На берегу Тьмы

Николай заерзал: и рад был бы задержаться, побыть подольше с Катериной, но знал, что мать в Малинниках тревожится за него, любимого Николу.

– Нет, не могу. Как только Федор кобылу пригонит, поеду домой.

– Ну то смотрите, как бы не расхвораться вам, барин, – не теряла надежды Дуська.

Катерина, ее грация, плавные движения и спокойная речь не отпускали Николая. Его бросало то в жар, то в холод. Что-то все-таки было особенное в этой девушке. «Что с тобой? Опомнись! Она же совсем девочка! Вспомни про честь, ты – дворянин!» – убеждал себя Николай. Но ничего не получалось: каждый жест, каждая ее черточка намертво впивались в память. Николаю захотелось встать и прикоснуться к ней, обнять за хрупкие плечи, расплести длинную косу и поцеловать. Целовать, целовать так долго, чтобы не хватало дыхания, чтобы саднило губы, не выпускать ее из объятий.

На покосившемся крыльце шумно застучал-затопал Федор, застонала проржавелыми петлями дверь, приветствуя нерадивого хозяина.

– Привел, барин, кобылку-то вашу. Насилу нашел. Далеко ж вы в болото-то забрались!

Николай встал:

– Ну спасибо, Федор, выручил ты меня.

– Чего там, ваше высокородие! Кто друг другу помогает – тот врага одолевает.

Николай подумал, что вот сейчас уйдет, а Катерина останется здесь. И ничего из того, что только что представлял, не случится. «Можно было бы иногда заезжать сюда, но не часто – иначе разговоров не избежать. А потом вечно пьяный муж будет поколачивать ее, она нарожает детей, разбабится и рано состарится, как мать».

«Все, не могу отпустить ее! Будь что будет!» – решился Николай:

– Вот что, Федор, я тут подумал – не хочешь ли ко мне в Берново свою дочку в няньки отправить? Наша старая Никитична померла недавно.

– Это ж которую-то?

– Да вот хоть эту – Катерину. Вижу, что девушка она работящая, сообразительная, за младшими присматривать привыкла.

– Сын-то старший в Японскую погиб, – пожаловался Федор. – Осталось трое.

– Жалованье платить буду – двадцать рублей в месяц. Подумай…

– Не знаю, справимся без нее-то? – Федор задумался: старшая дочь сильно помогала по хозяйству. Но деньги были большие – аж двадцать рублей. Тем более что скоро предстояла зима – из работы оставалось разве что прясть. Марфы дома не было – с сомнением посмотрел на Дуську:

– Ну, как мать скажет.

Дуська только и ждала этого момента, засуетилась, знала: придет бабка Марфа и ни за что внучку не отпустит. Надо было действовать быстрее:

– Справимся, или что! Согласны мы, барин. Дети малые, кормить нечем. Спасибо, барин.

– Когда отправлять-то ее, ваше высокородие? – подхватил с облегчением Федор. Ему нравилось, когда ему говорили, как поступить. Не было Марфы – так и Дуська годилась в советчицы. Если получалось хорошо – никогда не признавал, что это бабы подсказали дельную мысль. А если плохо – было с кого спросить.

– Да сразу после Успения. Я в четверг повозку пришлю, – предложил Николай.

Поднялся, припечатал на стол золотую монету, еще раз оглянулся на Катерину и вышел на крыльцо.

Катерина испугалась, что вот так, неожиданно и бесповоротно, без ее участия, решилась судьба. Бросилась к родителям:

– Ах, мама, папка! Как же я без вас, к чужим людям? Не отдавайте меня! В чем я виновата, папка?

Федор отмахнулся, сгреб монету, пока бабы не отняли, и засеменил провожать барина:

– Бекасы-то, ваше высокородие, а, барин?

– Себе оставьте – пусть дочь сготовит.

Мать обняла Катерину и тихо сказала, когда Федор и Николай уже не могли их слышать:

– Дурка ты, не понимаешь ничо. Поспишь мягко, поешь сладко. Да и денег заработаешь, уму-разуму научишься. Потом спасибо скажешь.

Бабка Марфа вернулась с утренней последней и узнала все новости от Катерины. Дуськи рядом не было – отняв у Федора золотой, сразу же побежала тратить. Ошарашенная бледная бабка села на лавку.

Федор с довольным видом зашел в дом:

– Ты чего, мать?

