Страница 15 из 18
«Интересно, – думала Оля, – нравится ли маме такая погода? Видит ли она нас сейчас оттуда, из другого мира? Как мы чай-кофе пьём?»
Сестра наставляла:
– Ты меня не провожай, опять под дождь, промокнешь, время потеряешь.
– Ничего не потеряю, – смеялась Оля. – Может, мне за эти два часа – до вокзала и обратно – потом там побольше начислят, – она кивнула на потолок.
И на вокзале шел дождь, встрёпанные, как воробьи, пассажиры прятались под навес над перроном. По-деревенски пахло угольным дымом – он вился над мокрой спиной длинного состава; нарядные и торжественные проводники в синих плащ-накидках проверяли билеты.
Они прошли внутрь вагона, в темноте нашли 15-е место, сели. Сестра уже мысленно была в пути и как бы «отъединилась» от Оли. Новая вишнёвая шляпа грустно лежала на столе.
– Возьми себе, – сказала сестра. – Куда я её буду носить в деревне? В куриный сарай, что ли?!
– Нет, – отказалась Оля. – Будешь смотреть на неё, вспоминать Москву.
Домой она возвращалась в холодных сумерках. Дождь прошел. Золотыми свечами отражались на влажных тротуарах фонари. Медленно, как единый организм, двигался плотный поток машин по шоссе, весь прошитый тревожно-кровавым пунктиром стоп-сигналов. И, скрытое от всех, мерно стучало её тревожное сердце, запечатлевшее дождливый день той счастливой осени.
«Камасутра» по-русски
Нигде так не обостряется любовь к жизни, как в больницах, тюрьмах и домах престарелых.
Палата в отделении травматологии. Вечер.
– Юли опять нету, – кивает на пустую кровать Варвара Ивановна. – Ох, и безбашенная девка! Опять с женихами забурилась!
Юля – крашеная блондинка лет двадцати с невинными голубыми глазками (сиделка Эльвира называет их взгляд, направленный на мужчин, исключительно нецензурно). Будучи сильно выпивши, но строго руководствуясь правилами дорожного движения, Юля шагала по «зебре», и тут сбил её водитель-нарушитель. Результат – перелом руки. Водитель, естественно, стал канючить и ныть: мол, не губи, у меня дети, семья, «век за тебя молиться буду», и Юля, в конце концов, растрогалась и сказала: «Я вас прощаю». А сама она попала в отделение травматологии и сразу же стала нарушать режим, гулять по улице. И с первого же похода привела себе кавалера – студента-корейца. После прогулок они обычно поднимаются в палату, и он ей помогает снимать джинсы.
Эльвира усмехается:
– А помните, её мамаша-интеллигентка прибежала к врачу и жалуется: с кем вы поместили мою дочь? Здесь на неё могут дурно повлиять!
– Ха-ха-ха, – заливается Варвара Ивановна, так что даже густые каштановые кудряшки её «химии» подрагивают. – Да она сама на кого угодно повлияет!
Ефросинья Семёновна, полная рыхлая женщина, добродушно вздыхает – что взять с молодежи!
– О-о… А-а… Э-э-эх!.. – вдруг раздается дико-жалкий крик с «транзитной» кровати. На это элитное место – у окна – кладут тяжелых больных.
– Начинается, – грустно констатирует Варвара Ивановна.
– Опять не поспим, – вздыхает Ефросинья Семёновна.
Варваре Ивановне – под восемьдесят, но мало кто называет её старушкой – такой она живчик, полный энергии и движения. И вот теперь левая нога её, похожая на сухую слегу, торчит на вытяжке, конструкции которой напоминают средневековые пыточные устройства. Нога же тучной Ефросиньи Семёновны, тоже проткнутая «спицей» и оттянутая чугунной «грушей», скорее похожа на белое ошкуренное бревно. Ноги «смотрят» друг на друга – в палате женщины лежат напротив.
– О-о… – вновь раздается слабый стон с кровати у окна.
– Как это всё надоело! – Эльвира всплескивает короткими, аккуратными ручонками и нехотя поднимается из своего угла – там, где на больничной каталке устроена её постель. – Баб Кать, чего буяним? Вроде сухая… – размышляет сиделка, отбрасывая одеяло и осматривая простынь. – Баб Кать, в туалет хотите?
В ответ слышится невнятный, прерывистый мык.
