Аннигиляторы

Бутыль, с надписью «Гамза», на выцвевшей этикетке, Марк нашёл, а всё остальное было не из природы, а из чунити.

Марта на секундочку отозвала Марка к чунити и тихо, так, чтобы никто не слышал, пробубнила:

– Только не ори от радости. Мне уже можно. Хотя пока лучше в анус. Так что не напивайся.

– Ну что же, давайте выпьем за завтрашний день? – сказал Стрелков.

– Давайте сначала помянем тех, кто уже не сможет с нами выпить, – сказал Петровский.

Возражений не было.

Они выпили, закусили, выпили за свободу, поели, и когда уже сидели, расслабившись, Марк рассказал, как он готовил побег, а ребята рассказывали о жизни на каторге.

Так прошла пара часов.

– Мне кажется, вам всем пора поспать, – сказала Марта. – Давайте я покажу вам ваши комнаты. Время поговорить ещё будет.

– Хорошо, – сказал немного захмелевший Марк. – Спален приготовлено шесть, так что сможете выбрать.

Спальни находились во второй половине дома, вход в которую был пока только через первый этаж.

– Посиди пока с маленькой, – сказала Марта и пошла разводить гостей. Им нужно было многое показать. Входы, выходы, туалет.

Марк пошёл к Даше.

Он переживал, что Марта задержится у Скобелева. Она же пошла показывать ему его спальню. А ей уже можно. Очень не хотелось, чтобы это «можно» было с другим.

Он напряжённо ждал возвращения Марты, борясь с желанием пойти и проверить, что она делает. Но чтобы она там ни делала, его ревность была для него унизительной.

Но Марта вернулась минут через пятнадцать.

– Я так переживала, – сказала она, обнимая его. – И я соскучилась.

– И я тоже.

Марк был счастлив. Его ревность к Скобелеву куда-то отступила. Он ласкал Марту. А потом… Потом не заметил, как уснул.

Марта о себе

– Слушай, а как у вас было со Скобелевым? – спросил Марк, когда проснулся и Марта вошла в его комнату.

– До чего вы, мужики, противные. Что ты хочешь? Подкормить свою ревность? Помнишь уговор? Ты принял условие.

– А разве с тех пор ничего не изменилось?

– Изменилось или нет, но уговор в силе? Повтори его.

– «Никогда не покушаться на твою свободу иметь секс с другими мужчинами», – мрачно повторил договор Марк. – Договор в силе. Просто я думал…

– А ты не думай и не ревнуй. Тебе со мной хорошо?

– Очень.

– Ну так и радуйся, а не пытай.

– Слушай, а я ведь о тебе вообще ничего до сих пор не знаю. Расскажи о себе.

– Я мать твоей дочери. Тебе мало? Надеюсь, ты не сомневаешься, что твоей?

– Не сомневаюсь. Ты прямая, как линейка, и говоришь правду даже тогда, когда не обязательно её выпячивать. Ну «чтобы не было недомолвок и недоразумений». Но я же не тянул тебя за язык с признанием, что Скобелев твой любовник?

– А я обещала тебе не врать. И всё выполняю. Скобелев – бывший любовник. Бывший.

– А что плохого, что я хочу знать больше о матери своей дочери, которая всё равно совершенно свободна.

– Это ты только говоришь, что свободна, пока я не захотела своей свободой воспользоваться. А если я сейчас же пойду к Скобелеву?

– Да. И я не хочу врать. Мне будет это… не по душе. Наверно, будет больно. Но я сдержу своё слово. Ты свободна. Иди.

– Это правильный ответ. Иначе получилось бы, что я тебе безразлична, и просто предоставляю тебе секс услуги. Но будь спокоен. Я не собираюсь пока пользоваться своей свободой, а когда соберусь, ты обязательно узнаешь об этом до того, а не после.

– И на том спасибо. Но всё-таки расскажи о себе. Что тебя сделало такой честной и прямой? Не все женщины такие.

Марта села к Марку на кровать.

– Наверно, я просто молода и неопытна. Да и противно мне лгать, чтобы соответствовать каким-то стандартам. Я такая, как я есть. Я не собираюсь делать что-то, чтобы кто-то думал обо мне лучше, чем я есть. Мне это противно. Это тоже ложь, хоть и не прямая.

