Страница 9 из 15
– Худой, организуй кентам праздник!
– Шементом! – откликнулся высокий юноша. Кличка прикрепилась к нему намертво, он и не возражал.
Почетная кликуха! Подросток ввернул новое жаргонное словечко, привнесенное старшим товарищем с зоны, где тот отбывал срок заключения. Хорошее слово, цепкое, оно символизировало стремительность действия.
Близился вечер, возле прилавка столпилась очередь. Продавщица щелкнула костяшками счетов, нанизала бумажный чек на острый металлический штырь и протянула покупателю кусок докторской колбасы с проступающими на бумаге жирными пятнами.
– Следующий!
Голос у нее был звонкий, молодой, что не соответствовало внешности. Сеть красных прожилок проступила на отечном лице сорокалетней женщины, чахлый хвостик белых волос выбивался наружу из-под косынки. Бабулька в голубом платочке неодобрительно посмотрела на молодых людей, стоящих возле витрины. Паренек втерся к прилавку, оттеснив граждан, протянул купюру.
– Белое крепкое! Два флакона!
Рубаха у молодого человека была расстегнута до пупа, на безволосой груди болтался амулет – имитация костяного зуба на кожаном шнурке. Юноше было на вид лет шестнадцать, а спиртное разрешалось отпускать лицам, достигшим совершеннолетия. Грозное предостережение было вывешено над полкой с консервами, рядом с «Книгой жалоб и предложений», вставленной для непонятных целей в рамку из оргстекла.
– Паспорт с собой?! – нахмурилась продавщица.
– Мне уже восемнадцать! О чем базар?!
Скулы покупателя побелели, пальцы сжались в кулаки. По виду припадочный, решила продавщица. Она машинально дотронулась до мочек ушей, проверив наличие золотых сережек с кроваво-красными камнями. Ну его к лешему, не продашь – подстерегут после смены, ограбят, и то еще чего похуже сделают!
– Рубль девяносто восемь за каждую бутылку!
Очередь дружественно промолчала, только женщина в платке не сдержалась:
– Ни стыда ни совести, прости меня господи!
– Усохни, мамаша! – дружелюбно ответил парень.
– Сталина на вас нет!
– Отвали, швабра! – рассмеялся молодой человек.
Он получил сдачу и, воздевая над головой две темные бутылки, протиснулся к выходу.
«Лишь только весною тают снега-а-а, – пропел вокалист, – и даже у моря есть берега-а-а!»
Компания вывалила на улицу.
– Куда пойдем, Груздь? В сквер или в парадняк?
Молодой мужчина с веснушчатым лицом мечтательно посмотрел на синее небо, ловко сплюнул на землю.
– Погода ништяк! Чё в подъезде толкаться? Пошли в сквер…
В сквере царила благословенная прохлада, две скамейки были скрыты густой листвой от посторонних глаз. Следы голубиного помета заляпали доски. Обладатель магнитофона провел ладонью по гладкому дереву, брезгливо сморщился.
– Чё тянешь, Андрюха! – рассмеялся Груздь. – Делай как я!
Он забрался на спинку скамейки, опустив ноги, обутые в польские кроссовки, на площадку, предназначенную для сидения. Андрей, вчерашний школьник, стройный, белокурый паренек с родимым пятном на скуле, последовал его примеру. Он преданными глазами глядел на веснушчатого альфа-самца. Худой впился зубами в пластиковую пробку на бутылке, от напряжения на его шее вздулись синие вены.
– Побереги клыки, Худой! На киче пригодятся!
Груздь потряс спичечным коробком. С шипением чиркнула спичка, пластик расплавился под дрожащим огоньком, мягкая пробка слетела с горлышка. По праву старшего Груздь сделал два больших глотка, вытер губы тыльной стороной ладони. На средних фалангах указательного и безымянного пальцев синели татуировки.
– Вечный кайф!
Он протянул бутылку товарищу, желтый надкусанный ноготь указал на край бордовой этикетки.
– Вон по ту черту, понял, Худой? Выжрешь полфлакона, как в прошлый раз, – ухо отгрызу!
Шутка была классная, а жадность Худого до спиртных напитков являлась предметом насмешек. Паренек присосался к горлышку, как пиявка, шевельнулся кадык, выпученные серые глаза наполнились слезами.
– Уф, вечный кайф! – выдохнул Худой и благодарно посмотрел на товарищей.
