Чтобы желания сбывались

Когда раздавали игрушки, другие дети бежали вперёд, толкаясь, суетясь, и хватали самое лучшее. Кирочке всегда доставалось только то, что не нужно было вообще никому – ломаная кукла, машинка без колеса. И она грустно играла в каком-нибудь забытом уголке совсем одна.

Но однажды случилось чудо.

В то утро воспитательница ласково потрепала её по волосам и сразу дала огромного плюшевого зайца и ярко-алый леденец-петушок на палочке. (Это была политика педагогического коллектива для привлечения Кирочки в детский сад, но, естественно, данный факт держался в строжайшем секрете, ведь для того, чтобы девочка, по словам психолога «несколько диковатая» адаптировалась в обществе других детей, она должна была, как выразился специалист, «поверить в то, что её искренне здесь любят». На самом деле он подозревал у Кирочки лёгкую форму аутизма, но, не решившись высказать это предположение открыто, предложил вариант с приманкой.)

Кирочка вошла, гордо сжимая в кулаке шершавую деревянную палочку леденца, и, время от времени, робко прикладывая к нему язык. Другой рукой она прижимала к себе зайца. Девочки, которые прежде валяли Киру по полу и дёргали её густые моренговые волосы, теперь окружили её, с жадностью воззрившись на «петушка», и заговорили с нею самыми елейными голосами. Они просили «подругу» поделиться лакомством.

Ничего не подозревая, Кирочка дала каждой лизнуть свою конфету. Что такого? Только надо было это сделать в туалете, чтобы воспитательница не видела, так как по её словам: «изо рта в рот – получается микроб».

«Петушок» очень быстро исчез. Сама Кира успела лизнуть его всего один раз. А вместе с ним исчезли дружба и доверие. Растаяли, как леденец. Девчонки возобновили свои смешки.

Впервые столкнувшись с таким явлением, Кирочка не знала, как реагировать. Она просто убежала в туалет и стала плакать. А потом, когда кончились слёзы, ей думалось впервые очень длинно и очень печально. Она хотела сначала вернуться и побить тех девчонок, которые смеялись, но почувствовала, что у неё не хватит духу ударить первой; они сами начнут бить её, все сразу, вместе, и ей не останется ничего, кроме как накрыть голову ладонями, чтобы худо-бедно защититься, и сидеть комочком под градом мелких злых детских ударов… Так ведь уже было. И не один раз. Кирочка забилась в тёмный холодный угол туалета, зажмурила глаза, сильно-сильно, так что заплясали перед внутренним взором алые всполохи, и представила себе как смерч, неистовый чёрный смерч, подхватывает и уносит, кружа, всех девчонок неведомо куда, словно лёгкий мусор или опавшие листья…

«Я хочу, я хочу, – повторяла она, сидя на полу, обнимая колени, раскачиваясь из стороны в сторону, – я хочу… чтобы всем, кто меня обижал, стало плохо! Очень плохо.»

Обыкновенная детская обида. Каждый может припомнить о себе нечто подобное. Но именно в тот день дул какой-то особенный ветер, звонко капали редкие тяжелые капли дождя, кучковались небывалые хлопковые облака… Девочка загадала желание, и что-то вдруг изменилось в мире. Словно кто-то включил невидимый тумблер, нажал кнопку. В смутном предчувствии Кирочка подняла голову и прислушалась: всё так же журчала в испорченном унитазе вода, скрипела от сквозняка дверь. Но теперь что-то было иначе. Мир услышал её…

Вскоре после этой истории с «петушком» Кирочка, к своему облегчению, заболела. Какой-то затяжной и странной болезнью. Мама очень долго водила её по разным холодным высоким кабинетам с бело-голубым кафелем на стенах, пока, в конечном итоге, не пришла к выводу, что её дочь нуждается в более бережном отношении и особом режиме. И она забрала Кирочкины документы из детского сада.

Счастье вернулось. Кира снова была дома. Она целыми днями разглядывала картинки в книжках, сидя на красных коврах, строила из книг, кубиков и коробок замысловатые башни и дворцы. А иногда просто закрывала глаза и показывала сама себе красочные мультфильмы. Придуманные сюжеты, герои, декорации скользили перед её мысленным взором. Мощное воображение Кирочки прорисовывало их до мельчайших подробностей.