Ладно. Но не пожалей потом. Я не знаю и не хочу знать, что можно, а что нельзя мужчине рассказывать, поэтому буду рассказывать всё.

– Рассказывай всё. Я не буду меньше тебя любить, что б там у тебя до меня ни было.

– Ну как знаешь. Родилась я в Якутске. Но это ты знаешь. Мой отец был микологом. Он всю жизнь пытался разобраться с размножением арктических грибов и не особенно задумывался о собственном размножении. Он был старше матери на пятьдесят лет. Это, конечно, редкость. Но они любили друг друга, и им было хорошо.

Я появилась на свет, когда матери было сорок, а отцу девяносто. К тому моменту они прожили вместе двадцать три года.

У отца был высокий статус, а мать всегда была простой служащей, и главная её работа была любить отца.

Когда мне было десять лет, отец простудился, и федералы его буквально убили, не дав возможности вылечиться.

Я ещё тогда их возненавидела.

После смерти отца мы прожили в Якутске ещё три года. В Якутске хорошие зарплаты, но это дорогой город. Тогда, когда мать поняла, что её зарплаты на жизнь в Якутске мало, а сбережения, сделанные отцом, таяли, мы переехали в Екатеринослав. Зарплата служащей практически не отличается от Якутска, а жизнь значительно дешевле.

Там я окончила школу. Я не ленива, и закончила школу лучшей в классе, получив карт-бланш на университет.

Рассказывать тебе, как я потеряла девственность? Я честная.

– Рассказывай.

– Ну смотри. Это немного грустно. Мы с подругой и пятью одноклассниками после выпускного поплыли на лодках в плавни за Шефским. Купались, загорали. Потом начали играть в кости. Я проиграла желание. Ну а мой одноклассник обнаглел и пожелал, чтобы меня, голую, подруга связала во вполне определённой позе. Я такого наглого желания не ожидала. Да и никто не ожидал. Ну, думала, что он загадает мне раздеться или поцеловать его. Хотя на первомайских купаниях мы все друг друга голыми уже видели. Но это было бы нормально, да и я была к этому готова. Но такое…? Все были уверены, что я откажусь. Но я же честная? Проиграла, значит надо выполнять. Ещё и сама руководила, как меня покрепче связать. Где верёвка недостаточно туго натянута. Ну, чтобы я никак сопротивляться не могла тому, что со мной будут делать. Ещё и смеялась, хотя было очень страшно. Жутко просто было. Но я смеялась. Всё казалось каким-то нереальным. Ну что они могут мне сделать? Ну погладят во всех местах. Ну грудь и там всё помацают. Ну что ещё? И сначала они таки начали меня мацать. Целовали грудь. Гладили вагину, расправляя губы. Слюнявили пальчик и терли клитор. В общем, изучали. Было стыдно и гаденько, но я немного и успокоилась, и возбудилась, смеялась и говорила, что боюсь щекотки.

Но когда тот парень, с которым я, собственно, и приехала, потрогал маня там и почувствовал мою влагу, он, глядя прямо мне в глаза, вошёл. Вошёл и, наверное, наблюдал, как от боли расширяются мои зрачки. Было очень больно. Я не представляла, что может быть так больно. Об этой боли ведь не распространяются те, кто её пережил. Главное для меня было не расплакаться. Но я сцепила зубы, терпела и не кричала. Там же всё равно никто не услышит. И зачем тогда, спрашивается, я согласилась с ними туда поплыть? Наверное, именно для этого. Хотя, конечно, такого я сознательно не планировала.

Потом они меня, связанную, все по очереди и взяли. Тогда тоже было больно, но не так. И было в этом что-то новое, даже приятное. А подругу и связывать не пришлось. Она сама за них держалась и кричала «мамочки!», пока один её дефлорировал.

Мы там ещё пару дней «загорали». Меня как будто отключили. Была полная апатия. Меня брали уже не связанную. А подруга учила делать минет. Я училась. Я никому ни в чём не отказывала. Но мне было всё равно. Как будто там была и не я.

Они не думали, что делают мне плохо. Я сама во всём виновата. Они все нормальные ребята. Когда я сама разделась и себя связала – это ведь не изнасилование? Но больше я с ними не встречалась. Даже не знаю, почему.

Мы проучились вместе шесть лет, но сегодня я не помню, ни их имён, ни их лиц. И вообще, я об этом уже не помнила, если бы ты не начал меня допрашивать.