Чёрные сердца (ЛП)

Ник осознал, какими длинными сделались его волосы, хотя он как-то не замечал этого до сих пор. Они ещё не отросли такими длинными, как у Даледжема, но почти доходили до плеч — даже длиннее, чем до его вступления в армию, когда он в старших классах был сёрфером.

Эта мысль заставила его вздрогнуть, вызвала столько боли, что перед глазами всё померкло.

— Я ненавижу это, — сказал он крыше грузовика, не обращаясь ни к кому. — Я ненавижу это… я ненавижу себя.

В этот раз Джем не ответил.

Он стал целовать его шею, ещё крепче стискивая волосы.

Ник вздрагивал от каждого поцелуя, извиваясь под ним, и его клыки удлинились, а каждое нервное окончание в его теле полыхнуло и пробудилось к жизни.

Джем ещё сильнее вцепился в его волосы, запрокидывая ему голову на круглую сидушку, которую они оба использовали в качестве подушки. Он придавил его, и Ник подчинился давлению его пальцев, хоть и осознавал, что, наверное, мог бы скинуть с себя видящего, если бы захотел.

Ему хотелось попытаться.

Ему очень, очень хотелось попытаться.

Мысль об этом возбудила его сильнее, чем должна была.

В его сознании раз за разом прокручивалась картинка того, как он швыряет его на пол, удерживает на месте, бл*дь, и наконец-то пускает в ход всю свою силу с этим мужчиной, чёрт подери…

Он задавил эту мысль, когда с его губ сорвался низкий стон.

— Ты хочешь укусить меня? — пробормотал Джем.

Этот голос, эти губы… всё это оказалось так близко к его уху, что он вздрогнул.

Акцент Джема снова усилился, может, стал даже хуже, чем раньше, но в этот раз Ник понял его без проблем.

— Конечно, я хочу тебя укусить, — произнёс Ник хриплым, почти натужным голосом. — Я уже месяцами хочу тебя укусить…

— Пока ты трахаешь меня.

Ник поколебался, ощущая, как боль в его груди усиливается, а в горле встаёт ком.

Затем он кивнул.

— Пока я трахаю тебя.

— Я позволю тебе трахнуть меня сегодня ночью, Ник…

Но Ник уже закрывал глаза, наполовину выбираясь из-под другого мужчины так, чтобы не отталкивать его. Он покачал головой.

— Нет.

— Да. Но ты меня не укусишь… ладно? Может, потом. Но не сегодня. Ладно?

— Нет! — прорычал Ник.

В этот раз он повернулся и сердито посмотрел на другого мужчину.

Джем лишь уставился на него, и на этом пугающе красивом лице не отразилось никакой реакции. Ник затерялся там, затерялся в этих идеальных симметричных чертах, смотрел на видящего в лёгких проблесках света, просачивавшихся через твёрдый корпус кузова.

— Бл*дь, — выдавил он, не сумев оторвать взгляда. — Ну почему ты обязательно должен выглядеть вот так?

— Ты правда думаешь, что если бы я выглядел иначе, это имело бы значение? — спросил Джем чуть жёстче.

Ник покачал головой.

Его грудь горела, заставляя его вздрагивать от боли.

— Я не знаю, — честно ответил он.

Видящий опустил губы, и вот они уже целовались.

Ник снова застонал. Он никогда не целовал никого с клыками — не целовал по-настоящему, не пытаясь укусить… он никогда не ощущал, чтобы клыки возбуждали его партнёра, даже без яда.

Став вампиром, он никогда не целовал кого-то, не кусая — даже других вампиров.

Эта мысль сбила его с толку, возбудила, а затем усилила боль в груди.

Он ненавидел то, как сильно Джем выбивал его из колеи. Он ненавидел это, и это трогало его, возбуждало, раскрывало что-то в нём, заставляло чувствовать себя невыносимо уязвимым до такой степени, что он едва мог это вытерпеть.

Его пальцы сжались в волосах видящего.

Он распустил полухвостик этих волос, потянув и грубо дёрнув, ещё глубже запуская пальцы, как только он справился со шнурком, как только волосы упали на лицо другого мужчины.

Затем видящий стал говорить с ним, бормотать что-то сначала на том другом языке, затем переключаясь между ним и английским.