У него были нос с горбинкой, темные густые волосы и от природы смуглый цвет кожи. Привлекательную внешность молодого человека нарушало выражение глаз. В них сквозила ледяная жестокость и цинизм разочаровавшегося в жизни человека.
Бутылка пошла по кругу, опустевшую тару Худой разбил о железный край скамьи. Особое искусство заключалось в умении отбить горлышко таким манером, чтобы образовалась выпирающая зазубрина. Это была известная уловка. Уголовный кодекс строго карал за предумышленные преступления. Говоря проще, взял с собой нож – готов пустить его в дело! Предумышленное преступление! «Розочка», как именовалась разбитая бутыль, могла получиться случайно, в запале. Раны от такого оружия получались кровоточащие, опасные, а статья, как ни крути, выйдет полегче, а влипнешь по малолетке – глядишь, отделаешься условным сроком заключения! Худой любовно потрогал острый край стекла. Острие получилось ровное, гладкое, будто рашпилем отшлифовано. Ребята закурили, едкий табачный дым смешался с ароматом черемухи. Песня закончилась, шумно потрескивал моторчик, перематывая бобину. Андрей аккуратно поставил магнитолу на землю, выпил положенную дозу, надсадно закашлялся. Груздь одобрительно хлопнул его по плечу:
– Не дрейфь, Андрюха! Научишься!
– Гадом буду, научусь! – пытался держаться молодцом юноша. Он искательно заглянул в лицо вожаку. – Груздь, расскажи, что твои перстни означают! Расскажи, будь другом!
– Окунь кильке не товарищ! – улыбнулся Груздь. – Так и быть, малой! Запоминай! Вот эта значит – прошел зону, врубаешься? – Он показал разделительную полосу промеж заштрихованных синих фрагментов. – Этот, стало быть, – в Крестах чалился… Вот чумовой партак! – распахнул ворот рубахи, демонстрируя искусно нарисованную волчью пасть.
Мальчишка восхищенно посмотрел на художества тюремного авангарда.
– За такую наколку отвечать будешь! – сурово сказал Груздь.
– А что она означает?
– Оскалил пасть на советскую власть!
– Антисоветская?!
– Чума ты антисоветская! – отеческим тоном разъяснил Груздь. – Те, кто против Родины прут, на особых зонах чалятся. Это при товарище Сталине все вперемешку срок тянули. Наша братва люто гасила тогда тварь образованную! Вот времена были! – Он мечтательно причмокнул тонкими губами. – «Советы» – это актив, мусора, цырики – так раньше вертухаев называли. Охранников. Врубаешься?!
Андрей ничего толком не понял из туманной речи бывалого уголовника, но поспешно кивнул. Прослыть лохом в среде столь авторитетных личностей, каким являлся на районе Груздев, он боялся.
– А на зоне в натуре страшно? – спросил он.
Его мутило от выпитого портвейна, лицо побледнело, но он скорее бы умер, чем признался друзьям в своей слабости.
– Как себя поставишь! – небрежно ответил Груздь. – У входа в хату на полу полотенце брошено…
– Какое полотенце?
– Обычное, вафельное полотенце. Если поднимешь – хана! Будешь весь срок шестерить!
– А как же быть?! – обеспокоенно спросил парнишка.
– Вытри ноги, полотенце брось в толчок и заходи в хату! Въехал, малой?!
– Толчок – это помойное ведро? – спросил Андрей.
– Ну ты, Андрюха, лошак! – беззлобно рассмеялся Груздь. – Толчком унитаз называется…
– Ага! – поспешно кивнул подросток. – Как же в толчок?! Оно ведь чужое!
– Такие законы! – сурово нахмурил светлые брови Груздь. – Шестерки вынут, постирают. Теперь врубился?!
– Понял… – ответил Андрей, хотя вопросов у него было много, но он благоразумно решил оставить их до следующего раза.
Время за увлекательной беседой и выпивкой пролетело незаметно, приближался вечер. Кинув подозрительный взгляд на компанию, мимо прошел молодой мужчина. Худой свистнул ему вдогонку, человек ускорил шаг. Груздь оценивающим взглядом смерил неуклюжую фигуру прохожего. Молодому человеку было двадцать с небольшим лет. Он был одет в новенькие джинсы фирмы «Вранглер» и вельветовый батник – как называлась модная рубашка в крупную клетку, с отложным воротником. Такую рубашку в «Пассаже» не купишь, шмотки явно были приобретены в валютном магазине, или моряк из загранки привез.