Страница 2 из 16
«Живу в материнской избе…»
Живу в материнской избе?Но нет материнского крова,А крова основа – короваДа кости ее в ковыле.Созревшим дышу чабрецом,Нарвал, где останки буренки,На Песках, на бросовой кромке,Вблизи с нелюдимым кустом.Он сторож кладбища сего,Хотя безоружен, но грозен,Сам с виду застенчиво-розов(Тут череп, как омута дно!),Он ветру шуметь не велит,Он гонит назойливых пташекИ вслед им рассерженно машетИ жалобно после скулит.Порой я сюда прихожу,Где кости кормилицы Зорьки,И куст уважительно-зоркоГлядит, ждет, чего я скажу.А я помолчу и идуОколицей дальше пустынной,Как будто бы с мамой и сыном,И в сердце не чую беду.А наша избушка… ЕеПродлится пусть век в песнопенье,Где жизни бессмертно теченьеИ призрачно горе мое.«Я иду. Никому я не нужен…»
Я иду. Никому я не нужен.И мне тоже не нужен никто.А желанна зловещая стужа,Она в поле и в душу метет.Одичал я в сиротстве российском,Я отбился от кровных основ,Самозванно явившись «мессией»Средь пустынных могильных холмов.Что ищу в этом замкнутом круге?Что хочу? Что легко обещал?Но в упор мне ударила вьюга,Что имел я, тотчас потерял.Мать и сын мой в безмолвии неба,Зрит их, плачет трава-мурава.Темный голос с издевкой: «О, лепо!Замутилась его голова!»Замутилась и в стынь окунулась,Будто прорубь, бездонная ночь.И судьба потаясь отвернулась,Ей самой даже стало невмочь.Тянет жилы постылая мерзость.День уходит. И сникнет второй.Поле жизни под снегом померкнет.Кто вздохнет над пропащей душой?«Реальность – грубая надстройка…»
Реальность – грубая надстройка,А кровля – плесень горбылей.Стол. И окурок. Кучно строки.Лицо подсолнуха желтей.И это все неприхотливость,Ни боль, ни сладости озноб.Штрихом мелькнуло и простилось…С ухмылкой вяло чешешь лоб.А тут совсем загадок нету(Иной под шкурою медведь!),Коли под кроной столько света,Увидишь – можешь умереть!И я поэтому на равныхС березой рядышком стою,И в душу речь струится плавно,И молча я благодарю.«Как жил – так и живи!» – вещает.И я с дороги не собьюсь.Всю землю не объять большую,К тебе я кроной обернусь.И мать во мне ты угадаешь,Ее прояснятся черты.Кто слеп, поэму им подаришьБлагой реальной красоты.«Помолился на кукушкин плач…»
Помолился на кукушкин плач,Повздыхал у траурной сирени,Никому в округе не палач,Свет не заслонял своею тенью.Лобызаться ни к кому не лез,Проповеди не читал блаженно.Обегал сторонкой меня бес,Хохоча с издевкой оглашенно,Мол, ни там ни тут я не обрелНи тщеты, ни злата отвращенья,Налегке босой полями шел,Улыбаясь птицам и растеньям.И пустой всегда была сума,Хоть на дне б нечаянный орешек.Всякого словесного дерьмаСлышал от того, кто с красной плешью.Были средь людей ему сродни,На виду они рога носилиНочи напролет, а также дниНа худое прилагали силы,Превращали в тлен цветущий логИ дома от душ опустошали.Я их желчь натужно превозмог,Мне молитвы крепость придавали.Возвращал я к жизни цвет земли,Воскрешал людское оживленье.Урожай просил я у зимы,А у лета – песен, вдохновенья.«В диких сумерках, нависших…»
В диких сумерках, нависшихГрязной, льдистой бахромой,Над овражной черной нишей,Над корявою рекойЯ сиротски потерялся,Заблудился, как навек,Мне попутчиком назвалсяМеланхольный бледный снег.Но он выдохся уж вскореИ отстал, совсем исчез.Разделить со мною гореНе согласен даже бес.Я все дальше удалялсяОт оконцев и стогов,Где я рос, грустил, смеялся,Много знал хороших слов.Пo-особенному солнцеГрело. Но позвал большак,Дабы жизнь познал до донца,А судьбу зажал в кулак.Не познал я жизнь до донца,Не зажал судьбу в кулак.И не греет больше солнце,Как чужой, молчит большак.«…И вот повалена сосна…»
…И вот повалена сосна,И из тайги ее везут.И с этих пор моя она —Награда за упорный труд.За жизнь. За испытанья. Боль.И за надрыв души.До неба распахнется дол,До праведной межи.Распилят дерево на гроб,Мне в нем уснуть навек,Сосновый запах будет, чтобЗемных не позабыл я вехИ то, что был я человек.