Чёрные сердца (ЛП)

Ник радовался, что у Брика нет возможности отдать ему такой приказ, потому что, честно говоря, он не был уверен, как хорошо или как легко он сумел бы не подчиниться своему прародителю.

Он мог твердить себе, что сумел бы отказать, само собой… но, в конечном счёте, Брик был его прародителем.

Ник ощущал эту тягу крови гораздо сильнее, чем на самом деле хотел себе сознаваться.

— Прости, что не сказал тебе о своём отъезде, — сказал Ник, пока думал об этом. — Я находился… не совсем в своём уме. Я приношу свои извинения, отец. Искренне. Я не хотел тебя обеспокоить. Это никогда не входило в мои намерения, даже тогда.

Поколебавшись, он добавил:

— Я также извиняюсь за своё неповиновение тебе в Сан-Франциско. Опять-таки, я знаю, что это не оправдание, но я был… не совсем в своём уме… и в то время тоже. Я не жду прощения от тех, кому навредил. Или от тебя. Я знаю, что также порушил твои союзы и тем самым поставил под угрозу будущее наших людей в критичные времена.

Ник стиснул зубы.

Он ощутил, как вернулся его стыд, когда он обдумал свои слова. Этот стыд сейчас стал в разы сильнее, чем раньше… в основном потому, что он не мог выбросить из головы тот факт, что Джем это слушает.

Его клятва верности вампирской расе заставила его содрогнуться.

С другой стороны, он знал, что эти узы кое-что значили для Брика.

Это практически необходимо для того, чтобы заручиться помощью Брика. Однако намного сложнее было признаться в том, (но теперь он мог в этом признаться, он ощущал это кровью, и это чувствовалось неоспоримо правдивым), что он теперь был вампиром.

Он — вампир.

Они — действительно его народ.

Он ощущал эту истину даже в отрыве от физической реальности его расы.

Он ощущал это где-то глубже, чем под кожей, глубже, чем в крови — в такой манере, которая меняла саму структуру его мозга, и он не мог объяснить это даже себе. Что бы там ни было, это заставляло его слова ощущаться правдивыми. Он мог твердить себе, что просто произносит то, что хочет услышать Брик, в надежде манипулировать эмоциональной привязанностью его прародителя, но он также понимал, что это не совсем правда.

— Я сожалею, — повторил он свою мысль. — Я знаю, что это не отменяет нанесённый мною урон. Но я хотел дать знать, что теперь я осознаю этот урон. Я по возможности постараюсь всё возместить… по крайней мере, там, где это возможно.

Молчание затянулось.

Ник гадал, не злится ли вампир из-за того, что он не ответил на его вопрос.

Он гадал, не было ли ошибкой поднимать сейчас тему Сан-Франциско, ворошить то, что он там натворил, напоминать об этом Брику и тем более тем, кто мог их прослушивать.

Он гадал, не стоило ли притвориться, будто он ничего из этого не помнит.

Может, это бы даже сработало… хотя бы с людьми Блэка.

Может, он мог бы убедить их, что тогда он действительно был сам не свой.

Эта мысль вызвала у него тошноту.

Всё это вызывало у него тошноту.

Одни лишь беглые воспоминания о Сан-Франциско порождали тошнотворное, суровое, извращённое отвращение к себе. Стыд — это слишком мягкое слово для подобного.

Это ближе к омерзению в адрес себя самого.

Он гадал, сумеет ли когда-нибудь думать об этом дольше нескольких минут кряду. Он гадал, сумеет ли он когда-нибудь воспринимать себя иначе, чем сейчас, после всего, что он сделал. Он уже не хотел, чтобы Даледжем его убил, но лишь потому, что это казалось ему выходом для трусов и всего лишь очередным способом избежать ответственности.

Правда в том, что Ник ощущал себя заклеймённым.

Он ощущал себя навеки заклеймённым собственными действиями, и неважно, был ли он «самим собой», что бы это ни значило… или нет. Такое чувство, будто те часы, дни, недели оставили на нём столь глубокий след, что он уже никогда не будет другим.

Когда дело доходило до этого, уже неважно, что он делал сейчас.

Он никогда не будет другим.

Он никогда от этого не отмоется.

