Страница 9 из 23
Почему-то я сразу уверился в том, что это была женщина. Лет сорока пяти. Вдумчивая. Верующая. Любит Блока. И сама пишет стихи. Я спросил у библиотекарши. Она без особого труда, не заглядывая в картотеку, назвала:
– Анастасия Несчастная.
Сказала, где живет. И с некоторою затаенной сдержанностью спросила:
– А зачем она вам?
– Просто так. Из любопытства. Ведь «ца» – не развлекательный роман, не всяк способен осознать.
Я шел и рассеянно гадал: «Глухой переулок… а почему Глухой, а не Ясный? Или Луговой? И почему Несчастная, а не, положим, Удачливая? Везучая? И, собственно, зачем я к ней иду? Чтобы узнать… А что узнать? Ну, скажет, читала… обожгли сердце строчки… Обожгли сердце… А предтеча тому? "Судьбы крутые повороты"?..»
Я так размышлял, а ноги все шли и шли. Словно какая-то свыше сила влекла. Вот и он, Глухой переулок. Узкий. Затененный кленами, тополями, сиренью. Тихо, душно. У калитки я замер: как встретит?
Посчитает полоумным? И прогонит вон? Повернуть назад? Чего ради…
Калитка отворилась.
– Проходи…
Анастасия Несчастная. Грубоватые мужские очертания лица, широкая в плечах, басовитый голос. – Я ненадолго. Можно на скамейке у палисадника?
Мы присели. Анастасия повернулась ко мне:
– У тебя курево есть?
Я некурящий. Но не хотел ей говорить об этом. Для отвода глаз полапал по пустым карманам.
Она усмехнулась:
– У тебя пальцы не желтые.
Сходила в избу. Вернулась с зажженной самокруткой:
– Сама выращиваю табак.
Едкий дым обволок нас, зазастил и без того сумеречный свет. Я не знал, с чего начать. А Анастасия молча курила. Глубоко вздыхала. Будто меня совсем не было рядом или я ей в доску знаком, что можно вот так преспокойно фамильярничать.
– Обожаю махряк. За его лютую злость. Проникает… Видишь ли, глубоко в душе оседает всякая дрянь. И оттуда ее ничем не вышибешь. И ежели так оставить, то потом, как раковая опухоль…
Из калитки вышел рослый пес. Он встал на задние лапы, а передними упружисто, будто отталкивая меня, уперся в мою грудь. Бойцовски откинув назад голову, нервно вздрогнул. Но зарычать не успел, хозяйка ударила его по морде:
– Максим, вали отсюда! Тоже мне…
Кобель, обидчиво фыркнув, скрылся во дворе.
– Тоже мне, выказывает ревность.
Анастасия закрутила еще цигарку. Кажется, дымом наполнился весь проулок.
– А я ждала тебя.
– Библиотекарша сказала?
– Интуиция. Ты же писатель… А кто они, писатели? Люди от разума. То есть собирают всякую всячину, а потом посредством пера выставляют на всеобщее обозрение. Беззастенчиво. Всеядно. Совершенно не задумываясь о последствиях. А лишь бы утвердиться в своем «художестве» и огрести гонорар. Разве не так? Нынче получила районку, вот она, еще не успела искурить. Под рубрикой «Сенсация» заметка: «На столбе у дороги аисты устроили свое семейное гнездо. Уверена, что редкие для наших краев птицы никого не оставили равнодушными. Прилетела пара и в этом году. Один аист высиживал птенцов, другой кормил подругу.
А теперь на гнезде одиноко сидит птица. Друг ее погиб… Одни люди говорят, что дети стали бросать в него палки и камни, он взлетел и запутался в проводах проходящей линии. Нашли его под проводами мертвым. Другие говорят, что аист сам попал в провода и его убило током. Но жители села были в шоке».
А я в шоке от этакой галиматьи! Ужасный каламбур, косноязычие, нелепость! Эта неуместная рубрика! И весь белый свет знает, что аиста угробили дети участкового милиционера, а корреспондентша темнит. Вот и ты… Ну как тут пропустить мимо внимания такого потенциально отрицательного прототипа, каким являюсь я? Любопытнейший сюжет: баба спит с кобелем! Да, сплю… А с кем же еще? Коль мужики за версту обегают такую образину!