Пока тот говорил, Ник вздрагивал, целуя его губы, пытаясь заткнуть его и в то же время внимательно слушая его, старясь расслышать и впитать каждое слово.

Он знал, что ему конец.

Что бы он ни сделал, ему конец.

И ничто из этого не поможет ему увидеться завтра с Мири, которая была его лучшим другом, его самым дорогим другом ещё с двадцати-с-чем-то лет.

С Мири, которой он причинил такую боль, что они уже никогда не будут друзьями.

Он разрушил нечто.

Он разрушил нечто, и это уже никогда не удастся восстановить.

Джем застонал, крепче хватая его за волосы, забираясь на его живот и грудь, наваливаясь на него своим весом, а затем он прильнул к нему, стал ласкать его горло зубами и языком, покусывая и целуя кожу до такой степени, что Ник уже ничего не видел.

Теперь он даже не пытался его укусить.

Мысль о том, чтобы укусить его, кормиться от другого мужчины одновременно сбивала его с толку и вызывала тошноту. Он никогда не ощущал такой противоречивой смеси боли, отвращения, желания, злости на себя самого…

— Заткнись, — пробормотал Джем ему на ухо. — Gaos… заткнись. Я буквально слышу, как ты думаешь, брат… я вижу это на твоём лице. Просто заткнись. Хоть раз в своей долбаной жизни перестань думать. Просто будь со мной…

Нику хотелось наорать на него.

Ему хотелось наорать на Джема, сказать, что он ни хера не знает, но руки и пальцы другого мужчины вернулись к его ремню, ловко расстёгивая пряжку.

В итоге он ничего не сказал.

В итоге он лежал на спальном мешке и круглой сидушке, глядя в потолок кузова грузовика и повелевая своему разуму опустеть.

Этого так и не произошло.

Глава 26

Времени больше нет

Пёс разбудил меня… скулением.

Затем рычанием.

Я посмотрела в сторону окна, заметив его маленький свирепый силуэт в слабом предрассветном свете. Он стоял на кровати, подняв голову и хвостик, и его ушки стояли торчком вперёд. Но он не смотрел в окно.

Он напряжённо сосредоточился, глядя в противоположном направлении, в сторону двери.

Я посмотрела мимо него, через зарешеченные окна наблюдая, как убывающая луна опускается к той слабой линии света, едва виднеющейся у линии горизонта.

Первые несколько недель здесь я пыталась найти способ пробраться через эти решётки.

В итоге они начали бить меня током через ошейник всякий раз, когда я начинала возиться хоть с каким-то элементом комнаты — окна, вентиляционные решётки, двери, камеры, стены, половицы.

Вот так я и выяснила, что кто-то наблюдал за мной 24/7.

— Что такое, дружище? — прошептала я, наблюдая, как он пристально смотрит на дверь в мою комнату.

Той ночью было холодно.

Холоднее обычного.

За стеклянными дверями и балконом тихо падал снег. Не то чтобы я могла выйти на этот балкон; всё отгорожено железными решётками, расположенными снаружи. Я даже не могла открыть стеклянные двери, чтобы прикоснуться руками к решёткам. Я не могла открыть ни одно окно в комнате.

Они наглухо запаяли их снаружи.

— Что такое, львёнок? — прошептала я.

Щенок посмотрел на меня, на мгновение помахав лохматым хвостом, чтобы приветствовать меня.

Затем его глаза и нос повернулись обратно к двери.

Его голова и хвост опять замерли совершенно неподвижно и напряглись.

Шерсть на загривке встала дыбом, и он зарычал; его тихий щенячий рык обладал на удивление угрожающими интонациями, учитывая его габариты.

Конечно, он недолго останется таким маленьким.

Я всё ещё наблюдала, когда Пантер гавкнул.

И снова звук получился поразительно мощным для такого маленького существа. Он уже наполовину походил на гавканье взрослой собаки. Он снова тявкнул, посылая резкое предупреждение тому, кто ему не нравился по другую сторону этой двери.

Что-то в этом гавканье заставило меня замереть на кровати и уставиться на дверь вместе со щенком.

Каким-то образом я знала.

Я была слепа, но знала.

За моей дверью стоял Алексей.

Я застыла в кровати, сжав руки в кулаки и приподняв туловище на локтях. Я задержала дыхание, выжидая.