Ей никогда не бывало скучно наедине с собой. Головокружительные погони, дальние странствия и приключения, встречи с неведомыми науке зверями, птицами и растениями захватывали Киру настолько, что маме или бабушке приходилось звать её к столу несколько раз. Ничем другим, как правило, взрослые не тревожили Кирочкиного уединения. Они были постоянно заняты своими делами, и Кирочка начинала существовать для них только тогда, когда в её комнате что-то гремело, скрежетало или обрушивалось.

Воображение стало её самой любимой игрушкой. Кире даже начало казаться, что мультики у неё в голове гораздо лучше тех, которые показывают малышам по телевизору. Их основным преимуществом был полный контроль над событиями сюжета.

Главным героем её историй был маленький дракончик Гордон. Поселившись в Кирочкином мире, он тут же стал её защитником, её личным рыцарем: всех противников, по большей части перенесенных из реального мира, но нарисованных красками фантазии по-детски лубочно, утрированно, Гордон триумфально побеждал, никому не давая Кирочку в обиду.

Ей очень хотелось, чтобы он на самом деле пришёл к ней поиграть. Хоть разок.

3

Школа находилась во дворах, между Красным Рынком и бульваром Плачущих Тополей. У учительницы был круглый живот, как будто бы она всегда была беременна и шерстяное фиолетовое платье до колен. Когда дети шумели, она стучала по деревянной парте своими серебряными перстнями. Выходило очень громко. И иногда вырывала у кого-нибудь из ребят «посторонние предметы, не относящиеся к уроку» и отбрасывала их прочь.

Училась Кирочка неплохо. Но без интереса и азарта. Гораздо больше ей нравилось просто смотреть. По сторонам. Она замирала, подолгу наблюдая, как соседка по парте старательно выводит буквы в тетрадке. Это тоже был процесс – непрерывный и невероятный процесс рождения чего-то из ничего – путь шариковой ручки по белой бумаге – сначала лист совсем чистый, потом появляется петелька, палочка, овал – и вот уже перед глазами нечто осмысленное.

А за окном на тополе, ветви которого почти касались стекла, было гнездо. Кирочка любила смотреть на него во время уроков и мечтать о том, как она залезет по пути домой на тополь и заглянет туда. Ей хотелось увидеть яйца дикой птицы, кто-то рассказывал, что они совсем не такие как магазинные. Наблюдение всегда вводило Кирочку в благоговейный транс. Она сидела неподвижно, ни на миг не спуская глаз с объекта своего пристального внимания, и при этом часто даже не слышала, как её окликают. Подобные «выпадения из реальности» тревожили учительницу и удивляли одноклассников. Кирочку считали странной, и никто не отваживался с ней дружить. Поначалу её это даже радовало, одиночество было Кирочкиным привычным и естественным состоянием. Никто не мешал ей внимать множеству невероятно сложных и красивых процессов, существующих одновременно и по отдельности, длящихся во времени и разрастающихся в пространстве, подобно деревьям…

По дороге из школы Кирочка всегда останавливалась возле тополя с гнездом. Она подолгу стояла, задрав голову и предаваясь бесплодным мечтам о том, как в один прекрасный день она всё-таки залезет на этот тополь и добудет таинственные дикие яйца. Но дерево было слишком высокое, первые ветви начинались далеко от земли, примерно на высоте второго этажа школы, и хрупкой первокласснице с большим горбом ученического ранца за спиной оставалось только стоять на осеннем ветру, пялиться наверх, иногда сердито сдувая с лица брошенные на него ветром пряди, и просто хотеть… когда-нибудь… залезть на тополь…

После уроков она обычно ходила на Красный Рынок. По прихваченной заморозками хрусткой, ломкой, как печенье, земле пустыря, или в оттепель по вязкой глине с мутными глазками лужиц. Сходить и вернуться каждый раз нужно было очень быстро: узнай мать, что Кирочка посещает рынок, она непременно запретила бы это увеселение, сочтя его слишком опасным для девочки-школьницы, ведь дальше, за Красным Рынком и загороженным высоким забором участком шестиполосного шоссе, носившего название Крайнее Кольцо, начинались бедняцкие кварталы – испуганно лепились друг к другу одинаковые тесные блочные дома-коробки, а ещё дальше, за ними, на замусоренном побережье промышленного порта высились, глядя в пространство пустыми глазницами битых окон, Заброшенные Верфи – обиталище городских бродяг, нищих, беглых преступников и вечно пьяных побитых уличных девиц.