Марфа кинулась к нему. Подумала: если вернется Дуська – вмешается, только хуже будет. Не теряя времени, запричитала:

– Не отдавай Катерину, сыно-о-о-к, Христом Богом тебя молю-у-у-у! Что ты удума-а-а-л! – И повалилась перед ним на колени, обхватив его ноги цепкими руками.

– Молчи, мать. Я решил, – отмахнулся Федор от матери, как от назойливой мухи.

Катерина, испуганная причитаниями бабки, оторопела.

– Сам знаешь, что бывает, тебе ли не зна-а-ать. Не губи Катьку. Пожалей свою кровиночку-у-у! Это Дуська, змея, тебя надоумила-а-а-а! – продолжала выть Марфа.

– Я большак[8], я сказал. Все! – окончательно вышел из себя Федор, освободился от матери и выскочил на улицу. С утра очень хотелось как следует выпить, думал справиться до прихода баб, чтобы лишний раз не зудели, и успеть протрезвиться, а пока за кобылой ходил – не успел. «Эх, бабы!» – со злостью сплюнул он на дорогу и пошел к соседу, деду Комару, – у того всегда было что выпить.

Бабка Марфа хорошо знала сына: как упрется – спорить было бесполезно, хоть убейся. Особенно, когда трезвый был. Села выть на лавке: «Ох, не сберегла, не сберегла!»

Катерина брала воду из низкого, с замшелой крышкой колодца, как вдруг из-за поворота показался всадник на вороной взмыленной лошади.

– Далеко ли тут до Бернова, девочка?

Катерина смутилась и покраснела. Она была босой, в старом цветном сарафане и в выцветшем материнском платочке. Стало стыдно, что так просто одета, а еще что ее назвали девочкой в шестнадцать лет. Хотела было бежать в избу, но все же совладала с собой:

– Недалеко – пятнадцать верст. Только в Красное вернуться надо.

– А эта деревня как называется, милая?

– Дми́трово, – застенчиво пробормотала Катерина. Что-то в незнакомце взволновало ее, всегда спокойную. Он был молодым, одетым на городской манер. Его вьющиеся волосы, растрепанные от быстрой езды, отливали медью на солнце.

– Дмитрово́ … – протяжно, на чужой, не тверской манер повторил незнакомец. – А зовут тебя как?

– Катерина. Катерина Бочкова.

– Катерина… – медленно повторил мужчина, и в том, как он произнес ее имя, прозвучало что-то особенное, нежное.

– А я Александр. – Всадник наклонился с лошади и подал ей руку. Его серые глаза, показавшиеся вначале холодными и пронзительными, мгновенно смягчились, став серо-голубыми.

Катерина едва-едва, кончиками пальцев, пожала руку Александра. От смущения теребила косу: не знала, что сказать и как вести себя с ним. Такими в ее воображении представлялись царевичи из сказок бабки Марфы, но ведь то были сказки. Или он ей снился?

– А ты проводи-ка меня до развилки, чтобы я дорогой не ошибся.

Оставив полные ведра на мокрой, потемневшей от сырости скамейке, Катерина оторвала листы лопуха с бархатистой мягкой изнанкой и накрыла воду, чтобы мошек и листьев не нападало.

Александр спешился, взял под уздцы лошадь и пошел рядом с Катериной.

– А я к Вольфам еду. В Берново.

– Вы родственник их, барин? – на секунду осмелев, спросила Катерина. Сердце ее забилось чаще: «Как совпало – я ведь тоже скоро буду в Бернове». Но произнести это вслух не решилась.

– Какой же я барин? Я из новгородских купцов. Сейчас из Москвы еду, учусь там – отец за университет большие деньги заплатил.

При этих словах, как показалось Катерине, Александр загрустил и задумался.

– А что – не нравлюсь, раз не барин?

– Что вы! Бог с вами! – смутилась Катерина.

Так дошли до развилки. Александр мял в руках повод.

– Ну, встретимся еще, Катерина, – наконец сказал он. – Уж я точно постараюсь. Жаль мне расставаться с тобой… Но должен к обеду в Берново успеть. Прощай, милая.

Александр, заскрипев стременами, ловко вскочил на лошадь, взмахнул хлыстиком и помчался в сторону Красного, оставляя четкие полукружья на пыльной разгоряченной земле. Катерина провожала Александра взглядом, пока он не скрылся за поворотом. Как и не было его. Отчего-то захотелось плакать, сердце больно защемило. Катерине показалось, будто она прикоснулась к чему-то неведомому, сказочному, недоступному. Но нужно было оставлять мечты и возвращаться к колодцу, помогать бабке, которая уже заждалась воды.

8

Хозяин.