– Как хочешь, баб Кать, потом тебе же хуже будет, – угрожает Эльвира, потрясая перед лицом больной пустой 700-граммовой стеклянной банкой. – Буду тебя потом тревожить, переворачивать…
Баба Катя затихает. То есть это не баба Катя – когда-то веселое дитя, после – цветущая девушка, привлекательная женщина и добрая бабушка, нет, это уже нечто другое, совершенно уничтоженное временем и теперь больше похожее на старую, серо-белесую корягу, выброшенную прибоем на берег.
Эльвира возвращается в свой угол.
– А-о-у-у-у! – душераздирающий крик с постели бабы Кати.
– Свят, свят! – крестится Ефросинья Семёновна.
– Не дай бог до такого дожить, – суеверно замечает Варвара Ивановна. – Хорошо бы как-нибудь тихо помереть!
Эльвира далека от подобных экзистенций.
– Не, ну вы посмотрите, что она творит! – возмущается сиделка. – Днём спит, как голубь мира, а ночью начинаются концерты! Баба Катя! – возвышает она голос. – Помолчите хоть пять минут!
Стоны стихают.
– Каждый день одно и то же, – приглушая голос, упаднически продолжает Эльвира. – Вопли, судна, боль и маразм!.. Брошу я всё, надоело мне!..
Ефросинья Семёновна доброжелательно молчит. Её дочки наняли Эльвиру через фирму «Покой и уют» за немалые деньги. Уже на месте Эльвира развила «частное предпринимательство», взимая с остальных неходячих в палате посильную мзду, поскольку на весь этаж в отделении была только одна нянечка. У одинокой пенсионерки Варвары Ивановны, лежащей с ногой уже полтора месяца, деньги давно кончились, так что ей сиделка подает банку и судно, можно сказать, за «спасибо». Зато с родственников бабы Кати Эльвира дерёт по максимуму: не хотите бабусю дома докармливать – платите за удовольствие.
– Как же мы без тебя, Эльвирочка? – заискивает Варвара Ивановна. – Пропадём!
– Да это я тут с вами пропадаю! – негодует Эльвира. – Месяц с лишним сижу безвылазно. Ничего, кроме ваших задниц, и не вижу! В другом месте я, может, давно бы замуж вышла! У нас в больнице (до карьеры сиделки Эльвира работала медсестрой в Йошкар-Оле) моя подруга Жанна отличного мужика увела прямо с одра. В чём был. Его привезли на «скорой» с аппендицитом. Жанна ему даже домой не дала зайти. А что, паспорт у него с собой, водительские права – тоже. Жанна бывшей супруге очень даже благодарна. За небрежение – такого мужика упустить! Он жене сказал: не ходи ко мне, заживет как на собаке, операция пустяковая. Та: ну и ладно. А Жанна – тут как тут, не растерялась. И чтоб поползновений не было, вывезла его в Нижний Новгород. Всё хорошо, уже и квартира у них…
– Тебе, Эльвир, надо было в мужскую палату устраиваться, – не может удержаться от подколки Варвара Ивановна. – Там заодно и обглядела бы все органы, в семейной жизни необходимые.
– Это вы, Варвара Ивановна, спец по органам, – хихикает Эльвира, – вас надо на консультацию брать.
– Я по женским органам специалист, а в мужских я ничего не понимаю, – уточняет Варвара Ивановна. – И я вам, девочки, скажу следующее: 35 лет отработала гинекологом, а вот о том, что такое «Камасутра», до сих пор не имею понятия. Хоть бы узнать на старости годов!
Ефросинья Семёновна улыбается, покачивая головой: ну и артистка же Варвара Ивановна! Если бы не её хохмы, вообще можно было бы с ума сойти!
– Камасутра – это искусство любви, – назидает Эльвира. – Вы многое потеряли в жизни!
Тут и Юля возникает на пороге, благоухая парфюмом и табачным дымом. На этот раз одна, без кавалера.
Варвара Ивановна, как бывший врач, считает должным вести антиникотиновую пропаганду:
– Юля, от курения сосуды сужаются, кожа портится.
– А я не в затяжку! И, между прочим, на улице только. Вы бы это лучше мужикам сказали. Смолят по-чёрному. Идёшь по коридору, из-под дверей дым стелется, как на рок-концертах.
– И медсестра на это сквозь пальцы смотрит, – подхватывает Эльвира. – У нас в Йошкар-Оле такого бардака в больницах нету!.. Слушай, Юль, ты можешь своей подруге сказать, чтобы принесла нам на один день «Камасутру»? Варваре Ивановне нужно. Мы отдадим потом.