно сказать, вдруг встрепенулись, словно райские птички и кружась, и хохоча, под нарастающую мелодию дхолов, домр и уда, окружили меня со всех сторон, и сама не заметив, как, я оказалась в одном из шатров. В десять рук меня раздели, практически до нага, мне с трудом удалось отстоять тонкие трусики телесного цвета, разули, разрисовали красками, одели в танцевальные одежды гаремных наложниц, легкие и невесомые, и практически насильно вытащили к пылающему огню.
Хримга ударила в голову. Возбуждение и предвкушение, звездная ночь и черная степь, бесконечный горизонт и ароматы диких трав, всё это сорвало оковы приличий, я растворилась в танце, как льдинка в горячем отваре. Кружилась, плавилась и пылала, отдаваясь ритму тягучей, как густой тай мелодии. Огонь вспыхивал в такт резким ударам барабанов, искры гасли на ветру с шипением создавая свою, самобытную мелодию, ветер задирал мои юбки, силясь охладить разгоряченное тело.
Вокруг меня образовалась пустота, гулкие подбадривания, крики и хлопки стихли. Лишь я, мелодия и огонь. Все ярче и острее, опаляя, но не обжигая, сводя с ума близостью и лаская огненными языками. Я кружилась все сильнее, не боясь упасть и наслаждалась мельтешением, смазанными силуэтами и приглушенными звуками. Мелодия оборвалась, пронзительно, резко, вырывая меня из водоворота.
Пламя вспыхнуло и опало, брызнув напоследок искрами. В тишине раздались робкие покашливания и аплодисменты, а затем грянули крики, улюлюканья, тосты. Наперебой, перебивая друг друга, мужчины восхваляли танец Долор.
Мой танец.
А я, едва придя в себя – засмущалась. Мой наряд был слишком открытым. Во время танца мне было жарко, казалось тончайшая ткань плотнее х’ами, но сейчас, легкие порывы степного ветра вызвали мурашки, соски сморщились в камушки, выделяясь под шелком, а голые ступни заледенели. Я поднялась, намереваясь отправиться в шатер и вновь облачиться в свою одежду.
Туарег, что сверлил меня пристальным взглядом, пару леоров назад, словно из ниоткуда появился за моей спиной. Высокий, выше меня больше, чем на голову мощный и подавляюще сильный. Его длинные, иссиня-черные волосы были заплетены в косу, что спускалась ниже талии, желваки ходили ходуном, словно он едва сдерживает гнев, а полные губы сжались в презрительной ухмылке.
И в этот раз он не оторвал от меня своего темного взора. Его глаза притягивали, и я тонула в них, словно в топком омуте, не в силах противиться вожделению, которое он источал. Моя голова кружилась, дыхание участилось, грудь потяжелела и соски, ранее сжавшиеся от холода, теперь затвердели от желания. Томление и похоть, вот те чувства, что он вызывал во мне.
- Карима***, - громко обратился ко мне брюнет, хищно сверкая глазами. Звуки вновь оборвались, словно невидимый дирижёр резко взмахнул палочкой, оборвав концерт, пристальное внимание к нам, обожгло кислотой, - я подарю тебе эту ночь…
- Благодарю, - отрезала я, сбрасывая пелену мнимого очарования, - но я не принимаю дешевых подарков.
y9DWnXtp
Полог тишины накрыл огромную стоянку, глаза мужчины, протягивающего мне руку, вспыхнули, на мгновенье задержавшись на моих губах, произнесших кощунственный отказ. Его ладонь сжалась в кулак, а затем он и вовсе убрал её, легко и непринужденно, словно не я, только что, оскорбила его отказом. Он улыбнулся, и в степь вернулись звуки, да только глаза его были напряженными, а зубы слишком плотно сжаты для искренней улыбки.