Страница 2 из 16
«Париж и Рим мне незнакомы…»
Париж и Рим мне незнакомы,И мне не снился Вашингтон.Свой край не покидал исконный,Деревню, материнский дом.И мраморных мне изваяний,И полыхающих огнейДороже в тучах колыханьеОкольных древних тополей,И сокровенная тропинкаПод сенью их ведет туда,Где в чашечке цветка росинкойМерцает поздняя звезда.Она сронилась перед утром,Как весть о святости земли,Что сохранила неба мудрость,Сыновние следы мои.«Даст бог…»
Старик (он мой ровесник,За семьдесят уже):«Мне ныне не до песен,Тревожно на душе.Вот сторожем работаюУ богача пять лет.Придумать плоше что-то…Аль знаешь ты, поэт?Нам со старухой пенсииХватало бы. Да сын…Ему ох как невесело!А он ведь семьянин,Живет давненько в городе,Ютится в чужаках.Сказать, достойно вроде бы.И не был в дураках,Два высших, он учитель,И врач его жена.У них мальчонки ВитяИ Боря. Чья вина,Что нет жилья родного?А обещал… Видать,Хозяина другогоНам надо избирать.А вдруг и новый будетГресть под себя? Народ…О нем тотчас забудет:Живи как сможешь, сброд!Поэтому работаюИ деньги сыну шлю.Даст бог в квартиру новуюС семьей войдет свою.Тогда бы мне и бабкеО чем еще жалеть!На крытой тканью лавкеПокойно умереть».«Мама, вот и я…»
Молчат рубахи, и носки,И сапоги из прорезины.Зажата удочка в тискиКладовки, пахнущей бензином.Ее почти что не видатьСреди различных инструментов.Сюда заглядывает матьКак бы с притворным намереньем,И вдруг озябливо замрет,Пошевелиться нету силы:А может, родненький придет,В час святый встанет из могилыИ скажет: «Мама, вот и я,Готовь мне справу на рыбалку,Приметил в омуте сома —Не оглушить его и палкой!Его я выманю из тьмыДомашней духовитой коркойИ на крючок возьму… Смотри,Скажу, какой он гордый,Царь Бузулука, щуки враг,Любитель в роднике плескаться.Я для него всего чудак,С ним не способен я тягаться —Так он прикинул. Но ужеНатянута до звона жилка.Теперь он для меня мишень.И скоро, скоро моя вилкаОбжаренный кусок возьмет.О, нет вкусней на свете сóма!..»Мать ходит сутки напролетВ осиротевшем темном доме,И каждый шаг ее и вздохНа сердце болью отдается.И дом как будто бы усох,В окошке солнце не смеется.Молчат рубахи, и носки,И сапоги из прорезины,Зажата удочка в тискиКладовки, пахнущей бензином.«В жилье питайся хлебом, колбасой…»
В жилье питайся хлебом, колбасой,Пей водку и с супругою ругайся,Коли, к несчастью, ты не холостой,Но тут уж сам, как сможешь, разбирайся.Упор же основной задумки сейНа то, чтобы не стал ты домоседом,Власами не оброс, как лиходей,Округе насылая ночью беды.Чтобы уют не превратил тебяВ скота, оплывшего вонючим жиром,Тетрадку в пухлых пальцах теребя,Дал заключенье: «Я стою над миром!»Зад оторви от кресла, распахниДверь, плесенью обметанную толсто,На воле вольной волюшки вдохниЗаместо горько-ветреного тоста.И ты среди деревьев и травыВоскреснешь… Словно вновь родился!Сползет венок лавровый с головыБесшумно, как и, впрочем, появился.И ты осмыслишь далее, как жить,Какой идти дорогой, чем заняться.И истинным поэтом коль не быть,То сущим человеком оставаться.Вот так чуть-чуть переиначил яНекрасова непраздничные строки.Словами ведь он не сорил зазря,Когда о русских гневался пороках.Некрещеный
Хоронили Алешина другаМихаила – за тридцать ему.И опять секанула вьюгаБольно по сердцу моему.А стояло погожее лето,Цвел бессмертник, дымился шалфей.И о радости пела куплетыПтаха средь наклоненных ветвей.Не понять ей людские страданья,Укорять я ее не берусь.Может, тоже спытала прощаньеИ безмерную хладную грусть,И над сникнувшим плакала птенчиком,И гнездо покидала не раз —Приносила румяное семечко…Но ледышкой тускменился глаз.Все похоже. Но в измеренияхРазных. Воля тут, стало быть,Бога. От горя мать серая,Шепчет: «Мог бы еще пожить,Да проклятая водочка… сношенка…Что ж о том теперь говорить!»Гроб зарыли, смиренно, негромкоПоминать удалилися, питьМужики, и дети, и бабыВ «Старый Замок» – такое кафе.И за ними последовал я бы,Если б смысл не открылся в грехе.Михаила ведь не отпевали,Некрещеным он рос и жил.А причину сельчане знали —Мать его всяк судил да рядил.Коммунист она и заветамИльича непреклонно верна.Михаил нарушал запреты,Отклоняясь порой от вина,Посещал тихомолком церковь.С ним ходил Алексей – мой сын,Он крещеный, с Иисусом в сердце,Другу он говорил: «Не одинТы на свете…» Теперь вотОба «там». Но по разным местам.А возможно… Душою он верилВ Бога, Мишка. Ему я воздамНа могиле молитвою светлой.Вон как сталось… Был холмик готов,И дождинки запели приветноНа чарующих сто голосов!