Страница 4 из 11
– Господин подполковник, вкрадчиво вмешался в наш разговор молчавший до того Тиссен, Мишель Штильзайер без принудительного воздействия показала, что она давала вам фиктивные доносы не только на нашего лейтенанта, но и на майора интендантской службы, у которого была похищена крупная сумма денег, и на двух капитанов вермахта, которые были затем без трибунала расстреляны. Вы извините, господин подполковник, что мы – младшие и по званию и по возрасту, говорим вам это. Нам очень неприятно, – заключил миролюбиво интеллигентный Тиссен.
Подполковник еще больше рассвирепел. Нервно пройдя путь от окна к столу, он остановился очень близко возле Тиссена, наклонил бычью голову, и испепеляя моего друга своими страшными глазищами, выстрелил фразу по слогам :
– Я запрещаю вам, мо – ло – ко – со – сы, вмешиваться в мои дела!!! – при этом он распрямился, и почему-то пристукнув каблуками, отошел к креслу. Своей тяжелой ручищей он резко сдвинул кресло и уселся за стол, стараясь сдержать предательски дрожащие руки. Наступила тягостная пауза. Я понял, что подполковник, не желая «признавать свои ошибки», в слепой ярости и злобе может натворить таких дел, которые могут закончиться перестрелкой и срывом операции.
– Уважаемый господин подполковник! – тихо и миролюбиво нарушил я затянувшееся молчание – мы приехали сюда не ругаться с вами, а спокойно разобраться и избавить вас от провокатора! И так много глупых насмешек и издевательств приходиться слышать от армейских офицеров о ненужной конкуренции между абвером и СД. Зачем нам это?! Зачем, когда ухудшается обстановка на фронте, это нужно нашему фюреру? Если протоколы попадут в канцелярию, вы сами понимаете, чем это может закончиться.
Подполковник лег торсом на стол, придвинув свое лицо к моему, зажмурил глаза и сквозь зубы прошипел :
– Вы, что меня пугать собираетесь?! Хотите писать донос фюреру?! Да, вы знаете… – подполковник от волнения потерял дар речи, лицо его сделалось серым.
Я пожалел о сказанном. Если подполковника хватит сердечный приступ, – это только осложнит нашу работу по подготовке к операции. Я приподнялся со стула, и приложив руку к сердцу, как можно убедительнее и вежливее обратился к нему.
– Господин подполковник! Вы нас не правильно поняли! Если бы мы хотели доставить вам неприятности, мы бы не приезжали к вам, а сразу направили бы документы в Берлин. Мы только хотим вам помочь избавиться от провокатора! Вы же понимаете, что такой агент, как Мишель Штильзайер за деньги может настрочить донос на кого угодно! И на вас, и на меня, и на десяток невиновных офицеров. Это может нанести колоссальный вред Рейху! Эта девушка очень опасный элемент в наших секретных службах. Считаю, господин подполковник, разговор между нами законченным.
Подполковник снова заходил по кабинету и остановился возле окна. Он в раздумьи глядел на улицу. В его душе шла ожесточенная борьба между инстинктом самосохранения, собственным самолюбием, и честолюбием властного службиста. Какие-то молокососы из абвера подвергают сомнению его карьеру! Взгляд подполковника устремился на машины, стоявшие на противоположной стороне улицы.
– Это ваши машины, капитан?
Я молча кивнул. Он оторвался от окна, подошел ко мне и стал с любопытством разглядывать мой рыцарский крест. Я еще раз решил дать толчок борющимся в его душе чувствам.
– Провокационные доносы на моего лейтенанта могли привести к еще одной невинной жертве, а провокаторше Мике нужны были только деньги, – сказал обращаясь к Тиссену.
Подполковник поймал мой взгляд и решительно спросил :
– Где эти задержанные ? Я хочу их видеть! Приведите их сюда! – в приказном тоне подполковника прозвучало плохо скрываемое бессилие.
