Чтобы желания сбывались

Мальчик-сосед пожал плечами.

– Но другие же рассказывают…

– И их выслушивают, зевая, – улыбнулся Билл, он давно заметил, что люди больше любят рассказывать свои истории, чем слушать чужие, – если я не стану много говорить, в мире будет просто меньше скучных историй.

– Но ведь встречается и то, что может понравится другому человеку? О чём он послушает и подумает с удовольствием?

– Обычно человека привлекает нечто, стоящее ближе всего к его собственным мыслям; нечто, наиболее созвучное его внутренней струне, его чувствам. Любой человек сам для себя – самая интересная личность. Ибо ничто другое он не способен полноценно осмыслить, а значит – и полюбить. Человек заперт внутри своей головы, у него нет выбора, и, будучи заложником этой изначальной единственности и неделимости сознания, он невольно восхищается только собственными отражениями во всех окружающих предметах.

– Умничаешь? – подозрительно осведомился сосед.

Билл улыбнулся и пожал плечами, в очередной раз убедившись, что, рассказывая о себе, скорее окажешься непонятным, чем обретёшь шаткий и в любой момент готовый уйти из-под ног островок сочувствия в таинственном океане чужого внутреннего мира.

Он по-прежнему чувствовал себя не на своём месте, и лучше всего было ему в дальнем уголке парка, возле старой калитки.

Биллу, конечно, временами становилось одиноко. Но дело было в том, что он в принципе не воспринимал одиночество, как повод для какой-либо грусти или беспокойства. Билл интуитивно понимал, что это вообще единственное возможное состояние человеческой души – и никогда не будет ничего другого – сколько ни пытайся приблизить кого-то к себе или приблизится к кому-то, никогда этому процессу не будет конца. Как нельзя вычерпать до дна маленькую ямку, вырытую на берегу реки – она наполняется снова и снова – так невозможно познать другого человека. А как нельзя познать, так нельзя и открыться – что бы ты ни сказал другому о себе, он поймёт это по-своему, и всё равно будет видеть не тебя настоящего, а лишь проекцию, образ, составленный по твоим словам его собственным воображением, чувствами, опытом.

Билл много думал о девочке, что проходила каждое утро с мамой по тротуару. Она была для него самым лучшим переживанием за всё время обучения в пансионе, и она же являлась олицетворением этого неистребимого внутреннего одиночества, открытого им в самом себе – ведь он вообще ничего о ней не знал, он выдумал всё от первого до последнего слова – но эти выдумки, как ему казалось, подтверждались каждой улыбкой, каждым шагом девочки – она всегда здоровалась с Биллом, кивком головы или лёгким взмахом тонкой руки в яркой осенней перчаточке – несомненно, Билл тоже существовал в её воображении в виде какого-то лирического героя, она ведь тоже совсем ничего о нём не знала, но так устроено сознание – оно поневоле стремится заполнить информационные пустоты радостными фантазиями и лучшими ожиданиями. В таком виде их отношения и существовали – Билл и загадочная девочка здоровались, улыбались друг другу через забор и что-то друг о друге воображали.

Много позже, став взрослым, он вспоминал такую свою первую бесплотную любовь с большой теплотой и полушутя-полусерьёзно признавался всем, кому рассказывал о ней, что это был самый лучший роман в его жизни.

2

Так же как и близкой дружбы, открытой вражды с кем-либо у Билла в пансионе не случилось. Явно недоброжелательно относился к нему только Десна, но их тихо тлеющему непрерывному конфликту всегда как будто немного не хватало пороху, чтобы взорваться дракой или скандалом. Обычно всё ограничивалось короткими зубоскальными перепалками. После случая с конфетами серьёзная ссора вспыхнула между ними лишь на третьем году обучения.