Я хотел возразить, что мудрая природа все пред- учла, что ею никто не обделен, а просто надо терпеливо ждать, искать своего нареченного…
– Да был он уже… – встряла Анастасия. – Прожили вместе два года, и он сбежал к другой. Назвал причину: детей я не рожаю. Но это не так. Свекровь меня уважала и из дома не проводила. А сына осуждала. Со свекровью мы за станицей собирали разные травы и цветы. Из них она делала отвар и давала мне пить. Не знаю, с этого или ни с этого, но я родила ребенка – зачат он был еще с мужем. Да только он не вернулся. Зачем же ему красивую женщину менять на уродину? Я все понимала. И обиды на него не держала. И поныне не держу. Судьба распорядилась… Сейчас у него трое детей, и он по-настоящему счастлив. А бедная добрая свекровь скончалась в тот день, когда моя дочка появилась на свет. Может, от радости старое сердце не выдержало… Царствие ей небесное!
Я слушал Анастасию и мысленно повторял некогда волновавшие ее строки из «Лествицы». Да, ее слезы, ее печаль были искренни и святы. Очевидно, она любит Блока и сама сочиняет… Но чтобы все как-то связать… концы не сходились… чего-то не хватало…
Проскрипела калитка… Я поднял взор. И удивленно ахнул!
– Опять ты? Зачем пришел? – спросила меня девочка. Та девочка, которая обрывала чужие цветы и хоронила их на поляне.
– Случайно…
– Ври больше!
– Дочка, не дерзи… Вы, чай, знакомы?
– Он следил за мной… Пришел узнать мою тайну? Не узнаешь! Я ее и в могилу с собой унесу!
Ее лицо неприятно гримасничало, морщилось… В щель между кривыми досками изгороди настороженно подсматривал пес – глаза его были налиты кровью. Если бы его не удерживал поводок, то он уж точно разорвал бы меня в клочья.
Вот такая музыка…
Не могу верно сказать, почему раньше я не интересовался классической музыкой. То ли еще «не дорос» сознанием, пониманием… и не доходило, не задевало, а между тем душу и тело переполняло здоровьем, радостью, благополучием. И кажется, я постоянно пребывал в ликующем, счастливом расположении духа и с наивной, непреходящей непосредственностью жадно улавливал, впитывал слухом и зрением радужное соцветье окружающей меня жизни.
Но вот свершилось, как бы попроще выразиться… Словом, сильные звуки Чайковского в прямом смысле потоком пролились на мою полинявшую голову – музыка проникла в квартиру через бетонную толщу потолка со второго этажа. Там жили вдовая женщина и ее восьмилетняя дочка Нина. На пианино играла Нина. И я знал, что она посещала музыкальную школу. Возможно, в ее исполнении присутствовали элементы несовершенства, ученичества. Я профан, чтобы давать ту или иную оценку в данной области искусства. В ту минуту я и не задумывался об этом, а размеренно, без насилия и напора был поглощен, втянут, околдован доселе неведомой, чудной стихией. Я оставил все дела. Сел в кресло. И слушал, слушал… с тем затаенным, высшим восторгом неожиданно раскрывшейся исконной тайны. Какая чудотворная, целительная, струящаяся мелодия! Я слушал ее… и жизнь моя как бы повернулась вспять: нажитые боли, беды, трагедии куда-то отступили, провалились, рассеялись. Вновь в груди полнокровно, нежно, молодо стучало сердце, кожу на лице и руках омывало, благолепно освежало ключевой ромашковой прохладой!
С этого времени, как только наверху начинало играть пианино, я умащивался в кресле и наслаждался энергичными, протяжными звуками Баха, Бетховена и того же Чайковского. И великодушно мысленно благодарил маленькую девочку-соседку. Порой меня так переполняли чувства, что я был не в силах сдержать слез, и они тепло катились по щекам, облегчая, заглушая душевные страдания, недомогания. Нина стала для меня драгоценным человеком. Я проникся к ней по-отцовски и по-человечески благодарной любовью. Когда она возвращалась из школы, я встречал ее у подъезда и, обняв за худенькие плечи, провожал до порога. Мы не тотчас расставались. Снизу вверх она смотрела на меня большими голубыми глазами, и в них всплескивалась осененная доверительностью детская веселость. «Ну, пока!» – по-взрослому крепко сжимала запястье моей руки, обещающе-задорно подмигивала длинными ресницами: она знала о моей «слабости»… Я, рискуя покалечиться, по ступенькам соскакивал вниз, врывался в свое жилье. И сверху начинала литься желанная музыка.