Возвращайся сейчас

Далеко в чаще отсчитывала кому-то век кукушка. Я молча ждал продолжения.

— Тут всем молодежь заправляет, а я так… живу, пока живется, не гонят — и спасибочки. Пользы с меня, как от порося электричества, ясень пень — так ведь по сверчку и шесток. Мы без претензиев. А вот только когда собираются они ночью на лугу все вместе… И на звезды-то смотрят в сто глаз, словно ждут чего оттуда, сигнала или знака… Я тут и чую сердечком — место мое здесь, больше нигде. И так раз за разом. Ночь за ночью. И небо, слышь, всегда чистое, как мокрой тряпкой протертое, аж звенит, ни облачка, ни дыма… И полыхает от звезд все — как салют в день победы, без конца, без начала… Бездна сумасшедшая, живая, и дышит на тебя. В первый раз-то, слышь, я думал, помру от страха, когда увидел, как они все разом-то вверх и потянулись. А потом понял: никуда отсюда не уйду, от благости этой, ага. Глядишь, годков еще пяток вот так протяну, а там…

Он не договорил. Я замер перед ним, чувствуя, как меж лопаток струится ледяной ручеек, как поднимаются дыбом тонкие волоски по всему телу.

— Мне-то с ними туда нельзя. Вернее, можно, но не получится, ага.

— Куда — нельзя? — сипло спросил я.

— Это и молодым-то трудно. Где-то внутри себя надо кнопку найти и нажать, тогда — вперед и никто тебя не остановит. И они ищут. Раз за разом. Ночь за ночью — когда звезды большие и разноцветные, что твои елочные шарики, ага.

— Джанкой, зачем они это делают? — я резко встряхнул его за плечо, и он снова превратился в удивленного старого грача:

— Зачем? Домой воротиться хотят.

3. Жека

А если это правда, хотя бы и отчасти?

Я лежал на холме, и, покусывая травинку, смотрел вниз — на аккуратные деревянные домики, на распаханное поле, на тонкие белые мачты и пропеллеры ветряков. Легендарный Лесной городок, загадочный и недоступный почти для всех. Никто за его пределами толком не знает, что происходит здесь, и все стремятся сюда попасть. Почему он впустил в этот волшебный круг меня? Уже несколько лет армия пытается блокировать район в сотню квадратных километров; много раз, словно волны о скалу, разбивались попытки провести войсковую операцию: лес выводит отряды спецназа, танки и вертолеты обратно — туда, откуда явились. Сотни зевак, сумасшедших, экстрасенсов, маньяков и журналистов вьются где-то неподалеку, как голодные мухи вокруг упрятанного в пакет пирога — сходят с ума, чувствуя истекающий через дырочки аромат патоки — близко, но возьми-ка. Отправляясь в путь, я был уверен — меня ждет участь такой же мухи. Ошибся.

И сейчас, лежа на холме над городком, вспоминая слова Джанкоя и других, я почувствовал сомнение. Головная боль, отступившая было ночью, снова вернулась. Конечно, психотропное воздействие исключать нельзя. Как иначе можно объяснить мгновенное путешествие на тропический пляж? «Людвиг всегда находит дорогу», да… Но я был настороже. Ел только свои консервы и пил воду из своей фляги. Стоп, а яблоко, которое дала мне улыбчивая милая Магдалена, девушка в калиновом свитере? Неужели дело в нем? О, черт. Конечно же, яблоко. Я выплюнул травинку и рывком сел. Вот как они меня подловили!

Но я не мог прекратить сомневаться. Маленький и полузадавленный в глубине ворочался червячок. Если это наркотический трип, то галлюцинация слишком яркая. Никаких провалов в памяти и перебоев сознания. Никаких последствий принятия наркотика: ни сухости во рту, ни звона в ушах, ни слабости в мышцах. Черт побери, я готов поклясться, что провел на пляже те два часа! Я помню прохладную соленую воду в лагуне, и запах водорослей, горячий песок под ногами, и мерный, как дыхание исполина, рокот прибоя.

В зарослях иван-чая сонно гудел шмель. По тропинке на холм неотвратимо поднимался Жека, худой, остроплечий и соломенноволосый, в лимонно-желтой футболке и истертых джинсах. На носу у Жеки темнела поджившая царапина. Мальчишка вставил в рот стебель одуванчика и, до красноты надувая щеки, издавал ужасающий мяв на одной пронзительной ноте. Если когда-нибудь с неба прольется огненный дождь, и заревут трубы Апокалипсиса, звук будет именно такой.

