Страница 2 из 18
«А если бы я не рыдала, не кидалась к врачам в приёмном?»
Она сидела на банкетке совершенно обессиленная – от пережитого потрясения, валерьянки, слёз. Слёзы бежали ручьём, она их вытирала бумажными носовыми платками, упаковка уже кончалась. Она не могла остановиться, собраться, сосредоточиться. 19.50 на часах.
Вышел врач в голубой униформе, высокий серьёзный мальчик с умным, строгим лицом. В руках у него – история болезни.
– Вы – родственница? – участливо глядя в её зарёванное лицо, спросил мальчик.
– Нет, я коллега Ивана Сергеевича, – твёрдо сказала Женя.
– А родственники где?
– Жена – дома, она больна. А сын – в другом городе.
– Могу ли я вам доверять? – задумался мальчик.
– Так всё равно больше некому! – воскликнула она.
– Я тогда запишу ваш телефон. – И мальчик вписал его в историю болезни. – И вот что я вам скажу: ситуация критическая, в ближайшие часы нам может потребоваться человек, который даст санкцию на нейрохирургическую операцию.
Ужас, видимо, так явно отразился на её лице, что мальчик поторопился её успокоить:
– Вы не думайте, мы всё делаем, что нужно, помощь пациенту оказывается.
– Да он у вас два часа в приемном просидел!
Мальчик поморщился:
– Это непорядок, конечно. Но мы отвечаем за него с момента поступления в отделение, видите, в истории болезни записано: 19.50. – И мальчик показал ей строчку с датой и цифрой. – Так вот, я вызвал мобильную нейрохирургическую бригаду для консультации, если они скажут, что нужно немедленно оперировать, мне будет необходимо письменное разрешение родственника.
– А вы сами как считаете, потребуется операция? – Женя заглядывала в его глаза, и, наверное, была в эту минуту очень жалкой.
Мальчик задумался.
– Понимаете, любая операция на мозге – это огромный риск для пациента… Но иногда приходится выбирать из двух зол меньшее.
– А когда будет бригада?
– Не могу сказать! Может, через 15 минут, а может, через 6 часов! Они же и по другим больницам смотрят пациентов. В общем, ищите родственников, а я пойду посмотрю, что там…
Она включила мобильник Вани, пролистала телефонную книжку, нашла номер сына. Вот, через минуту в его жизни всё изменится. «До» и «после»…
Она набрала номер со своего телефона. Трубку взяли, раздраженно сказали «да». Слышно было, как рядом плакал ребёнок.
Она начала издалека:
– Здравствуйте! Я коллега Ивана Сергеевича…
Там, в другом городе, взрастала новая жизнь, плакал ребёнок, а тут, возле голубой вывески «Нейрореанимация», она тоже плакала, по-детски, не зная, как победить беду…
– Вы только маме ничего не говорите, домой не звоните, ладно? У мамы сахарный диабет, ей нельзя волноваться, она, если узнает, что отец в реанимации, не представляю, что с ней будет… Пусть думает, что в терапии, я сейчас ей позвоню, скажу, что всё нормально, что я с отцом говорил.
– Да, да, конечно.
– Я сейчас еду на вокзал, беру билет, я утром буду!
– Я вам позвоню, как бригада приедет, какой вердикт.
– Да, да, я буду ждать! И – спасибо вам огромное, что вы сейчас там. Пожалуйста, не оставляйте отца!
– Ну что вы! Иван Сергеевич столько для меня сделал…
«Пусть он лучше погибнет, чем потеряет разум», – вдруг смирилась Женя. Представить его сумасшедшим, парализованным, его, такого победительно-сильного, могучего и красивого?!
«Господи, сделай так, как лучше для него! Если ему легче будет от смерти, то я согласна. Пусть даже я останусь одна, пусть я буду страдать и мучиться, но только бы ему было лучше!»
Никогда она не подозревала в себе такой самоотверженности и смирения!
Мобильная бригада нейрохирургов состояла из трех человек – усатого матёрого мужика с чемоданчиком, женщины пенсионного возраста с седыми волосами и хмурого парнишки-студента. Они появились из лифта внезапно, уверенно распахнули дверь со строгой надписью и двинулись в глубь отделения, оставляя грязные следы на линолеуме.
