Французский Трофей

– Ничего, Андрей Ионыч. – Кивнула Ева, дрожащей рукой беря сигарету и пристраивая ее в уголок рта, а потом только со второй попытки прикурила от спички. Курили они с братьями только в детстве, шаля, сидя втроем в старом сарае, что за конюшней. Накурились тогда до тошноты, и обпились кислым вином, что стащили из погреба. За то им крепко влетело от родителей, когда это обнаружилось. С той поры Ева курить зареклась, а сейчас словно само собой получилось, и почему-то стало легче.

– Вот уж правда, на все воля Божья. – задумчиво пробормотала она.

С тех пор так и пошло – наши атакуют, турки отбивают. Уже зимой была одержана стратегическая победа, но в какой-то момент наступило затишье, и позже стало понятно, почему – англичане и французы подтянули свои войска, и через Босфор вошли в Черное море, поэтому часть Женевьевы срочно стали перебрасывать под Одессу. В это же время Англия и Франция объявили России войну.

Ева и Миша здорово изменились. Война шла уже почти полгода, зима, хоть и мягкая на Дунае, оказывала услугу российской армии и врачам, в частности. У Женевьевы и Андрея Ионовича сложилась отличная команда, и тот был очень доволен своим помощником. Они проводили сложнейшие операции, а в дни затишья много разговаривали, обсуждали методы лечения и пили водку или спирт, в зависимости от того, что было.

Письма домой ходили редко, но отец прямо сообщил Жене, что видит в письмах, как та изменилась и возмужала. В письмах он обращался к ней как к Косте, и потихоньку Ева вообще забывала свое прежнее имя. Она стала резче, могла накричать на растяп-фельдшеров, сурово отчитать и повысить голос даже на мужчин, чего не позволяла себе раньше. Голос у нее сел от привычки громко раздавать указания во время чрезвычайных ситуаций, и от привычки курить после тяжелых операций. В ней все меньше оставалось от Евы и все больше появлялось от Кости.

С Мишей виделись редко, но неизменно, встречаясь, таскались в салон, где упивались шампанским до головной боли, не зная, как еще справиться с происходящим вокруг. Пока Ева корпела над пациентами и колдовала пилами для ампутаций, Миша умудрился дослужиться до капитана за подвиги на поле боя во время сложных операций.

По мере разворачивания боевых действий в районе Крыма, обстановка становилась все труднее – союзники подвергли обстрелу Одессу, и только ценой неимоверных усилий российской армии им не удалось высадиться на берег.

К тому времени полк, в котором служили Ева и Миша, был прикомандирован к войскам генерала Горчакова. Основные сражения, конечно, велись на воде, но и они были проигрышными, а к середине весны англо-французские войска высадились в Варне, и победы русской армии становились все более локальными.

Однажды Андрею Ионовичу пришлось уехать почти на неделю, и Ева заведовала всем сама. К приезду врача она едва держалась на ногах от усталости и истощения, глаза ввалились, нос заострился. Встретила она Михайловского, едва ли не как Государя, если не как Спасителя.

Но новости были неутешительные – среди французов разразилась холера, и, если ничего не предпринять, эпидемия перекинется и к ним. Пока они сидели в палатке, ели и пили – Вася, оставленный Андреем Ионовичем приглядывать за Костей, нарадоваться не мог, что молодой хирург кушать изволили – Михайловский рассказывал о своей встрече с Пироговым и о его инновациях.

– Представляешь, Костя, Николай Иванович внедрил нечто совершенно необыкновенное, -с азартом рассказывал хирург. – Он изобрел способ фиксировать сломанные конечности при помощи гипса. Ты не представляешь, насколько это повышает шансы на полноценное выздоровление. А еще он настаивает на жесточайшем отборе раненных – чтобы мы не кидались ко всем подряд, в первую очередь надо провести быстрый общий осмотр, а потом уже решать, необходимо ли оперировать раненного в полевых условиях, или есть время эвакуировать его в тыл. Так и будем теперь работать, – заключил он и отправил в рот картофелину – еда становилась все проще с каждым днем, но пока о голоде, к счастью, и речи не было.