— Жека, — сказал я печально, — однажды ты вырастешь и узнаешь мудрость — в мире нет ничего ценнее философского покоя и соборной тишины леса.

Жека хихикнул.

— Звук моей флейты оскорбил твой слух, о Пан, властитель кущ? Давно ли чистил ты свои прекраснейшие уши? Дозволь, попробую другую песню, — он набрал полную грудь воздуха.

— Сжалься, путник! — рассмеялся я, — прекрасноухий Пан, к тебе благоволя, лишь просит трелью дивной флейты не будить безумных духов леса… Но ты устал, закончим глупый спор, приляг в тени уютной сикомор.

И Жека повалился в траву, достал из кармана горсть конфет, протянул мне. Мы зашуршали фантиками. «Ласточка». Значит, были яблочки, теперь конфетки в ход пошли… Впрочем, Жека ведь тоже их ест. Не превратись в параноика, Ян.

— Ты сильно хочешь вернуться? — спросил я.

Он не удивился вопросу, не спросил — куда.

— Конечно, хочу. И ты хочешь. Многие хотят, даже не подозревая, и оттого маются. Петр говорит, это в человеческой природе. Ну, представляешь… как семечко под асфальтом, оно все равно тянется к теплу, к солнцу.

— И все люди на Земле — такие семечки?

— Не только на Земле. На всех планетах.

— С тобой так было?

— С тех пор как мама умерла — каждый день.

— От чего умерла?

Он потемнел лицом. Тонкая ложбинка залегла между бровями, и я увидел, каким Жека будет в сорок лет. Удивительно, как быстро он переходил от веселья к ожесточенной обороне или грустной задумчивости.

— От сигарет. Рак легких.

— Сочувствую, — я помолчал минуту, помассировал виски: головная боль накатывала из глубины, неотвратимая, как прилив, — Жека, а эти планеты — много их?

— Ты обязательно поймешь, — прищурился Жека, глядя мне в глаза, солнечные жуки забегали по его волосам. О, бездна, ведь ему и в самом деле лет сорок или даже больше, подумал я, холодея — он только изображает из себя ершистого подростка, но как такое возможно и зачем? — Ян, все рано или поздно понимают. Было с тобой такое — чувствуешь необъяснимую тоску, будто лишился чего-то очень дорогого и ценного, а чего — не знаешь? Или вдруг в унылый и ветреный осенний вечер тянет в дорогу — сорваться, улететь, оставить всё нажитое, искать что-то неведомое? Когда ты иррационально, без вмешательства разума, знаешь — место твое не здесь? Необъяснимая депрессия? Тяга к путешествиям?

Внезапно мне — иррационально, без вмешательства разума — захотелось вскочить и бежать прочь от Лесного городка, не разбирая пути. Не понимаю, как я заставил себя сидеть на месте.

— Почему же ты, — я прокашлялся, — почему же ты еще тут, на Земле?

Жека вздохнул, протянул мне еще одну «Ласточку». Он снова был обыкновенным мальчишкой в лимонно-желтой футболке, с царапиной на носу.

— Что-то не пускает. Как и остальных. Заподлянско, Ян. А ты думал, это раз плюнуть? Ничего сложнее в жизни нет, чем найти свой путь туда. Петр может помочь, подсказать, но если сам не поймешь, никто за шиворот тянуть не будет.

— Жень, а Петр — он что за человек? Учитель? Провидец?

— Петр-то… знаешь, по-моему, он не человек.

4. Вопрос — ответ, часть вторая

Высоко-высоко над головой догорающее солнце облило макушки сосен пунцовым. Здесь же, внизу, было прохладно и сумрачно. Пахло грибницей, хвоей и мокрой травой. В недвижных, густо-зеленых барханах подлеска мне мерещились лица. Влажный мох гасил звук шагов. Я осторожно разобрал ворох сухих веток над тайником, откинул лист брезента и включил передатчик. Он проснулся с тихим «рш-рш-рш» и приветствовал меня теплым оранжевым мерцанием индикаторов. Мобильная связь в лесу не работала, пришлось принести с собой этот древний тяжелый аппарат.

— Блудный сын вызывает базу. Блудный сын вызывает базу, прием.

— Блудяка, это база. — Сухой, надтреснутый голос из круглого динамика, — Слышу тебя хорошо. Есть новости?