В классе был тихий паренёк по имени Ким, над которым едва ли не каждый норовил подшутить, пользуясь его безответностью, и таким образом самоутвердиться. Этому Киму очень сильно нравилась какая-то девочка, с которой он виделся на каникулах; иногда он сочинял и записывал в тетрадку романтичные и трогательные стихи для неё. Ким, разумеется, вообще никому их не показывал, в том числе и адресату. Ведь они порой стыднее, чем нагота, эти самые первые ранние любовные стихи, большей частью глупые и банальные, конечно, но наполненные невероятной нежностью, захлёстывающие, затапливающие ею – половодье нерастраченной сердечной весны…

И как-то раз Десна, решив в очередной раз поглумиться над Кимом, вырвал у него заветную тетрадку с драгоценной чувственной исповедью души и принялся декламировать вслух, язвительно и похабно комментируя каждое слово.

Билла неслыханно разозлили и бестактная самоуверенность, с которой зачинщиком была преподнесена жестокая шутка, и возмутительное молчание аудитории, одобрительные смешки – как будто бы так и надо, как будто бы и нет ничего предосудительного в таком грубом взломе чужого сокровенного, – Билл видел, каким несчастным сразу сделалось лицо Кима, больнее этого, вероятно, ничего нельзя было придумать для бедного юноши, у него дрожал подбородок, он готов был разрыдаться – Билл подошёл и попытался вырвать у Десны тетрадку, тот сначала ничего не понял – собственное поведение казалось ему естественным, подумаешь, посмеялся над какими-то стишатами – чего кипятиться? – тетрадку Десна не отдал, попробовал подшутить над самим Биллом, но завязалась отнюдь нешуточная драка, последствия которой пришлось ликвидировать в кабинете медсестры…

А потом, когда наставники начали разбираться в происшествии, многие мальчики приняли сторону Десны, поскольку очень его боялись, и стали утверждать, будто бы драку затеял Билл. Отчасти это было правдой, он ничего не отрицал, но и не признавал за собой никакой вины – он ведь защищал несправедливо обиженного… Наказание, однако, пришлось принять суровое – пансион дорожил своей репутацией – драки до крови тут случались редко, и о них всегда незамедлительно сообщалось родителям воспитанников. Отец пообещал Биллу санкции на каникулах и сразу же бросил трубку, не желая выслушивать никаких оправданий.

Несколько дней спустя после этой истории с тетрадкой Ким подкараулил Билла одного и, схватив за руку, без слов горячо её пожал.

– Ты чего?..

– Извини, я… я тебе… очень благодарен… – запинаясь, проговорил Ким. Было заметно, что он так сильно не уверен в себе, так боится нарваться на презрение или насмешку – как будто заранее знает, что произведённое им впечатление окажется резко негативным.

Биллу стало жаль юношу, но и разговаривать с Кимом ему, надо признать, не слишком хотелось, интонации забитого одноклассника вынуждали его чувствовать себя королём, снисходящим до подданного, что было ему не особенно приятно. Закомплексованные люди даже не подозревают, что вызывают отторжение не как таковые, а именно открытым признанием своей никчёмности. И получается замкнутый круг.

– Пустяки. Я сделал это скорее для себя. Не мог равнодушно смотреть, – ответил Билл, неуверенно улыбаясь.

И тут Ким сделал неожиданную вещь. Достав из-за пазухи шоколадку, оставленную после полдника, он протянул её Биллу. Тот хотел было отказаться, из вежливости, как учили его родители, Киму-то, небось, и самому хочется полакомится, но, взглянув в широко-открытые доверчивые глаза юного поэта, он понял, что отказ принять преподнесённое от чистого сердца действительно может ранить очень глубоко… Особенно существо, уже успевшее испытать на себе все существующие виды отвержения.

– Хочешь половину? – спросил Билл, – отламывая несколько долек ароматного тёмного шоколада и отправляя их в рот.

С того дня между мальчиками завязалась не слишком близкая, осторожная, точно ходьба по льду, но всё-таки дружба. Одноклассники перешёптывались у Билла за спиной, они недоумевали, почему лучше всего он сошёлся именно с чудаком, предметом всеобщих насмешек, некоторые полагали, что это некая жертва, на которую Билл пошёл ради каких-то своих высоких идеалов. «Он же странный, чего вы хотите?»