Тиссен вышел в приемную и приказал Функу привести арестованных. Мы все трое: подполковник, Тиссен и я наблюдали из окна, как мои солдаты принимали сначала длинноволосого фельдфебеля Пармена, ловко спрыгнувшего с машины, за ним выпрыгнул круглолицый сержант Геллер, а за ним помогли пожилому шоферу опуститься на землю. Мику деланно вежливо высаживал из легковой машины лейтенант Штрейхер. Четверых задержанных, в сопровождении еще трех автоматчиков, ввел в кабинет лейтенант Функ и расставил вдоль стены. Я наблюдал за подполковником и дивился его самообладанию. Этот опытный контрразведчик, кажется, справился с первым шоком. Он снова стал хладнокровным представителем власти. Но посмотрим, как он будет себя вести в присутствии своей юной любовницы, которую мы выбрали жертвой, а точнее «козочкой отпущения» грехов начальственных.
Пока я рассматривал арестованных, подполковник продолжал смотреть в окно, как бы отрешившись от происходящего. Закореневший преступник и бесстыжий растлитель воинской чести, по всем канонам общества и государства, обдумывал свою дальнейшую линию поведения. Его бы следовало отправить на дознание в трибунал. Наконец, не глядя на вошедших, он подошел к столу, молча раскрыл папку, достал исписанные листки и также молча подошел к испуганной девице. По-человечески и по-мужски мне было ее жаль. Но, это был враг в женском платье. Она заодно со своим начальником – душегубом лишила жизни не один десяток ни в чем не повинных жертв. Жертвами фашистов становились свои.
Подполковник поднес листки к самому лицу Мики, и нервно потрясая ими, вкрадчиво спросил:
– Это ты писала?
Мика молчала. Я восхищался актерскими способностями подполковника. Он изображал себе самому и окружавшим его людям разгневанного Отелло. Вместо белого платочка в его руках была компрометирующая бумага. «Дездемона» улыбалась жалкой виноватой улыбкой, все еще надеясь, что подполковник не забыл, как она его «согревала» холодными ночами. «Отелло» потрясая исписанными листками требовал признания в измене от «возлюбленной».
– Я спрашиваю, – это вы писали?!
Бедняжка Мика, боясь посмотреть в глаза скотине, разыгрывавшей «праведный гнев» тихо так, что мы почти не слышали пролепетала:
– Да я…
Мы с Тиссеном именно этого и добивались. Фашист оправдал наши ожидания.
– Так, что – это ваша выдумка?! – перешел на визг престарелый негодяй, возвышаясь над присевшей от страха девицей.
– Мне нужны были деньги – у меня больная мать… больная мать… – повторяла, как заклинание , Мика.
Подполковник отскочил от нее на середину кабинета, как будто ужаленный коброй. Его любовница невольно продолжала изобличать его «высочайшее эс-дечество» перед молодыми абверовцами. Я глянул на Штрейхера и Функа. Они тоже восхищались этим «спектаклем». Жаль этого не видел наш «шеф» адмирал Канарис, он бы точно присвоил нам очередные звания за показательное унижение СД-ка.
Столкнувшись на середине комнаты с юным лейтенантом Штрейхером, – виновником данной ситуации, – шеф Ковельского СД, подполковник Штиглиц, видимо понял, кого еще недавно собирался погубить. Он подскочил к Мике, свернул бумаги трубочкой и приподнял ее лицо.
– Значит, ты и раньше вытягивала из меня таким образом деньги?! – уже нормальным голосом проорал подполковник.
Дурочка Мика, наконец, поняла в какой переплет она попала. Мы молодые офицеры ждали, что вот – вот наступит кульминационный момент – «удушение возлюбленной». Мика безудержно зарыдала. Стыд, позор, унижение. Она задыхалась от рыданий. Перекошенное лицо с размазанной косметикой, сгорбленная, ставшая бесформенной фигура, сделали ее похожей на старуху. Штрейхер мне потом признался, что ему на мгновенье даже стало страшно. Все мы, присутствующие на этом спектакле офицеры НКВД, понимали, что Штиглиц уже принял решение спрятать концы в воду – Мика должна исчезнуть.
Отелло в припадке ревности задушил свою возлюбленную и потом терзался совестью, как всякий нормальный человек. Подполковник же, как тысячи фашистских преступников, сам мог убить немецкую девушку не поморщившись. Порядочный офицер, неважно, – русский или немецкий, после рюмки, другой коньяка застрелился бы. Но где у таких как подполковник совесть? Как ни странно, по сравнению с ним, я себя почувствовал «благородным абверовцем».