Для предотвращения вспышки холеры он потребовал тщательнейшего соблюдения гигиены. Захваченных в плен французов он потребовал сразу же изолировать.

Оголодавшая за неделю каторжного труда Ева, только кивала, так как говорить с набитым ртом не могла, да и вежливым не считала. Но идеи и принципы казались гениальными в своей простоте. Если бы не поздний вечер и изрядное количество алкоголя, она бы рванула испытывать гипсовые перевязки прямо сейчас. Но ее разморило и развезло, она откинулась на спинку стула, сытая и успокоившаяся лишь от одного присутствия Михайловского рядом. Рассеянно поскребла щеки и ощутила противную липкую корку грязи – наверное выглядела она форменным оборванцем из глуши. Но сил подняться и пойти умыться уже не было – она так и уснула, сидя на стуле, и Михайловский не стал ее тревожить, понимая, как сильно она устала за эти дни.

***

Весть о начале войны оказалась для Этьена столь же неожиданной, сколько и неприятной – да, он собирался сделать военную карьеру, но не ценой участия в боевых действиях – его привлекала красота выездки, фехтования, обращения с мушкетами – как раз к стрелкам Алжира он и относился, а к моменту переброски к Крыму из них и Оранов был образован временный полк.

Но Этьен не относился к большинству французов, жаждущих реванша за войну двенадцатого года – он не потерял никого из родных и совершенно не хотел обрекать семью на страдания, но выбора у него не было. Поэтому в составе своего полка он вновь отправился к границам той страны, с которой буквально несколько месяцев назад надеялся на сотрудничество.

Настроения среди французов были самые разные, но преобладало-таки как раз желание мести и полноценного реванша. К тому же еще были живы постреволюционные настроения, и многие разделяли политику Наполеона Третьего, который счел, что Российский император нанес ему личное оскорбление и не один раз.

Друг Этьена, Франсуа, как раз был из таких, и всю дорогу, пока их полк перебрасывали к месту конфликта, разглагольствовал, как они погонят русских до самой Сибири.

– Или что у них там еще за медвежьи углы есть, – приговаривал он, открывая очередную бутылку шампанского.

– Франсуа, ты говоришь о том, о чем не имеешь ни малейшего представления, – Этьен устало посмотрел на друга. До начала войны они действительно очень крепко дружили, да и сейчас Франсуа был дорог ему, но эти настроения он разделить не мог.

– Русские – весьма образованные и достойные люди, – добавил Этьен. Говорить о том, что и мотивы развязывания войны ему не понятны, он уже не стал, предпочитая не афишировать их.

– Мой отец и дядя воевали еще при Бонапарте, как это я не понимаю, о чем говорю? – удивленно спросил Франсуа. Они сейчас совершали очередной конный переход и ехали рядом, пока кони трусили легкой рысцой.

– Образованных и достойных там едва-едва, да и те отпрыски европейских перебежчиков, – пожал он плечами.

– Я не буду с тобой спорить, Франсуа, – Этьен совершенно не желал подпитывать развитие конфликта. По его мнению, и российский Император и французский могли бы найти мирные пути решения вопроса, но и эти размышления, непопулярные в его армии, он оставлял при себе.

– Когда мы вернемся домой, я бы посоветовал тебе поинтересоваться русской литературой, – сказал Этьен. Для себя он открыл ее перед путешествием и был сражен глубиной некоторых мыслей писателей и поэтов. Франсуа открыл было рот, чтобы возразить, но терпение Этьена иссякло, и он пришпорил коня, оставив друга наедине со своими узколобыми суждениями.

Переход измотал их, и они мечтали поскорее добраться, дать отдых спине и ногам от седла, поспать пускай и на походной койке, но все же лежа, а не сидя. Но по прибытии в лагерь они столкнулись с повальной холерой. Это стало неожиданностью, и весьма неприятной, и командование было в замешательстве.

– Нас притащили на Богом забытые задворки Европы, и тут еще рассадник заразы. – простонал Франсуа.