Этот долг он никогда не выплатит; колокол прозвенел, и нет пути назад. Теперь он просто вот такая личность. И всегда будет таким. Он никогда не вернёт то, что потерял; а он потерял абсолютно всё.

Он никогда это не вернёт.

Как бы он теперь ни называл себя, он никогда не будет прежним Ником.

Эта мысль вгоняла в депрессию, но он постарался не отгонять её.

Что есть, то есть.

Он — то, что он натворил.

По этой и многим другим причинам он удивился, услышав в голосе своего прародителя искреннюю мягкость и сочувствие, когда тот ответил.

— Я понимаю, любовь моя, — ласково произнёс Брик. — Мне хотелось бы выразить, как хорошо я это понимаю… но с этим придётся повременить до другого раза.

Помедлив, вампирский король добавил:

— Мне хотелось бы заверить тебя, что ты навредил намного меньше, чем говорит тебе твой страх. Мне хотелось бы иметь возможность стереть твоё сознание на этом отрезке, дражайший… но я слишком люблю тебя, чтобы лгать тебе. Я не стану лгать тебе в таком смертельно важном вопросе. Мы с тобой оба знаем, что тебе предстоит много работы в этом отношении, если ты желаешь восстановить разрушенное со своими друзьями людьми и видящими…

Ник поморщился, бросив косой взгляд на Даледжема.

Брик продолжил прежде, чем он успел заговорить.

— …Мне хотелось бы сказать тебе, что всё испарилось, пока ты восстанавливался, но правда в том, что сейчас просто не время для таких вещей. Всё, что я могу сказать — я понимаю, любовь моя. Лучше, чем ты думаешь. Однажды мне придётся рассказать тебе о собственном опыте во время той фазы, которую ты только что перенёс. Не сомневайся, что дальше для тебя всё станет лучше. Сейчас тебе может вовсе так не казаться, но так и будет. И тебя любят. Тебя любят сильнее, чем ты можешь догадываться, и неважно, можешь ли ты почувствовать эту любовь или ещё нет.

Брик помедлил, и Ник поёрзал на своём сиденье.

Он ощущал, что исходившие от другого вампира эмоции усилились до такой степени, что ему сделалось даже некомфортно — отчасти потому, что он ощутил свою реакцию на это.

— Пока что я остановлюсь на этом, — произнёс вампирский король почти грубоватым тоном. — Но мы ещё поговорим об этом, сын мой. Я не могу выносить то, как сильно ты винишь себя за всё. Я понимаю… но это ранит меня до глубины души. Хотелось бы мне иметь возможность заверить тебя в том, как мало здесь твоей вины, и сколько ответственности лежит на мне, как на твоём прародителе… но я знаю, что ты пока что не можешь это услышать, и более того, как я и сказал, сейчас не время. Так что мы остановимся на этом и вновь поговорим, когда будет возможность.

Ник сглотнул.

Отвернувшись от Джема и посмотрев в боковое окно, он лишь кивнул, не имея возможности, а на самом деле и желания отвечать словами. Он ощущал понимание своего прародителя, но не мог даже попытаться общаться с вампиром в такой манере.

Он не хотел отвечать — не здесь, не перед Джемом.

Странно, но он боялся того, какое у видящего сложится мнение о нём… страшился этого гораздо сильнее, чем мнения его прародителя или даже собственных взглядов на себя самого.

Он не хотел пока что думать об этом, и о том, что это значило.

Когда Брик заговорил в следующий раз, его голос изменился, вновь приобретая деловитый тон.

— …Пока что я могу сказать тебе немного, — произнёс вампирский король. — Во-первых, тебе надо знать, что ты не разрушил мой союз с людьми Блэка, как ты думал изначально. На данный момент мы пересмотрели союз, и пока он держится… вопреки немалому напряжению в нынешних обстоятельствах. В данный момент я скрываюсь вместе с большей частью моей руководящей команды. Мы здесь со многими членами ведущей команды Блэка, и с людьми, и с видящими. Мириам с нами.

Ник вздрогнул.

Он взглянул на Джема, нахмурившись, затем опять переключился на телефон.

— Ты с людьми Блэка? Прямо сейчас? И Мириам с вами?

Джем повернулся, хмуро посмотрев на него, но Ник от него отмахнулся.