На берегу Тьмы

У Глаши валенок упал ворсистым носком в сторону Бернова и Торжка, у Поли – носом в снег уткнулся, а у Катерины – куда-то на север. Деревень в той стороне соседних нет – одни леса и болота.

Глаша засмеялась:

– Не иначе как замуж за лешего выйдешь или за водяного!

Сердце Катерины екнуло – Николай к ним из тех болот попал. Что за наваждение. Он ведь женат – не бывать такому.

Поля заступилась:

– А мож, из Новгорода кто, а то и из Петербургу! Все правда – вот те крест! Пошли дальше гадать.

Катерина зарделась: конечно, из Новгорода! Как она сама сразу не догадалась? Неужели правда Александр вернется? Исполнит обещание?

Гадание Поли оказалось пророческим: через несколько лет, убитая ревнивым Кирюшей, она отправится в могилу – снег и будет ее суженым. А пока беззаботные подруги вытащили из омета соломы по колоску, чтобы узнать, богатой или бедной будет замужняя жизнь. Колосок Поли оказался пустым, предвестником бедной жизни, Глашин – полный зерна, к богатству, а Катерина вытащила странный колос – наполовину пустой, а наполовину – с зерном.

Полька взялась толковать:

– Значицца, за бедного выйдешь, а потом разбогатеете.

Катерина заволновалась:

– А можно так гадать, чтоб ответы на вопросы получить?

– Можно, чего ж нет? – Полька, в свое время обученная старшими, уже замужними теперь, сестрами, хорошо знала, что к чему.

Пошли гадать в баню. Запалили лучину, по очереди расчесали волосы деревянным гребнем и сняли пояса и платья, оставшись в одном исподнем. Глашка, наученная подружкой, выпросила у матери серебряное обручальное кольцо, которое Федор не осмелился пропить. К кольцу привязали черную нитку, и Полька стала медленно раскачивать его над щербатым стаканом, на три четверти наполненным студеной водой.

Дуськино кольцо, качаясь над водной гладью, то кружилось, то замирало, то стучало о стенки стакана, отвечая на вопросы девушек.

Катерина, условившись, что девушки никому не расскажут, о чем она гадала, задала свой первый вопрос:

– Вернуться мне в усадьбу к Вольфам или нет?

Катерина никак не могла решить, как поступить правильно. Здесь, в родной деревне, она уже стала чужой, и сватовство Митрия подтвердило это. Катерина не хотела больше той доли, которая была уготована ей при рождении: выйти замуж и остаться здесь навсегда. Но и отдаться Николаю невозможно, несмотря на то, что при мысли о нем ее обдавало жаром, голова начинала кружиться.

Кольцо, на секунду замерев над водой, качнулось и стало звонко стукаться о стенки стакана.

– Да, – перевела знающая Полька. – Кольцо говорит «вернуться».

Катерина придвинулась поближе:

– Может, там я встречу моего суженого?

И на этот вопрос кольцо «ответило» утвердительно.

– Выйдет Катька взамуж в этом году? – вмешалась Глаша.

Кольцо снова весело зазвонило об стакан.

– Да! – радостно «перевела» Поля.

Катерина нетерпеливо спросила:

– Будет мне счастливая доля или нет?

Кольцо вдруг замерло на месте. Медленно и мучительно висело оно, покачиваясь, на нитке, отбрасывая зловещую тень на стене.

– Нет. Получается, что нет, – упавшим голосом истолковала Поля.

Девушки растерялись.

– Еще что спросишь?

Катерина, осмелев, спросила:

– Как зовут суженого? Может, Александр?

Кольцо тонким перезвоном отозвалось в стакане. Катерина обрадовалась: «Неужто правда?»

Глашка, которая из обрывков разговоров матери смогла кое о чем догадаться, со смехом задала свой вопрос:

– Катькиного суженого зовут Николай?

И кольцо снова застучало по стакану, подтверждая опасения Катерины:

– Что ж это значит? – растерянно, чуть не плача, спросила она гадалку.

– Значит, и тот и другой, – развела руками подруга.

– Что ты! Брехня какая-то! – отмахнулась Глаша. – Не бери в голову, Катька, пошутила я.