Дверь захлопнулась.
Она ходила как заведенная – туда-сюда, и механически, будто выполняла незримый урок, твердила «Отче наш».
Бригады не было долго – наверное, минут сорок.
«Бумаги пишут», – догадалась она.
Наконец они вышли.
Женя бросилась к матёрому:
– Что там?
– Операцию делать не будем – может не пережить.
– А прогноз?
– Тут вам никто не скажет. В любой момент давление может подскочить, повторный инсульт, и…
– Он в сознании?
– Сейчас спит. Третий и пятый день станут решающими.
Она оделась, взвалила на плечо огромный черный мешок с вещами, вышла на улицу. Было около трех ночи, но ей совершенно не хотелось спать. Она поймала частника на новенькой белой иномарке, и он повёз её домой, на другой конец Москвы. Играла бойкая музыка. Водитель, молодой кавказец, развлекал её разговором, она поддакивала, понимая, что беседа ему нужна, чтобы не клонило в сон. Он рассказывал историю про кредит, на который он взял эту машину (это была редкая и дорогая марка, она тотчас забыла название), кавказец не бил машину в пробках, берег от кучной езды и выезжал на промысел ночами, когда пустые дороги и щедрый клиент.
Это был какой-то иной, параллельный её бытию мир, она ехала в роскошном авто с погребальным мешком, в котором были сложены – кое-как – вещи Вани: пальто, брюки, кепка, шарф, рубашка в крупную клетку – она ему очень шла, впрочем, ему всё шло; и часы – её всегда возмущало, зачем он носит такие тяжелые, «брутальные» часы, а он ими дорожил – подарок сына…
Водитель уже нахвастался и даже из вежливости спросил, почему она возвращается так поздно и что в мешке. Она ответила уклончиво, без подробностей, не желая сбивать его с весёлого настроя. «Ещё настрадается, молодой…»
Она проснулась, будто от толчка, рано. «Что же вчера было плохого?» И тут же воспоминания вчерашнего дня и ночи вернулись к ней, и она даже застонала от боли…
Дверь в отделение была приоткрыта. Женя заглянула в щель, пытаясь прислушаться к разговору в ординаторской. Кажется, говорили о Ване, но ей ничего не удавалось разобрать. Тогда она выдвинулась чуть сильней, и в этой позиции её застал вышедший из палаты врач.
– Что вам? – Он спросил неласково, почти грубо.
– Я вот… к Рязанцеву… вечером поступил. – Она с ужасом чувствовала, что сейчас, против своей воли, разрыдается.
– Пройдите, – кажется, чуть смягчаясь, сказал врач, – в 14-й палате он.
(Что значит это разрешение? Он так плох, что мне разрешают на него взглянуть? И почему «пройдите», если написано «посторонним вход воспрещен»?)
– Халат только наденьте, – приказал врач.
(За дверью на гвоздике висело несколько халатов.)
Она робко толкнула дверь.
Ваня лежал к ней лицом на высокой, как трон, кровати, весь опутанный проводами, с раскинутыми («как на распятии» – ужаснулась она) руками.
Он спал.
– Здравствуй, сынок. – Он слабо шевелил губами. И то, что они с Колей вошли вместе, его не удивило.
– Может, мне выйти? Вы что-то хотите обсудить?
– Нет, будь на месте, – даже такой, беспомощный, весь перевитый проводами, прикованный к реанимационной кровати, он управлял ими.
– Что ты сказал Коле?
– Он сам мне всё сказал. «Пап, ты не волнуйся. Я всё понимаю. Я маме ничего не скажу».
– А ты…
– А я сказал, что я без тебя умру. И что пусть нас Бог судит, Он нас соединил.
У каждого свои возможности для отвлечения от главного, от сути жизни. У кого-то – лишняя тряпка, лишняя тарелка супа, поездка в Дубай… У неё была новая работа. Она ею увлекалась, а жизнь проходила мимо, мимо. А главное, они с Ваней стали реже видеться. Он не протестовал. Он просто попал в реанимацию.
– Спасибо вам. – Коля смотрел на неё мученически-благодарно. – Я, знаете ли, отцу хочу сиделку нанять…