– Спать пойдем, – решила Катерина. Она расстроилась. Замуж за Александра очень хотелось, а вот стать любовницей Николая – грех: мало счастья досталось от такой доли бабке Марфе.

На ночь решили все же напоследок погадать: нужно завязать пояса и сказать: «Суженый, ряженый, приди распояшь меня!» И суженый должен явиться во сне распоясать невесту.

Катерине долго не спалось – чуть ли не до рассвета ворочалась, пытаясь истолковать святочные гадания.

А под утро приснился ей сон. Она стояла на берегу реки, а темная вода завораживала своей силой, манила, пенилась желтоватыми бурунами в излучинах. Сильное течение тащило скользкие черные щупальца коряг, безжизненные пучки прошлогодней травы и мха.

Вдруг Катерина поскользнулась и упала в воду. Течение схватило, обездвижило и повлекло ее, не владеющую больше своим телом, потерявшую волю. Вода, которая с берега казалась буро-черной, превратилась в желто-зеленую, потому что где-то наверху, бесконечно далеко, светилось небо.

Катерина закричала, выпустив остатки воздуха из легких, задергала занемевшими бледно-голубыми ногами, забилась и вынырнула. Ей показалось, что вдоль всего берега стоят женщины. Много женщин. Здесь были и мать, и бабка, и покойница-тетка. Но река неумолимо тянула дальше, снова угрожая утопить.

Катерина стала цепляться за ветки молодого ивняка, растущего вдоль извилистого русла. Острый каменистый берег ранил ее руки, колени, безжалостно отталкивая от себя… И вот ей удалось ухватиться за какой-то старый, торчащий из ила корень, а безразличное течение устремилось дальше. Катерина, сама себя не помня, оказалась на липком глинистом берегу. На своем месте, предназначенном ей по рождению.

Николай вернулся из Дмитрова совершенно больным, три дня метался в горячечном бреду. В память то и дело возвращались слезы Катерины, дробно капающие с подбородка, дрожащие губы, испуганные глаза и это безрассудное бегство прочь, подальше от него, по морозу, на верную погибель, и он винил себя:

– Я потерял ее, безвозвратно потерял – она не вернется.

Но на Рождество Николай встал, как обычно, поехал на литургию, отстоял молебен дома, играл с Наташей, дарил подарки родным, собравшимся в усадьбе на обед, и даже шутил с матерью и смеялся. Но что-то в нем надломилось. Он стал отстраненным, часто глядел прямо перед собой, не видя и не слыша того, что говорят захмелевшие гости, а то вдруг становился преувеличенно веселым и суетливым.

На следующий день Николая вызвали в Старицу в суд свидетелем по громкому делу об убийстве соседа – де Роберти.

Обвинялись лесник Прохор Данилов и горничная Марья Шарыгина. Выяснилось вот что: старик де Роберти много лет развращал своих молодых горничных. Лесник, проходя мимо усадьбы, увидел свою невесту Марью в объятиях старика. Недолго думая, выстрелил из ружья, пробив пулей двойную раму и попав помещику в грудь.

В зал суда вызвали Марью Шарыгину. Ввели невысокую миловидную румяную девушку в сером замызганном, очевидно, за время пребывания в камере, платье. Ее трясло, она плакала и шмыгала покрасневшим носом.

Присяжные с интересом рассматривали ее. В зал набились зеваки, которые ухмылялись и показывали: «Любовница де Роберти – глядите-ка! Вот змея!» Но многие шептались: «Правильно сделала, поделом ему – уж скольких загубил».

Тугой на ухо председатель суда будничным голосом стал читать обвинение:

– Марья Шарыгина, вы обвиняетесь в том, что склонили Прохора Данилова убить помещика Евгения Валентиновича де Роберти, а после того как убийство было совершено, украли у де Роберти деньги в размере ста рублей и сбежали. Признаете ли вы себя виновной?

– Не признаю, – тихо пробормотала обвиняемая.

– Громче говорите! – Председатель с трибуны повернулся к ней правым, слышащим ухом.

– Не признаю! – громко повторила Марья с надрывом в голосе.

– Так-так, – зашел издалека председатель. – В каких отношениях вы состояли с Евгением Валентиновичем де Роберти?

– Работала у него горничной.

– А кем вам приходился Прохор Данилов?